Томас Гиффорд - Преторианец
Обзор книги Томас Гиффорд - Преторианец
Томас Гиффорд
Преторианец
Патрисии
Предисловие автора
Я искренне полюбил Великобританию и все британское. Это у меня в крови. Мои предки — Гиффорды, Максвеллы и Итоны — каждый по-своему служили этой старой стране. Они проливали кровь, а кое-кто и отдавал жизнь, воюя от Мурманска до Эль-Аламейна. Я не намерен восхвалять войну, но я высоко чту этих Гиффордов, Максвеллов и Итонов, выполнивших свой долг. И когда мне случается, как бывает довольно часто, оказаться в Лондоне в День Памяти, меня глубоко трогает вид пожилых людей, когда они — кто подтянуто и лихо, кто опираясь на палку, кто в инвалидном кресле — проходят парадом и салютуют, и я узнаю в них «тобрукских крыс». Эти люди вынесли и пережили то, чего мне никогда не испытать. И слава богу, хотя в глубине души я завидую им.
Кавалер Креста Виктории Джеффри Кейс был героем, которому не удалось остаться в живых, зато память о нем жива в сердцах соотечественников, и даже враги-немцы хранят к нему уважение. Джеффри Кейс возглавил — и погиб, исполняя, — ту самую миссию, которая вдохновила меня на описание центрального эпизода этой книги. Миссия, которую в книге возглавляет Макс Худ, напоминает миссию Кейса и многими техническими деталями, и основной целью. Ни у кого из моих героев нет реального прототипа; никто из них не напоминает ни героического Джеффри Кейса, ни его спутников. Я пишу художественное произведение и работаю со всеми «может быть» и «если бы», которые составляют хлеб романиста. Но и будь я документалистом, я не взялся бы писать биографию Джеффри Кейса по той простой причине, что ее блестяще написала его сестра, Элизабет Кейс. Ее «Джеффри Кейс» издан в Англии издательством «Джордж Ньюнис лимитед» в 1958 году. Эта работа делает честь не только герою, но и автору, так же как их отцу, адмиралу флота Роджеру Кейсу. Я вижу в семье Кейс типичный образец тех семей, чьи фамилии с обнадеживающим постоянством появляются в истории населения Острова.
Немногим менее года после гибели молодого Кейса Уинстон Черчилль сказал адмиралу, что Джеффри был «прекрасным сыном». Адмирал ответил: «Если бы только Джеффри добился успеха, как бы все изменилось!». Мистер Черчилль сказал: «Я не променял бы жизнь Джеффри на смерть Роммеля».
Роммель сам приказал вырезать из молодого кипариса крест для могилы Джеффри Кейса. Позже этот крест переслали в Англию семье Кейс, и он был помещен в склеп их приходской церкви. Старый адмирал умер в рождественскую ночь 1945 года, успев увидеть победное окончание войны. Узнав о его кончине, сэр Уолтер Коуэн заметил, что не сомневается: «Джеффри встретил его и протянул ему руку».
Я упоминаю обо всем этом, потому что во имя сохранения нравственных устоев такие вещи важно помнить. Полезно помнить, что когда-то, давным-давно, произошло великое столкновение двух систем моральных ценностей, что была война, которую не только стоило вести, но война, в которой нельзя было не победить. В ней не было права на ошибку, как во всех войнах, случившихся после нее. Быть участником таких событий — когда мир колеблется между светом и тьмой и его судьбу решают люди, — должно быть, славное дело, независимо от того, осознаете вы это или нет.
В «Преторианце» я пытался запечатлеть судьбы тех, кто жил в тот момент истории, когда ставки были выше, чем когда-либо с тех пор. Да, это было давно, но в то же время это было вчера.
Год после покушения на Роммеля в ноябре 1941-го — великий поворотный пункт Второй мировой войны. Под Эль-Аламейном, в египетской пустыне, генерал Бернар Монтгомери, в дальнейшем известный в истории как Монтгомери Аламейнский, заставил Эрвина Роммеля, Лиса пустыни и его Африканский корпус отступить в Ливию. Александрия, Каир и Суэцкий канал не попали в руки немцев. До Эль-Аламейна войска Гитлера ни разу не проигрывали крупных сражений. После Эль-Аламейна они ни разу не одерживали крупных побед.
Теперь, по прошествии пятидесяти лет, представители и ветераны всех воевавших армий возвращаются в пустыню, чтобы почтить память погибших в том страшном бою. Около четырнадцати тысяч солдат союзнических войск, около шестидесяти тысяч немцев и итальянцев были убиты, ранены или пропали без вести.
