Роберт Стреттон - Час нетопыря
— Вы имеете в виду бундесвер?
— Не голландскую же армию, господин канцлер.
— В таком случае я снова ничего не понимаю. Такие действия были бы равнозначны заговору, за которым должно последовать наказание по всей строгости закона. Я не очень во все это верю, доктор Пфейфер. Потому что, если бы я поверил, мне пришлось бы признать, что в этой стране произошло нечто вроде государственного переворота. А тогда я должен немедленно обратиться к народу.
— Я не знаю всех подробностей, господин канцлер, но дело даже не в них. Только представьте себе, что вы обращаетесь к народу по вопросу, как вы говорите, о заговоре правых в армии. Вы вынуждены будете пользоваться таким языком, который близок к употребляемому в ГДР. Неужели вы думаете, что это приведет в восторг ваших противников справа? Кроме того, вам надо будет убедить, например, вице-канцлера Фёдлера и все федеральное правительство, что у вас на руках доказательства существования заговора, а такие доказательства получить необычайно трудно. Ясно одно: боеголовки похищены противником и до сего времени их не удалось обнаружить. Это все. Больше ничего вы, господин канцлер, не узнаете. И с какими доказательствами вы собираетесь выступить? Перед правительством, бундестагом, общественным мнением? Нет под рукой и Фельзенштейна, который принял бы в этом случае вашу сторону и придал бы всему делу драматический характер, чтобы повлиять на общественное мнение. На меня вы тоже можете не рассчитывать, потому что я высказываю вам лишь разрозненные предположения, а факты мне неизвестны, и не думаю, что будут известны. Наконец, вы столкнетесь с невообразимыми трудностями, если надо будет все объяснить американцам, когда они успокоятся, хотя, судя по сообщениям радио, это не скоро произойдет. Вероятно, сенат захочет привлечь Гаррисона к ответственности. Допустим даже, что Гаррисон останется в Белом доме. Как вы ему объясните: возник ли заговор внезапно с целью похищения боеголовок, или он давно существовал, а вы об этом ничего не знали? Прошу также учесть, господин канцлер, что русские могут весьма нервно отреагировать на такое заявление. Восточная зона, не говоря уже о поляках, наверняка им посоветует не верить вашим словам. Они могут расценить ваше заявление как еще одно доказательство подозрительных немецких козней. Кто знает, не сочтут ли они это поводом для военных действий. Западногерманские фашисты похищают нейтронную бомбу, а правительство Лютнера бессильно. Что за великолепное подтверждение сделанных ими предостережений и что за аргумент в пользу того, чтобы окончательно покончить с фашизмом!
— Вы хотите меня убедить, что министр Граудер не говорит правды в своих докладах?
— Нет. Министр Граудер — весьма почтенный пожилой господин. Я лично очень его люблю. Опасаюсь, однако, что он располагает весьма поверхностной информацией о некоторых людях в подчиненном ему ведомстве, особенно в Генеральном инспекторате. Не думаю, чтобы он достаточно быстро напал на след этого, как вы говорите, заговора. Если бы это и произошло, то он, насколько я его знаю, сделал бы единственное, на что он способен, — подал бы в отставку, свалив на вас все хлопоты. В этом случае ведомство канцлера должно будет полагаться лишь на то, что захочет выяснить или обнародовать, например, Генеральный инспекторат. Вы не располагаете собственным следственным аппаратом и заслуживающими доверия людьми.
— У меня есть такие люди, Пфейфер.
— Вы имеете в виду Хельмута Шёрдвана, именуемого Томпсоном?
Канцлер Лютнер понял, что с Пфейфером можно теперь играть только в открытую. У него не осталось ни одного козыря в состязании с этим ловким и опасным игроком.
— Вы и об этом знаете? Я думал…
— Мы все знаем, господин канцлер.
— Но Шёрдван на вас не работает?
— Этого я не сказал. Достаточно, впрочем, что мы знаем его подлинную биографию. Ну, и ряд документов абвера.
— Они же сгорели во время битвы за Берлин?
— Разное об этом говорят.
— Пфейфер, чего вы, собственно, добиваетесь? Чтобы я вообще утаил от общественности и от союзников, а также от противника эту невероятную аферу? Чтобы я закрыл глаза на столь неслыханное проявление несубординации и примирился с тем, что кто-то припрятал собственное нейтронное оружие? Доктор, это не шутки. Шестьсот килотонн. Угроза для жизни сотен тысяч людей. Нет. Я не могу сделать вид, что это незначительный случай, попросту беспорядок в армии. Вы действительно не знаете, где эти боеголовки и в чьем они сейчас распоряжении?
