Томас Гиффорд - Сокровища Рейха
Так вот… Нацисты пытаются ликвидировать вас, но делают это нечисто. Может, они вообще не собираются убивать… Может, их цель – только запугать вас. Хотя вряд ли в их интересах оставлять вас в живых, учитывая, как много вам уже известно.
– Но, собственно, что мне известно? – спросил я.
– Это не имеет значения. Вы можете знать важные вещи, сами того не подозревая, и тем не менее вы пока живы. Для них это большой, ничем не оправданный риск. Но раз вы все еще живы, то можно подумать, что вы пользуетесь чьим-то покровительством. Дай-то бог, чтобы это было так!
Он встал и заходил по комнате, разминая мышцы. Остановился рядом с бюро и завязал полосатый галстук под воротником белоснежной сорочки. И то и другое было куплено накануне: у него на все хватало времени, тогда как я к концу дня уже ни на что не находил сил.
– Вопрос в том, все ли мы знаем, или есть еще что-то, неизвестное нам.
Я затруднялся ответить ему.
– Подумайте на минуту вот о чем. – Он застегнул «молнию» на брюках, разгладил галстук поверх рубашки. – Никто вас не беспокоил, пока вы не поехали домой. Они убили Сирила после того, как он вернулся домой. Уничтожили Полу, которая после своего возвращения домой никуда не выезжала из Куперс-Фолса… Тут что-то кроется. Возможно, эти коробки… Их выкрали и, чтобы заполучить тот единственный железный ящик, который не достался им, разрушили чуть ли не целый город. Мне кажется, что это мотив для убийства, если только слово «мотив» здесь подходит…
Он надел жилет, тщательно расправил его на груди и застегнул на все пуговицы, потянулся за пиджаком.
– Значит, остаются только бумаги, которые расшифровал мой дружок из Колумбийского университета, – тот самый план захвата Соединенных Штатов изнутри в случае победы немцев в войне. Все это – замысел Остина Купера. До сих пор я не придавал особого значения этой дребедени. Нет, я верил, что они составили подобный план и так далее. Но мне, как и вам, все это казалось детской забавой. Но теперь… Слушайте, Купер, а что, если, черт подери, они и впрямь верили в возможность его осуществления? Что, если речь идет о далеком, но реальном перспективном плане? Я хочу сказать: что, если Стейнз не просто добивает уцелевшую нечисть, как он расстреливал немецких матросов в холодной черной воде пролива, а пытается что-то остановить? Что, если Сирил хотел дать сигнал тревоги? А Долдорф? Что, если что-то… весьма важное происходит именно сейчас? Вот потому я говорю серьезно: вам лучше поскорее смотаться в Скотленд-Ярд и взглянуть на эти проклятые снимки, чтобы окунуться в эту игру с головой. Перестаньте тратить время, изводя себя мыслями о той женщине.
Я поехал с Питерсоном в Скотленд-Ярд, подержался за узкую холодную руку Берти Редмонда, просмотрел нацистские досье. Ни одного знакомого лица – ни долговязого, ни его коротышки-помощника. Но я старался вовсю, так как слова Питерсона потрясли меня.
От Скотленд-Ярда мы, взяв такси, поехали на улицу, где располагалась контора Бренделя, около которой я оставил взятый напрокат автомобиль. Ублажив Питерсона тем, что съездил с ним к Редмонду, я счел себя вправе выразить ему свое несогласие. Сидя на заднем сиденье такси, я изложил ему свою позицию.
– По-вашему, я чересчур много ношусь с той женщиной, то есть с Ли, – начал я, стараясь не выдать чувств, которые поднимались в моей душе, стоило кому-то лишь заговорить о ней. – Я же считаю, что Ли – наша отправная точка, с чего мы можем начать расследование. Сирил, должно быть, думал точно так же, ведь, что ни говори, она – наша плоть и кровь, даже если сама об этом и не подозревает. И Сирил поэтому решил разыскать ее. Не исключено, что он даже встречался с ней…
– Может, потому его и убили, – сказал как отрезал Питерсон.
– Да, но о нас им все равно уже известно. Что бы мы теперь ни сделали, хуже не будет.
Он кивнул и что-то проворчал.
– Не забывайте о телефонных звонках Поле, – напомнил я. – В том числе и из Мюнхена. Сирил звонил ей из Мюнхена. Брендель и Ли живут в Мюнхене… Только это и связывало Сирила с Мюнхеном.
Мы расплатились с водителем и быстро зашагали по улице, направляясь к своей машине. По дороге я показал Питерсону контору Бренделя, но он не обратил на нее никакого внимания. Однако, когда я сел за руль, он внезапно произнес:
– Ну ладно, давайте посмотрим на вашу красотку.
