Майкл Доббс - Зайти с короля
— Ошеломляющий финал поездки короля: сегодня вечером пресс-секретарь короля, Дэвид Майкрофт, заявил о своей отставке, — нараспев произнес диктор.
«Я — гомосексуалист». Кадры с Майкрофтом были не особенно четкими, свет из окон автобуса попадал в объектив, но разобрать можно было все. Окруженный сидящими коллегами, он излагал им новость так, как делал это уже много лет. Спортсмен, играющий на публику. Ни бегающих глаз, ни вспотевшего лба, никакого сходства с загнанным в угол зверем. Этот человек полностью владел собой.
— Я надеялся, что моя частная жизнь и дальше будет оставаться таковой и не будет мешать исполнению моих обязанностей по отношению к королю, но теперь у меня нет такой уверенности и я подаю в отставку.
— А какова была реакция короля? — В голосе репортера звучал вызов.
— Не знаю, я ему еще не сказал. Когда в последний раз я просил об отставке, он мне отказал. Как вы все знаете, он понимающий и сострадающий человек. Однако долг монарха важнее судьбы любого отдельного человека, тем более пресс-секретаря, и я беру на себя смелость избавить его от какой бы то ни было ответственности и самому объявить о своей отставке публично, перед вами. Я надеюсь, однако, что Его Величество поймет мотивы, которыми я руководствовался.
— Но каким образом гомосексуализм может помешать вашей работе?
Майкрофт изобразил кислую гримасу удивления.
— Это вы меня об этом спрашиваете? — И рассмеялся, словно в ответ на умеренно удачную шутку. Никакой враждебности, никакой обреченности и испуга. Черт побери, он отличный актер.
— Принято считать, что пресс-секретарь должен быть каналом для новостей, а не их мишенью. Спекуляции относительно моей частной жизни сделали бы исполнение моих профессиональных обязанностей невозможными.
— А почему вы скрывали это все годы? — Это был голос Рочестера с заднего сиденья автобуса.
— Скрывал? Я ничего не скрывал. После долгих лет мой брак недавно распался. Я всегда был верен своей жене и глубоко благодарен ей за счастливые годы, которые мы прожили вместе. Однако этот разрыв принес мне новое понимание себя и предоставил, вероятно, последнюю возможность стать тем человеком, которым я всегда хотел быть. И я сделал выбор. Сожалений у меня нет.
С полной искренностью и убежденностью он перешел в атаку. Ну что ж, большинство присутствующих были его старыми коллегами, друзьями, и ничто не нарушало атмосферу сочувствия и доброжелательности. Майкрофт правильно выбрал для своего признания и момент, и аудиторию.
Урхарт выключил телевизор, когда диктор продолжил свой рассказ о помощнике короля, охарактеризовав его, как «весьма уважаемого и симпатичного» человека и подкрепив сказанное кадрами только что закончившейся поездки короля.
— Эгоист проклятый, — пробормотал Стэмпер.
— А мне показалось, что вы хотели его отставки, — заметила Салли.
— Мы хотели, чтобы его вздернули, а не дали ему возможность под аплодисменты уйти на заслуженный отдых, — огрызнулся Стэмпер. Салли подозревала, что его раздражало ее присутствие в их компании, прежде чисто мужской.
— Не переживай, Тим, — ответил Урхарт. — Наша мишень — не Майкрофт, а король. И земля под его ногами начинает рушиться в тот самый момент, когда с вершины горы он обозревает свои владения. Самое время протянуть ему дружескую руку. И пнуть пониже спины.
— Но у вас только неделя до… Все эти кадры поездки убийственны для тебя, Френсис, — сказала она мягко, поражаясь его самообладанию.
Он посмотрел на нее сощуренными, жесткими глазами, будто осуждая за недостаток веры.
— Кадры бывают разные, дорогая Салли. — Мрачная усмешка исказила его лицо, но глаза остались холодными словно лед. Он подошел к своему столу, извлек из кармана жилета небольшой ключик и не спеша отпер верхний ящик. Достал большой конверт и рассыпал его содержимое по столу. Каждое его движение было аккуратным и точным, как у ремесленника-ювелира, демонстрирующего самые бесценные камни. Это были фотографии, вероятно, целая дюжина, все цветные. Из них он выбрал две и показал их Салли и Стэмперу так, чтобы они могли как следует разглядеть их.
— Как вам это нравится?
Салли не поняла, относился вопрос к снимкам или к паре грудей, на них фигурировавшей. Две фотографии, как и остальные, запечатлели ничем не прикрытые прелести принцессы Шарлотты. Единственное различие снимков заключалось в положении ее тела и в изощрениях ее молодого компаньона.
— Вот это да, — выдохнул Стэмпер.
— Одна из самых тягостных обязанностей премьер-министра — знакомиться с самыми разнообразными секретами. С историями, которые никогда не публикуются. Таковой является и история молодого военнослужащего, прикомандированного в качестве конюшего к принцессе. Он сделал эти снимки в качестве гарантии того, что его излюбленному положению рядом с принцессой и верхом на ней ничто не будет угрожать.
