Юлиан Семенов - ТАСС уполномочен заявить
— А как же мы вычислим «Паркплатц»? — вздохнул Проскурин. — Никаких зацепок…
— Вызывайте Ольгу Вронскую к девяти утра, — сказал Константинов. — Попробуем с ней побеседовать. Пригласите Парамонова, он ведь и Дубову делал профилактику.
В четыре часа утра Константинов отправил сообщение Славину:
«Попросите Глэбба о содействии в вызове Зотова в Союз. Дайте понять, что от вас требуют это; таким образом, вы еще раз подтвердите успех его „операции прикрытия“. Фотографию с Пилар считаю нецелесообразным вводить в мероприятие. Полагаю, что этот документ нам пригодится позже».
В пять часов утра Константинов утвердил макет «Парка Победы», который делали весь день: надо было продумать, как расположить оперативные силы, ибо оцепить следовало огромный район, точное место встречи в инструкции указано не было; в течение дня нужно было передислоцировать туда сотрудников, расставить специальные телекамеры, аппаратуру ночного видения, разместить штаб операции по захвату разведчика ЦРУ.
В девять утра Ольга Вронская вошла в кабинет Константинова, улыбнулась ему, ни тени недоумения не было на ее лице, совершенно спокойна.
— Здравствуйте, мне сказали, чтобы я приехала к четвертому подъезду…
— Здравствуйте. Садитесь, пожалуйста. Успели позавтракать?
— А я сегодня вообще не буду есть — только холодная вода.
— Держите разгрузочные дни?
— Третий раз в жизни.
— С врачом посоветовались? Это, говорят, не всем показано.
— Мой друг прекрасно знает йогу, он убежден, что голодный день необходим, — Ольга глянула на часы.
— Уже захотелось поесть? — спросил Константинов. — Ждете вечера?
— Нет, я должна позвонить на работу.
— Как вы думаете, почему вас пригласили ко мне?
— Наверное, в связи с выездом за границу…
— Вы собираетесь за границу?
— Да. С Сережей… С моим будущим мужем, — пояснила она.
— Понятно. Нет, я пригласил не в связи с этим, хотя… Я хочу вас спросить: как бы вы отнеслись к человеку, которого мы подозреваем в шпионаже?
— Так же, как и вы, — легко ответила Ольга. — Шпион — это отвратительно.
— Почему? — поинтересовался Константинов. — Тоже все-таки работа… Есть плотники, есть летчики, есть шпионы…
Ольга рассмеялась:
— Хорошенькая работа!
— Высокооплачиваемая. По нынешним временам шпиону «за вредность» хорошо платят.
— Я помню, мама читала стихи в детстве: «Наемник вражьих банд, переходил границу враг, шпион и диверсант». Я после этого с бабушкой по лесу боялась гулять, за каждым кустом шпион и диверсант виделся.
— Любите бабушку?
— Обожаю.
— Больше, чем маму?
— Так нельзя спрашивать…
— Почему?
— Потому что обидно придется отвечать или лживо, а я ни того, ни другого не хочу.
— Понятно. Оля, простите за прямоту вопроса: вы Сергея Дмитриевича любите?
— Очень-очень.
— Не просто, а «очень-очень»?
— Да.
— Работа ваша нравится вам?
— Нет.
— Отчего?
— Скучно. Я знаю, что могу больше дать, а никому вроде бы этого и не надо.
— Вы предлагали?
— Что?
— Дать больше и лучше?
— Это неудобно… Как будто навязываешься.
— Навязываются — это когда просят. Когда предлагают — совсем другое… Кого из писателей любите?
— Ну… Многих… Горького… Маяковского, конечно…
— А что у Маяковского более всего нравится?
— Как — что? «Стихи о советском паспорте».
— А у Горького?
— Песня о Буревестнике.
Константинов, легко усмехнувшись, вздохнул.
— Сергей Дмитриевич к медицинской литературе вкус вам не привил еще?
— Он мне рассказывал про йогов. Очень интересно.
— Про голодный день — это он?
— Конечно.
— Ну я понимаю, ему надо, а вам-то с вашей фигуркой зачем? Рано еще.
— Сережа считает, что уже с юности следует готовиться к старости. Распустишь себя сейчас, а потом трудно войти в форму.
— Вообще-то верно. Еще один вопрос: за что вы полюбили Сергея Дмитриевича?
— Он очень умный. Сильный. Наше поколение тянется к сорокалетним мужчинам, сверстники какие-то дебилы, маменькины сынки. А почему вы спрашиваете об этом?
— Вы же сами определили, почему я вас вызвал. Вы давно с ним знакомы?
— Нет. Хотя теперь кажется, что вечность, я и на работе все время в окно смотрю, чтобы не мешали мне представлять его лицо, а то сослуживцы мелькают перед глазами, мелькают…
— Как вы с ним встретились?