Эль-Аламейн — суровое и отдаленное место, от Александрии два часа езды по плохой дороге, если ваша машина сумеет по ней проехать. Однако те, кто помнит, каждый год проделывают путь к трем потрясающим мемориалам, возведенным на месте битвы. Британское кладбище больше всего напоминает заботливо ухоженный сельский сад. Итальянское — величественное, возвышенное подобие великих соборов. Немцы построили мемориал, который один из современных наблюдателей назвал «красноречиво суровым, как средневековая крепость».
Пустыня, война, эпоха предъявили крупный счет суровых испытаний тем, кому довелось жить в те далекие дни. Я старался хотя бы отчасти передать, каково это могло быть. Но я никогда не забывал, что все созданное мной — только мгновенье, призрак, и что за дымкой вымысла лежит реальность, до сих пор вторгающаяся в жизнь тех, кто взялся исследовать эту далекую страну, прошлое.
Томас Гиффорд Нью-Йорк, 1992Мы не знаем, что происходит; вот это самое и происходит.
Хосе Ортега-и-ГассетЕсли мы будем сражаться до конца, он неизбежно будет славным.
Уинстон ЧерчилльЧАСТЬ ПЕРВАЯ
Лондон
1940–1941
Глава первая
Октябрь 1940
«Блицкриг» бушевал вовсю, но в том кругу, к которому принадлежал Роджер Годвин, принято было его по возможности не замечать. Общий настрой был: «Плевать на проклятого Гитлера». По вечерам рестораны, пабы и клубы были полны народу, и люди продолжали приглашать друг друга на коктейли. Как раз на такой вечеринке Годвин столкнулся с Монком Варданом, и они решили поужинать вместе. Отправились к «Догсбоди».
Затемнение, как обычно, было непроницаемым, но «луна бомбардировщиков» освещала город жутковатым неестественным светом. Тем приятнее было прогуляться, пока не подоспели силы Люфтваффе. Мостовая на Беркли-сквер стала скользкой от палой листвы. Громадные пузатые аэростаты воздушного заграждения плыли в вышине, отражая лунный свет. Вид у них был добродушный, словно у пасущегося в лунном небе стада. Участки улиц, где остались воронки от бомб или где выгоревшие скелеты зданий грозили в любую минуту рухнуть, были огорожены веревками. «Догсбоди» еще ни разу не задело, и за простой дубовой дверью с медным молотком в виде горестной собачьей морды открылось неярко освещенное, похожее на клуб помещение, всюду сиявшее кожаной обивкой, полированным деревом и столовым серебром. Шторы затемнения выглядели тяжелыми, как кольчужные плащи. Если вы не были завсегдатаем «Догсбоди», то ни за что бы не догадались, что здесь скрывается ресторан.
Они заняли столик. Монк Вардан опустился в тяжелое резное кресло и окинул быстрым взглядом вечерних посетителей. Здесь не нашлось бы ни единой пары похожих столиков или кресел — в соответствии с замыслом хозяина, Питера Кобры. Никакого единства стиля. Продуманный хаос. Вардан поднял два пальца неприметным жестом человека, поднимающего цену на аукционе в Сотсби. Сняв мягкую фетровую шляпу, он остался в белом шелковом шарфе и старомодном городском костюме с ярким квадратиком красного шелка, выглядывающим из нагрудного кармана и с моноклем в левом глазу: огонек свечи отражался в стеклянном кружке, шелковая черная ленточка подрагивала от движения воздуха.
— Что, нынче Хэллоуин? — сдержанно поинтересовался Годвин, стараясь не замечать первых приступов головной боли. — Позвольте, я сам угадаю. Вы или Дракула, или Берти Вустер.
Он сжал себе виски. Вардан заказывал из винного погреба что-то изысканное и дорогое. Сомелье услужливо склонялся над ним.
— Временами, — сказал Вардан, — я позволяю себе капризы и причуды. Говорят, это стильно.
— Я бы сказал, не в мужском стиле.
— Вот потому-то никто и не просит вас высказывать свое мнение, старина. Вы, журналисты, вечно грешите пристрастностью.
Годвин отвел взгляд. У камина сидел Клайд Расмуссен. Лицо у него раскраснелось, соперничая с буйной шевелюрой. За годы, прошедшие с их знакомства в Париже в 1927 году, все в Расмуссене отяжелело, изменилось, но волосы, пожалуй, меньше всего. Ходили слухи, что он закрашивает подступающую седину хной. Его лицо простого деревенского парня стало одутловатым, сказывалась неуемная чувственность, зато никто в этом зале не мог бы претендовать на большую известность. Клайд Расмуссен со своим джаз-бандом «Сосайети бойз» уже многие годы и по сей день пребывал на вершине успеха. Похоже, что Клайд даже здесь продолжает охоту. На нем был вечерний костюм. Рядом сидели две девочки, выглядевшие так, словно отправились провести вечер с не слишком надежным дядюшкой.