— Вот это да, — повторил Стэмпер, тасуя в руках остальные снимки.
— Конюшему не повезло в том, что для своей попытки обналичить этот капитал он выбрал не того человека — репортера-ищейку, который к тому же оказался бывшим оперативником службы безопасности. Так эти снимки окончили свое путешествие в ящике моего стола, а несчастному возлюбленному было недвусмысленно сказано, что конечности будут удалены с его туловища, если хоть один из этих снимков всплывет на Флит-стрит.
Он забрал снимки из рук Стэмпера, где они задержались, пожалуй, чуть дольше, чем было необходимо.
— Что-то говорит мне, Тимоти, что я не хотел бы оказаться, в его шкуре в ближайшие несколько дней.
Мужчины смачно рассмеялись, но Урхарт заметил, что Салли не разделила их веселья.
— Тебя что-то беспокоит, Салли?
— Это не выглядит очень разумным: тебе угрожает король, а не Майкрофт и не принцесса.
— Сначала конечности…
— Но она ни в чем не виновата. Она не имеет никакого отношения ко всему этому.
— Скоро будет очень даже иметь, — фыркнул Стэмпер.
— Назовем это издержками производства, — добавил Урхарт. Его усмешка стала более тонкой.
— Я не могу избавиться от мысли о ее семье. О том, как это скажется на ее детях. — В ее голосе появилась нотка упрямства, а полные выразительные губы вызывающе надулись.
Его ответ был неторопливым и каменно-неумолимым.
— Война приносит несчастья. В войне бывает много невинных жертв.
— Вся ее вина, Френсис, в одержимости здоровым желанием секса и в том, что ей достался муж, в результате многих внутрисемейных браков больше похожий на бабу, чем на мужика.
— Ее вина в том, что ее застукали с поличным.
— Только потому, что она женщина!
— Избавь меня от феминистской морали, — огрызнулся Урхарт. — Она годы жрала с королевского стола, и пришло время расплатиться.
Она была готова ответить, но увидела в его глазах знакомый огонь и сдержала себя. В этом споре ее не ждала победа, и она могла многое потерять, продолжая упорствовать. Она сказала себе, что не должна быть наивной. Разве она не знала, что секс в руках женщины — оружие, которое иногда может попасть и в мужские руки? Она отвернулась, уступая.
— Тим, позаботься, чтобы эти снимки получили хорошую рекламу, ладно? Пока только эти два. Остальные придержим.
Стэмпер кивнул и не упустил возможности еще раз склониться над столом и перетасовать снимки.
— А теперь, Тим, будь умницей.
Стэмпер резко поднял голову и острым взглядом посмотрел сначала на Урхарта, потом на Салли, потом снова на Урхарта. В его глазах мелькнуло понимание соперника. Она собиралась вмешаться в его отношения с боссом, и у нее было преимущество, перевешивавшее и его хитрость, и его опыт.
— Я займусь этим немедленно, Френсис. — Он забрал два снимка и пристально посмотрел на Салли. — Всем спокойной ночи.
И удалился.
Некоторое время они молчали. Урхарт старался выглядеть беззаботным, разглаживая безупречную складку своих брюк, но мягкость его голоса, когда он наконец заговорил, контрастировала со скрытой в словах угрозой.
— Не прикидывайся овечкой, цыганка.
— Ей придется очень туго.
— Либо они, либо я.
— Я понимаю.
— Ты все еще на моей стороне?
Вместо ответа она медленно подошла к нему и страстно поцеловала его, прижавшись к нему всем телом и просунув язык между его губ. Через несколько секунд его руки уже мяли ее тело, оставляя на нем синяки. Она знала, что его инстинкты необузданны, как инстинкты животного. Он грубо бросил ее на свой письменный стол, смахнув в сторону чернильный прибор и телефон и опрокинув фотографию жены в рамке. Юбка была задрана ей на спину, и он набросился на нее, срывая белье, стремясь внутрь, впиваясь пальцами в плоть ее ягодиц с такой яростью, что она морщилась от боли. Она была распростерта поперек стола, ее нос и щека — прижаты к его кожаной поверхности. И она вспомнила. Подростком лет тринадцати она спешила напрямик по задним дворам Дорчестера, опаздывая в кино, и вдруг лицом к лицу столкнулась с женщиной, согнувшейся над капотом машины. Она была черная, с ярко-алыми губами и большими выразительными глазами, в которых было напряжение, нетерпение, досада. Мужчина сзади нее был толстый и белый, и он стал ругаться на Салли грязными, отвратительными словами, но не остановился. Эта картина всплыла в ее памяти с холодящей душу ясностью, когда ногти Урхарта все глубже вгрызались в ее кожу, а ее лицо все больнее прижималось к разбросанным по поверхности стола фотографиям. Она была готова зарыдать, но не в экстазе, а от боли и унижения. Но вместо этого только закусила губу.
