Томас Гиффорд - Сокровища Рейха
Он радостно помахал нам, изобразив на красном лице вымученную улыбку. В пухлой руке он крепко сжимал кружку с отвратительно пахнувшим портером. В пивной происходила непрерывная битва множества запахов, что мне, впрочем, пришлось по душе, когда я к ним несколько принюхался.
Я представил Питерсона, и он пожал Макдональду руку с такой фальшивой сердечностью, что мне показалось, будто все забулдыги сейчас бросят пить и уставятся на него удивленными глазами. Макдональд, однако, принял ее за чистую монету.
И началось… Питерсон суетился, изредка натыкаясь на него, извинялся, тянулся к бару, снова и снова заказывал пиво и сорил деньгами направо и налево. Он прямо захлебывался от распиравшей его словоохотливости: «Как вам, Макдональд, понравилась Аргентина? Ах, вы не были в Аргентине, тогда, должно быть, Купер; я знаю, что кто-то ездил в Аргентину…» Он говорил слегка пьяным голосом, язык у него заплетался, речь была невнятной. Впрочем, в духоте и гомоне пивной он, надо полагать, казался Макдональду компанейским, дружелюбным, подвыпившим американцем.
– Еще по одной, – повторял Питерсон, накачивая портером своего новоявленного приятеля. Время от времени я ловил взгляд Макдональда. Он подмигивал мне с отчаянной улыбкой на губах, но тут Питерсон снова наседал на него, расспрашивая о страховом бизнесе, о районе его действий, интересовался, не случалось ли ему бывать в Германии и как эта самая Германия выглядит.
– Да как любая другая страна, я думаю, – ответил Макдональд. Он достал засаленный, некогда белый платок и вытер круглую, блестевшую от пота физиономию. – О немцах говорят всякую ерунду, но, по-моему, они такие же, как все.
– А настоящего фашиста вам приходилось когда-нибудь видеть? – с любопытством спросил Питерсон. – Я почему интересуюсь, черт побери, вот мы с Купером наладились через пару дней в Германию, и мне просто любопытно… Я не воевал, слишком был молод, но меня всегда привлекал тот период. А теперь поговаривают, что там, то есть в Германии, еще сохранились нацисты…
– Да как вам сказать, – ответил Макдональд, – я там редко бываю. – Лицо его начало бледнеть. Он облизал губы, но они так и остались сухими. – Мне кажется, все эти разговоры о фашистах – пустая болтовня. Существовала одна нацистская партия несколько лет назад, названия не припомню, которая вызывала беспокойство у людей. – Он снова вытер лицо. Теперь он был бледен как полотно. Питерсон подтолкнул к нему кружку с пивом. – Но… но… – Макдональд на какое-то время потерял нить беседы, затем продолжил: – Но на прошлых выборах они собрали всего шесть д-десятых процента голосов… – Нижняя губа его отвисла. Он выглядел совершенно больным.
– Потрясающе, как вы помните такие подробности! – восхитился Питерсон. Он вытер лицо рукой. Пот проступал у него из-под края парика, усы обвисли. Он теперь походил на разбойника. – Потрясающе! – повторил он. – Вы интересуетесь политикой, Макдональд? Или историей?
Теперь Макдональд был уже пепельно-серого цвета. Я не мог поймать его взгляд: глаза по-рыбьи остановились, он ничего не видел перед собой.
– Макдональд, – сказал я, хватая его за рукав, – вы плохо выглядите. Вам нехорошо?
– Ага, что-то мне не того… – пробормотал он.
– Хлебните еще пивка, – посоветовал Питерсон, почти крича ему в ухо. – Вы просто проголодались… Немного хорошего острого карри, и вы враз оживете! – Он хлопнул Макдональда по плечу и прокричал бармену через головы стоявших в очереди, чтобы подал еще пива. – Валяйте, Мак, пейте до дна, теплый портер полезен для брюха…
Макдональд протянул трясущуюся руку к кружке, которую совал ему Питерсон, хотел было что-то сказать, но не мог вымолвить ни слова. Он ослабил на шее голубой шарф и сбросил пальто.
– Извините, – пробормотал он и стал проталкиваться сквозь толпу. Один раз он обернулся, взглянул на нас грустными глазами.
– Господи, чего вы так на него насели? – сказал я. – Ему и вправду плохо… И что, собственно, вы хотели доказать своим спектаклем? – Я не скрывал раздражения. Никогда прежде мне не доводилось видеть Питерсона таким, хотя Макдональд, даже когда мы говорили о нем в гостинице, приводил его в крайнее возбуждение.