— Не знаю, господин канцлер. И, как я уже сказал, очень сомневаюсь, что когда-нибудь узнаю. Даже если бы все мои люди работали беспрерывно целые сутки. Есть такие дела и такие сферы, перед которыми мое ведомство полностью бессильно. Просто у меня предчувствие, что боеголовки весьма надежно укрыты.
— Но где, ради бога, где? Это же не спичечный коробок. К тому же одна из этих боеголовок… Но может быть, это неправда?
— И об этом я не знаю ничего достоверного. Мои сведения поступают из надежных армейских источников, на что, кстати сказать, я не имею полномочий. Зато упрятать взятые обратно боеголовки гораздо легче, чем вы думаете. В Федеративной Республике около полутора тысяч надежно охраняемых мест, доступ в которые имеют только лица с соответствующими полномочиями. Выдачей этих полномочий ведает контрразведка, короче говоря, примерно те же самые круги, которые, как можно думать, причастны к укрытию возвращенных боеголовок. Согласитесь, что получается какой-то порочный круг.
Лютнер сжал кулаки так, что хрустнули суставы.
Да. Этот дьявол во плоти прав. Канцлер никогда не узнает, принадлежит ли Пфейфер к этому проклятому заговору и не послали ли его, чтобы он втер ему очки, или же тут сказалась профессиональная зависть к конкурентам, а может быть, он говорит как искусный, опытный политик, который ни перед чем не останавливается.
— Доктор, что вы предлагаете? Не пришли же вы сюда, чтобы меня пугать? Как вы знаете, я не отношусь к числу слабонервных. У меня достаточно власти, и всегда, несмотря ни на что, я могу обратиться к общественному мнению. Если не сейчас — это действительно трудно, — то в недалеком будущем. Может быть, вы посвятите меня в свой гениальный замысел.
— Охотно, господин канцлер. Просто надо признать, что все одиннадцать боеголовок похищены противником. Одну из них благодаря энергичным действиям армейской контрразведки и Ведомства по охране конституции удалось обнаружить. Что с остальными — неизвестно. Энергичное расследование продолжается. О его результатах правительство будет информировать по ходу дела. Опасность существует, но не следует ее переоценивать. Все граждане должны сотрудничать с органами безопасности.
— Нонсенс. В это никто не поверит. К тому же разве вы себе не представляете, что начнет твориться, когда 60 миллионов человек будут собственными силами разыскивать спрятанные боеголовки?
— А как же. Отлично представляю. Я думаю, что, несмотря на некоторые отрицательные, но преходящие последствия для общественной жизни, итог этой операции пойдет на пользу нашей республике. Никогда прежде над нами не висела такая угроза. Все федеральные службы, призванные конституцией охранять спокойствие и порядок, будут пользоваться всеобщим признанием. Не считаете ли вы, господин федеральный канцлер, что это не такой уж плохой выход?
— Доктор Пфейфер, вы на стороне людей, которые посягнули на основные установления конституции, а теперь вы вдруг выступаете в роли горячего защитника той же самой конституции.
— Я ни на чьей стороне. Просто стараюсь реалистически мыслить. Мир таков, каков он есть, и не думаю, чтобы мы, вдвоем, могли его изменить.
— Иначе говоря, вы предлагаете, чтобы виновники вторичного захвата нескольких боеголовок не понесли наказания, кем бы они ни были? И чтобы сохранили эти боеголовки ради каких-то неизвестных собственных целей?
— У вас есть лучший выход, господин канцлер?
— Нет, доктор Пфейфер. И поэтому я на время соглашаюсь с вашими предложениями, во всяком случае до тех пор, пока все это не обдумаю. Но при одном условии: вы освободите Фельзенштейна.
— Это невозможно с технической, политической и формальной точки зрения. Фельзенштейн выступил бы против официальной версии, с удвоенной энергией бросился бы на поиски и, может быть, напал на какие-нибудь следы, что создало бы угрозу интересам Федеративной Республики. Предполагаю, что в этом случае он был бы готов сотрудничать с вами. Но вы же знаете этого человека. Никогда нельзя предвидеть, что придет ему в голову. К тому же, как вам известно, Фельзенштейн участвовал в нескольких мероприятиях Всемирного Совета Мира, высказывался насчет Вьетнама и Чили, осуждал гонку вооружений…
— Но он не принадлежит к числу левых. У него есть Рыцарский крест…