— Совершенно случайно. Я потеряла подругу, договорились вместе отдыхать, а она не прилетела. А он пригласил меня провести с ним день, мы так красиво завтракали, я не знала, что завтрак может быть таким же интересным, как ужин: торжественным, со значением…
— Вы его за завтраком и полюбили?
— Вам этого не понять, хотя я знаю, отчего вы так спрашиваете… Ну и потом море, солнце…
— Море и солнце — одно дело, любовь — другое.
— Может быть…
— А почему сверстники кажутся вам дебилами?
— Ну не знаю… Это трудно объяснить. Они какие-то ленивые, цветы никогда не подарят, не умеют интересно говорить, объясняются как-то робко, а по глазам сразу видно, чего хотят.
— Неужели ленивы?
— О, еще как! Спросите, кто из них умеет себе брюки погладить или рубашку постирать, спросите! Скажут: «А мать для чего?»
— Наверное, вам просто не везло, Оля.
— Ничего подобного, я пыталась найти хорошего парня…
— Смотря где искать. Хорошо, времени у меня в обрез: вы бы согласились помочь нам в нашем деле?
— Конечно.
— Вы не хотите спросить — «в каком именно»?
— А я вам верю, в плохое же вы меня не пригласите.
— Мы хотим, чтобы вы помогли нам разоблачить шпиона.
— Я согласна.
— Подумали?
— И думать нечего, это мой долг. Что я должна буду делать?
— Сначала вы должны будете вспомнить все те места, куда ездили с Сергеем Дмитриевичем, где останавливались, куда ходили гулять…
— Так вы его спросите, он же лучше меня все знает…
— Обязательно. Но сначала вы постараетесь все припомнить, ладно?
— Хорошо. Значит, так… Мы ездили на Ленинские горы, там мы останавливались и гуляли с Сережей… Потом в Парк Победы.
— Часа два, не больше, да?
— Нет, полчаса, от силы.
— Он жаловался, что у него машина стала барахлить, что-то с проводкой, да?
— Да, иногда. Но он выйдет, подергает провода и все наладит.
— Это часто бывает. Я тоже с проводкой мучаюсь. Слушайте, Оля, а что, если мы сейчас с вами сядем в машину и вы мне покажете те места, где вы гуляете, а?
— Я не совсем понимаю вас. Почему об этом не спросить Сережу?
— После того как мы с вами отметим все места, Оля, вас отвезут на аэродром, и вместе с нашим товарищем вы полетите в Адлер. Поживете в Пицунде: отдыхайте, грейтесь на солнце, купайтесь…
— Ой, как интересно! Только я должна позвонить Сереже и маме, предупредить их. Да, а как же с работой?
— С работой мы уже уладили, вам туда и звонить не надо. Что вы скажете маме?
— А ей что бы ни сказать — только б предупредить, — Ольга вздохнула. — Необходимая проформа — всего лишь.
Константинов подвинул ей городской телефон:
— Звоните.
Ольга набрала номер; Константинов отметил, что сначала она позвонила на работу к Дубову.
— Можно Сергея Дмитриевича? Его знакомая, Ольга Вронская. Как улетел? — Она растерянно посмотрела на Константинова. — Куда? А когда вернется? Спасибо…
Она удивленно сказала Константинову:
— Он улетел в срочную командировку… Наверное, звонил мне, а я у вас. Как плохо, он еще что подумает. — Она быстро набрала домашний номер. — Ма, Сережа не звонил? Ой, звонил, да?! Что он сказал? Ага… А когда обещал вернуться?
«Молодец Гмыря, — отметил Константинов, — даже это предусмотрел, молодец».
— Ма, знаешь, я срочно улетаю… Нет, не к нему. Я тебе позже объясню…
Константинов подсказал шепотом:
— Когда вернусь…
— Когда вернусь, — повторила Ольга, — это служебная командировка. Да нет, ма, что ты, ну как можно так думать?! Ну до свиданья, бабу поцелуй.
Она положила трубку, посмотрела на Константинова — так ли сказала?
Какое-то мгновение он взвешивал, стоит ли открыть ей все, но потом решил повременить, хотя теперь он был до конца убежден, что Оля ничего не знала об истинном Дубове; врала матери неумело; отвечала на вопросы открыто, без раздумий; глубиною мысли не отличалась; думала наивно, штампами, хрестоматийно, но что-то подсказывало ему — «жди, надо ждать».
Выйдя с Ольгой из кабинета, оставив ее на минуту в приемной, он заглянул в комнату, где сидел Михаил Михайлович Парамонов. Увидев генерала, тот вскочил, вытянулся, ищуще подался вперед.
— Сейчас с вами поговорит наш сотрудник, — Константинов кивнул на Гмырю. — Я не успею. — Пояснил полковнику: — Разумнее мне с ней прокатиться самому, понятно?