– Ничего не хотел, – лаконично заметил он, выкладывая на стойку раздутый бумажник черной кожи. – Я не испытываю ни особого доверия, ни тем более симпатии к вашему Макдональду, поэтому подсыпал ему кое-какую гадость в его отвратительное пойло, жуткую гадость, от которой ест глаза, во рту пересыхает, а суставы костенеют, но всегда остается достаточно сил, чтобы добраться до клозета и вдоволь наблеваться. А потом вы теряете сознание. Старый маятник начинает здорово барахлить, и вы надолго выходите из строя. – Он открыл бумажник Макдональда, вытащил стопку визитных карточек и развернул их веером в своей тяжелой лапе с черными пучками волос на суставах. – Макдональд! – Он с отвращением сплюнул. – Так и есть. Его зовут Майло Кипнюз. Место жительства – Мадрид… и работает он в какой-то компании под названием «Мендоза импортс». Бьюсь об заклад, что эта «Мендоза импортс»…
– Кипнюз, – повторил я. – Майло Кипнюз…
Питерсон стал просматривать другие карточки, какие-то бумажки.
– Вопрос в том, на кого он работает, черт его дери! Одно из двух – или на ЦРУ, или на банду Бренделя. – Он взглянул на меня. – Таковы, я бы сказал, главные предположения. – И, заметив на моем лице недоумение, добавил: – Надо полагать, Купер, наш друг Майло Кипнюз находится здесь с целью либо следить за вами, чтобы убить вас… либо следить за вами, чтобы вас не убили. И в том и в другом случае он опасен, поскольку защитить вас он все равно не в состоянии, зато может привлечь лихих ребят вроде меня, как дерьмо мошкару. – Он взболтал свою кружку и осушил ее.
Я не отрывал от него глаз, так как не мог взять в толк, что все-таки происходит, и только пробормотал:
– ЦРУ?
– Они всюду запускают свою лапу. Утром по понедельникам они смотрят друг на друга и говорят: ну, черт побери, где-то там кто-то делает что-то плохое. Затем начинают вынюхивать повсюду и замечают, скажем, убийство здесь, или взорванный городишко в Миннесоте, или старичка-профессора, бывшего нациста, кокнутого в небоскребе в Буэнос-Айресе, после чего говорят: а и впрямь творится что-то неладное – и выходят на дело. Так что, возможно, старина Майло Кипнюз как раз и есть один из них. Но кто бы он ни был – за ним целая организация. Полюбуйтесь на все эти кредитные карточки, единые билеты на европейские железные дороги, на авиалинии, талоны на бензин. Мы просто не знаем, что это за организация. И у него при себе оружие. Поэтому, я считаю, нам лучше пойти взглянуть, как он там.
Я двигался через зал за широкой спиной Питерсона, который разгребал людскую толпу, как бульдозер камни. Дверь туалета облупилась, пружина с внешней стороны была сорвана и болталась на гвозде. Кипнюз не забыл запереть дверь. Приложив ухо к тонкой фанере, мы услышали, как его рвало и как он стонал.
– Макдональд, старина, – позвал Питерсон. – Вы там?
Никакого ответа.
Питерсон посмотрел на дверную ручку, нажал на нее. Она загремела, но не повернулась. Тогда он схватился за нее, скрежетнул зубами и коротким, резким толчком проломил ее внутрь, потом вытянул на себя, показал мне обе ручки и кивнул на рваный пролом в двери:
– Силища, а? – Улыбка его была зловещей. – Ну, Макдональд, сукин сын, как ты тут поживаешь? – С этими словами он распахнул дверь, и первое, что я увидел в тусклом свете, – это ствол револьвера, нацеленный мне в живот.
Кипнюз сидел на полу, на толстом слое липкой грязи, скопившейся здесь со времен юности Шекспира. Его как бы заклинило между зловонным унитазом и стеной, рука покоилась на краю вымазанного нечистотами и залитого мочой стульчака. Одна толстая нога была вытянута вперед, другая подогнута под себя. Рвота – смесь пищи и портерной пены – залила пиджак спереди. Мертвенно-бледное, с зеленоватым оттенком, круглое лицо уткнулось в шарф. Глаза дико блуждали по сторонам, револьвер подпрыгивал в руке. В маленьком закутке вонь стояла невыносимая. Я замер. Питерсон прикрыл дверь и попросил меня припереть ее плечом.
– Собираешься пристрелить нас, а, Майло? Ну давай. – Питерсон шагнул ближе, и Кипнюз повел было револьвером в его сторону, но не довел, направив ствол в стену между нами. – Стыдно, Майло, ей-богу, стыдно, – сказал Питерсон, выбивая ногой оружие из его руки и тут же носком ботинка припечатывая руку Майло к унитазу.
Майло сдавленно вскрикнул, рвота вспенилась в углах рта, пятная шарф. Его вид и мерзкий запах закутка вызвали у меня приступ тошноты. Я не знал, смогу ли справиться с этим.
– На кого работаешь, Майло? – деловито спросил Питерсон, наклонился и без особого усилия приподнял шарообразного человечка за шиворот. Ноги Кипнюза конвульсивно задергались, отыскивая опору. Питерсон прижал его к стене, и круглая голова Майло свесилась вперед, уткнувшись в шарф. Что-то в нем… Я придвинулся ближе, зажав нос рукой. Что-то…
