Томас Гиффорд - Сокровища Рейха
– Что вы этим хотите сказать? Что мы – хорошие люди, а они – плохие?
– Кто «мы» и кто «они»? Все, что нам известно, мы знаем с чужих слов. Что-то рассказал вам Сент-Джон, что-то сообщили Котман, Алистер Кемпбелл, Айвор Стейнз, Рошлер, Лиз… Каждый рассказывал нам что-то свое. Но какой черт может сказать, кто из них говорит правду, а кто лжет? Мы только и слышим: какой-то план, близкий к завершению; деньги в Мадриде; загадочные подводные лодки; планы захвата мира; какая-то группа заговорщиков под названием «Шпинне».
Меня больше всего интересует одно: если это нацистское предприятие действительно настолько широкое, мощное и опасное, то почему никто – ни ЦРУ, ни русские, ни кто-либо другой – до сих пор не раскрыл его и не положил этому конец? Почему Сирил? Почему мы с вами? Мы же не разведчики, Купер, мы случайные люди. Ни вы, ни я ничего подобного не искали – мы натолкнулись на это ненароком. И самое большое мое желание – поскорее из всего этого выпутаться. Но нам этого не позволят. Пренеприятная ситуация. Вот что значит случайность.
– Именно случайность! Может, этим все и объясняется? Трудно заранее предусмотреть случайности.
– Разумеется. Но мы как раз и проникли к ним случайно. Но, черт меня дери, почему они не взяли и просто не убили вас? Или нас обоих? – Полено в камине рассыпалось, взметнулся целый сноп искр.
– Надо полагать, кому-то там наверху мы очень приглянулись.
В трубе завывал ветер.
– Сдается мне, ваша догадка правильна, – сказал Питерсон. – Кто-то оберегает нас.
Когда я проснулся, стояла кромешная тьма. Чей-то голос звал меня, но я ничего не соображал. Наконец окно в моих глазах приняло четкие очертания, языки пламени в камине обрели контуры, запах тлеющих головешек стал осязаемым, и это оживило мою память. Я взглянул на склоненную надо мной фигуру со свисающими прядями волос. Это оказалась Лиз. Она говорила по-немецки и была, похоже, на грани истерики. Полы ее дубленки распахнулись, и мех касался моего лица.
– Что случилось?
Она вся дрожала, стоя босиком на полу и зябко кутаясь в дубленку.
– Я проснулась, никого нет. Не знала, где я. Позвала Гюнтера, но потом поняла, что одна, и начала плакать. Мне показалось, что снаружи кто-то ходит. – Она всхлипнула. – Я думала о Гюнтере. С ним все в порядке? Кто-то сказал мне, что он умер, а может, мне это приснилось. В голове все перемешалось, я так устала. Проснулась и никак не могла вспомнить, как сюда попала. Кто-то ударил меня. Гюнтер, наверное… Затем мне сказали, что он убит. – Она пристально посмотрела на меня.
Я чиркнул спичку из коробка, что лежал на тумбочке у кровати, и зажег принесенный вечером из кухни огарок свечи.
– Где он? Пожалуйста, скажи… Джон.
– Он мертв, Лиз. Его убили у вас на вечере.
– Твой брат тоже убит. Да?
– Да, и он тоже.
– Что же нам делать?
– Не знаю.
Она снова всхлипнула, дотронулась до губы:
– Впрочем, людям, по-видимому, все безразлично. Как по-твоему?
– Мне было совсем не безразлично, когда я нашел брата мертвым. Теперь боль утраты немного утихла… Мне очень хотелось найти тебя.
Она смотрела на меня широко открытыми глазами, взгляд ее казался отрешенным.
– Я должен был найти тебя, – продолжал я. – Если ты моя сестра, ты мне дороже всех на свете, и я не остановился бы ни перед чем, пока не нашел бы тебя. – Я потянулся и взял Лиз за руку. Боже, кто же все-таки она?
– Зачем? – вяло спросила она. Ее холодная, безжизненная рука лежала в моей. – Я не знаю, кто я, не знаю, почему я здесь, а мой муж убит. – Она словно осела внутри своей тяжелой дубленки. – Ты целовал меня в санях… Стоило ли?
– Не знаю.
– Ты рад, что нашел меня?
– Не знаю.
– Зачем ты разыскивал меня? Был ли смысл?
– Моего брата убили. И у него была твоя фотография.
– Значит, какой-то смысл все-таки был…
– Ты моя сестра?
Слезы повисли у нее на щеках, точно сосульки.
– Наверное, этого я никогда так и не узнаю…
– Если ты моя сестра, все было не зря…
– Почему ты мог целовать свою сестру… так? – Она, не отрываясь, следила за пляшущим язычком пламени свечи.
– Я ничего не мог с собой поделать, только и всего.
– Значит, ты хочешь меня?
– Да… не знаю, Лиз.