При звуке его голоса я очнулся от своих дум, поднял голову и увидел ее. Она была с мужчиной.
На ней был оливковый костюм «сафари» и такого же цвета лента в волосах. На нем – темно-зеленая спортивная куртка, черные брюки и черный с высоким воротом свитер. Они направились к темно-зеленому «ягуару». Мужчина оказался вчерашним красавчиком, тем самым ходячим эталоном моды в черном длинном плаще с отворотами. Веселые, радостные, они как бы воплощали любящую пару из рекламного телефильма. Молодые, красивые и богатые, они были счастливы одним только сознанием этого.
– Вот что, – сказал Питерсон крайне деловито, – сядем им на хвост. Может, они едут взорвать Тауэр, нанести удар во имя Четвертого рейха. – Он фыркнул, но тем не менее не шутил. Лицо его напряглось, словно он уже участвовал в операции по предотвращению взрыва. На протяжении всего утра я наблюдал перемену в его настроении: сейчас он переходил в наступление, а мне оставалось лишь надеяться, что осколки меня не заденут. Взглянув на него, прежде чем завести машину, я испугался Питерсона больше, чем всей преследующей нас своры.
Они походили по галерее Тейта возле картин французских импрессионистов, переместились в здание «Коллекции Уолласа» на Манчестер-сквер, зачарованно останавливаясь у каждой картины Каналетто, потом неторопливо вышли на улицу. Его рука лежала у нее на плече. Теперь она не смеялась и даже улыбалась не очень часто, но время от времени подставляла ему лицо для поцелуя, и его губы бесстрастно касались ее губ, и тогда на лице ее появлялась улыбка, рука обвивалась вокруг его талии.
На Берлингтон-стрит они посетили маленькую галерею и с мрачной серьезностью уныло обозрели выставку грубоанатомичных «нагих» Фрэнсиса Бэкона. Она обратилась к какому-то человеку, указала на одну из картин и продолжала что-то говорить, пока он оформлял заказ. Они вышли, о чем-то серьезно и увлеченно беседуя. Любители живописи.
– К тому же любовники, – заметил Питерсон, – самые натуральные любовники. Герр Брендель возвращается в Мюнхен, чтобы заняться бизнесом или рейхом, а его жена тем временем крутит с породистым самцом. Старая история. Если только… – Он замолчал, раскуривая сигару. Мы сидели в маленьком ресторане. Здесь же обедали и они, то и дело касаясь друг друга руками. – Если только, – повторил Питерсон, – малый не «пед», что вполне возможно, судя по его внешности. Некоторые женщины, замужние, как правило, подобным образом проводят время с влюбленными в живопись гомосексуалистами, на что их занятые по горло мужья смотрят сквозь пальцы, считая, что это безопаснее, чем давать жене полную волю.
– Бывает, – согласился я. – Но возможно и другое: муж-гомосексуалист дает жене немножко свободы. Тоже старая история…
– Она выглядит очень молодо, – заметил Питерсон.
– В наше время этим никого не удивишь.
– Что ж, пожалуй, вы правы.
Они вернулись в Белгрейвия-плейс под вечер, а мы отправились к себе в гостиницу. Когда Питерсон отпирал дверь нашего номера, телефон надрывался вовсю.
– Ага, видите, я вас не забыл! Обещал позвонить и вот, пожалуйста, звоню. – За тирадой последовал каскад хихиканья.
Питерсон, уставившись на меня, беззвучно, одними губами спросил, горя нетерпением:
– Кто?
– Макдональд, – сказал я в трубку, – здорово, что вы позвонили!
Он что-то приветливо трещал, но большую часть его болтовни я прослушал, поскольку в это время Питерсон, чуть не танцуя, пружинистым шагом ходил взад и вперед, слегка подпрыгивая в конце каждого разворота, и время от времени ударял кулаком в ладонь, что-то нашептывая.
– Сукин сын! Ах, сукин сын! Добился-таки своего, старый добрый Макдональд, – пробормотал он и скрылся в ванной. Вскоре голова его снова высунулась. – Назначайте встречу на сегодняшний вечер. Хочется взглянуть на него…
Пивная, куда мы пришли, оказалась начисто лишенной своего стиля или какого-либо своеобразия, не считая аромата соуса карри, проникавшего из соседнего зала. Она располагалась неподалеку от порта, и дух Темзы, тумана, дождя и немытых барж витал над этим убогим заведением. Макдональд приник к стойке в окружении каких-то подозрительных типов.
Он радостно помахал нам, изобразив на красном лице вымученную улыбку. В пухлой руке он крепко сжимал кружку с отвратительно пахнувшим портером. В пивной происходила непрерывная битва множества запахов, что мне, впрочем, пришлось по душе, когда я к ним несколько принюхался.
