Гордон Стивенс - Проклятие Кеннеди
Звонок из Бонна раздался три часа спустя, за час до предполагаемого возвращения Крэнлоу. Именно этого Бретлоу и ожидал.
— Спасибо, что позвонил. Что нового по делу Бартольски?
— Похоже на то, что «Мученик Махмуд» ни при чем, — сказал ему Крэнлоу. — Значит, остаются «Боевой полумесяц» и «3-е октября».
Возможно, встречаться с Маленко и было рискованно, подумал Бретлоу, однако этот риск может оправдаться.
— Я думаю, что «3-е октября». Как ты и говорил, они уже вне Германии, но могут быть еще в Европе. Вскоре могут появиться более подробные сведения, так что тебе пора подумать о рабочей группе.
Если Бретлоу говорит «я думаю», значит, у него есть источник, понял Крэнлоу. А если ЗДО приказывает готовиться к расправе, значит, этот источник надежен.
— Я подготовлюсь.
— Только делай все так, чтобы никто не мог связать это с нами.
* * *Керосиновая лампа едва мерцала, и стены пещеры тонули во тьме. Вскоре из туннеля донеслись первые звуки, показался качающийся фонарь охраны. Двое в капюшонах, как всегда. Первый отпер дверь камеры, а второй поставил на пол тарелку с хлебом и сыром, забрал ведра и вышел за решетку. Первый запер дверь, и тюремщики исчезли. Через пять минут они вернулись, снова открыли камеру и поставили ведра внутрь. Паоло Бенини подался вперед и начал есть.
Но вот снова раздалось отдаленное шарканье, появился лучик света. Он знал, что час для посещения неурочный: его кормили лишь дважды в сутки — как он предполагал, утром и вечером, — а других причин для прихода охраны пока не было. Правда, один раз у него спросили, как звали собаку его бабки; а еще был ужасный день, когда он увидел нож, когда один из тюремщиков схватил его, а другой порезал ему палец и смочил его кровью кусок шерстяной ткани.
Они остановились перед решеткой.
— Ты должен ответить еще на один вопрос.
Он едва понимал охранника — так силен был его акцент. Начал было просить, чтобы тот повторил, но увидел у него в руках листок бумаги. Листок был маленький, похоже, вырванный из ученической тетрадки. Охранник поднял фонарь и стал всматриваться в слова.
— Дайте мне, — Бенини протянул руку.
Первый тюремщик отпер дверь, а второй шагнул внутрь и подал ему бумажку. Темнота мешала прочесть запись. Он снова протянул руку, и охранник дал ему фонарь. Он горел тускло и вонял керосином; Паоло почувствовал исходивший от него жар. Он поднес фонарь поближе к листку и вгляделся в слова.
Что было до и после «Небулуса» в последний раз?
Он чуть не засмеялся и не заплакал одновременно.
Охранник вышел из камеры, другой запер за ним дверь, и они оставили Паоло Бенини в одиночестве.
Он сидел, уставившись на бумагу, словно и сейчас еще мог разобрать написанные на ней слова. Как им стало известно о «Небулусе» — во тьме вокруг него точно забрезжила какая-то угроза. А точнее: откуда люди, ведущие переговоры с похитителями, узнали о «Небулусе» или как один из тех, кому было известно о «Небулусе», оказался вовлеченным в переговоры?
Это не могла быть Франческа: возможно, она придумала первый вопрос — о кличке бабкиной собаки, — но этого оказалось мало. Собственно, если рассуждать здраво, это можно было предугадать. Сама Франческа не справилась бы; ей наверняка пришлось привлечь к делу Умберто и уступить главенство ему. Ему или кому-нибудь из банка.
Но почему именно «Небулус», почему не что-нибудь менее важное, не название обыкновенного, рядового счета? Потому что тот, кто придумал вопрос, не был уверен в его умственном и физическом здоровье и пошел на риск, выбрав то, что он должен помнить наверняка.
Однако даже банк не стал бы спрашивать его о «Небулусе», потому что банковское руководство никогда не вникало в подобные детали. Особенно если речь шла о «черных» счетах, и тем более — о счетах вроде «Небулуса». Ведь «Небулус» был засекречен, информация о нем не должна была всплыть на поверхность, так почему его спрашивают о нем?
Потому что это кто-то, связанный с «Небулусом», понял он. Возможно, тот самый человек, для которого он открыл «Небулус». Тот американец по фамилии Майерскоф, хотя он и не знал, кто такой этот Майерскоф и какую организацию он представляет. Майерскоф пытался найти его по какому-то поводу и не смог; банк пытался скрыть случившееся, но Майерскоф настаивал на своем. И в конце концов банк сказал Майерскофу правду; возможно, его заставили поклясться, что он не выдаст тайны, хотя он и так бы ее не выдал. И теперь Майерскоф вместе с банком старается освободить его.