Она откинула плед, забралась в постель и вытянулась рядом со мной, холодная как лед, трясущаяся, оцепенелая. Во мне не было желания. Я смотрел ей в лицо, бледное, неподвижное. Глаза ее были устремлены в потолок – широко открытые, застывшие, точно на мраморной статуе. Она лежала как труп, обессилевшая, безжизненная. Я нагнулся над ней, почувствовал прикосновение ее обнаженной ноги, ее дыхание на своей шее. Задул свечу. Все было напрасно. Я поцеловал ее в холодные, мертвые губы, провел рукой по бедрам – кожа была нежной, бархатистой. По ее телу пробежала дрожь.
– Ты была права, – сказал я наконец.
– Что ты имеешь в виду? – Она говорила со мной точно откуда-то издалека.
– Это не имеет никакого смысла.
Мы спали, не касаясь друг друга. Будто мы уже умерли и понимали это, лежа в полном сознании в гробу и слыша, как лопатами бросают на нас землю. Я слишком устал, чтобы звать на помощь.
Когда я проснулся, еще стояла глубокая ночь. Лиз уже не было. Я поднялся с постели, натянул брюки и рубашку и сел у огня, закутавшись в плед. Потом подошел к окну. Над горами в появившихся между облаками просветах висела луна, похожая на медную монету. Снег ложился на землю ровным белым покрывалом. Внизу, за деревьями, виднелось озеро, похожее, как и луна, на монету.
Мой «ролекс» показывал пять часов утра. Я попытался мысленно как можно точнее в хронологическом порядке восстановить события последних тридцати шести часов. Мы выехали из Мюнхена в горы ровно сутки назад, ночью. Экономка Рошлера должна была найти его в то же самое утро несколько позже, то есть часов двадцать назад. Как они поступили потом? Сообщили полиции о насильственной смерти Бренделя? Или нацисты предпочли замять это, сославшись на естественные причины, получив свидетельство о смерти от одного из собственных врачей… может, даже от самого Рошлера? Какая была бы ирония судьбы! Я глупо улыбался в темноту, глядя в заледенелое окно. Подумать только, Рошлер все это время работал на Стейнза! Все было не таким, каким казалось с самого начала. Даже моя маленькая сестренка Ли…
Но что же происходит в Мюнхене сейчас? Я пошуровал кочергой в камине, подняв целый сноп искр, и подбросил еще одно полено. Даже если нас пока не разыскивает мюнхенская полиция, сообщники Бренделя наверняка нас ищут. Ведь они считают, что именно мы убили их лидера и похитили Лиз… проникли в их организацию и теперь находимся в безопасном месте, а они ничего не знают о наших намерениях. А пока они нас не найдут, мы все время будем представлять для них угрозу.
Послышался какой-то странный звук. Сначала я решил, что это трещит пожираемая пламенем кора. Звук не прекращался. Он исходил снаружи, с балкона. Это было какое-то шарканье, всхлипывание… Я подошел к двери, прислушался. Было тихо. Стоило мне прикрыть балконную дверь, как ее в тот же миг сильно толкнули прямо на меня. Ручка ударила меня в живот, а плоская деревянная поверхность стукнула по лицу, расквасив нос. Кровь полилась по губам. От неожиданности я отпрянул назад, не удержался и навзничь рухнул на дубовый пол, больно ударившись спиной об угол стула.
В дверях стоял Зигфрид Гауптман. Его серебристый костюм для езды на снегоходе блестел в лунном свете, а на золотистых волосах лежали тускловатые блики. Одной рукой он крепко держал Лиз, одетую в поношенные джинсы и блузу из грубой ткани. Другой рукой, чуть согнутой в локте, держал автомат с торчащим снизу продолговатым магазином и металлическим приспособлением наподобие приклада. Я зажал нос рукой, пытаясь остановить кровотечение.
– Вставай! – приказал он мне шепотом, поводя стволом автомата. – Вставай, и ни звука! – Лиз застонала, он прижал ее к себе. – Прошу тебя… Прошу тебя, Лиз, тише…
Она всхлипнула, втянула воздух. Губы у нее дрожали, как у ребенка, готового вот-вот снова заплакать. Я поднялся. Ноги были точно резиновые.
– Вниз! – приказал он. – В гостиную!
Пошатываясь, я вышел из комнаты. Они спустились следом за мной по лестнице и подошли к камину.
– Садись, – сказал он.
Я сел на диван, а Лиз съежилась в большом кресле. Она долго возилась с коробком спичек, прежде чем ей удалось наконец зажечь свечу на столе рядом с собой.
– Где твой друг? – Руки у Зигфрида дрожали, и ствол автомата устрашающе прыгал.
– Не знаю. – Я опустил окровавленные руки на колени и запрокинул голову, как некогда учила меня моя няня. И действительно, кровь перестала хлестать из носу и текла теперь тоненькой струйкой.
Он положил автомат на каминную полку, вынул из внутреннего кармана пачку сигарет, щелкнул зажигалкой и, вдохнув дым, несколько расслабился.