Спасибо банку, подумал он; спасибо Майерскофу и тем, кого Майерскоф представляет.
Что было до и после «Небулуса»? Господи, да мало ли что. Но нет: он просто неправильно запомнил вопрос. Что было до и после «Небулуса» в последний раз: он пытался понять, что значит этот вопрос и чего Майерскоф ждет от него. «Небулус» — промежуточный счет; так какие счета могут быть до и после? Таких счетов множество, подумал он, потому и был открыт «Небулус». В последний раз — вот что было самое важное; этим Майерскоф дал понять, чего же он хочет. Славу Богу, что в последний раз там была небольшая неполадка и благодаря этому он все запомнил.
В туннеле снова раздались звуки, затем появился желтый луч фонаря охраны. Охранники не поймут, подумал Бенини, охранники просто тупые крестьяне, которые не знают, что такое банк, а тем более — банковские счета. Они смотрели на него, давая понять, что ждут ответа. Можно было сказать им собачью кличку и понадеяться, что они правильно ее запишут, подумал он. Но теперь, когда в игру вступил Майерскоф, надо поступить иначе. Карандаш, сказал он. Охранники ушли, вернулись десять минут спустя и протянули ему сквозь прутья огрызок карандаша. Дайте свет, попросил он. Один из них открыл дверь, другой ступил внутрь и поднес фонарь поближе к Паоло. Бенини перевернул тарелку вверх дном, положил на нее клочок бумаги, написал два слова и отдал бумагу охраннику. Тот кивнул и исчез вместе со своим товарищем.
Значит, его делом занялись Майерскоф и банк — Бенини глядел сквозь прутья на фонарь снаружи. Что ж, Франческа привлекла банк, а потом Франческу отстранили, и за дело взялись серьезные люди. А он должен им помочь. Он сел и обвел взглядом камеру, посмотрел на себя. Ну и грязь. Но переговоры все же идут — настоящие переговоры. Так возьми себя в руки: убери камеру, подмети крошки на полу и разберись с ведрами: умывайся раз в день, потом используй это ведро как парашу, а другое оставь для питья; поставь одно у одного края решетки, а другое — у другого. Почисти одежду и установи для себя режим, делай какие-нибудь упражнения.
Спасибо банку, вновь подумал он. Спасибо Майерскофу и тем, на кого он работает.
* * *«Лянча» Франчески вернулась поздно — Паскале дежурил на своем месте с трех часов. Умберто Бенини прибыл в полшестого. Марко, курьер, — в пять сорок, а «мерседес», из которого вылез человек с двумя портфелями в руках, десятью минутами позже. Наблюдатель покинул Виа-Вентура и отправился туда, где ему следовало быть теперь.
Беседа в квартире была краткой; говорили в основном Умберто и Энрико Росси, а Марко с Франческой едва ли вставили хоть слово.
Умберто и Марко вышли в полседьмого — Хендрикс стоял под деревьями у парковочной площадки, перед ларьками. Они снова сели в «сааб»; юноша нес портфели, которые прежде привез банкир. Вот будет заваруха, если полиция все же их выследит.
Муссолини позвонил пятью секундами раньше назначенного срока.
— Умберто.
— Да.
— Привез деньги?
— Да.
— Дай мне Марко.
Не так быстро, ты, ублюдок. Не думай, что можешь надуть меня. Теперь ты имеешь дело с Умберто Бенини, а не с какой-нибудь безмозглой бабой.
— Как насчет ответа на мой вопрос?
— На какой вопрос? — Муссолини словно не понял, о чем речь.
— Что было до и после «Небулуса»?
— До — «Ромулус», после — «Экскалибур». А теперь давай Марко. Марко, ты захватил с собой радиотелефон? — Марко дал ему номер. — Тогда слушай внимательно. Ты едешь на Центральный вокзал. Ставишь машину между вокзалом и отелем «Андерсон», рядом с бензоколонками. Потом входишь в вокзал и ждешь у фонтана над платформами, в центре главного зала. Деньги держи при себе. Будь там в семь тридцать. Не опаздывай.
— Понял.
Умберто выхватил у сына телефон.
— А как же Паоло?
Но Муссолини уже повесил трубку.
Улицы вокруг Центрального вокзала были забиты машинами; Марко запер принадлежащий Умберто «сааб» и поспешил внутрь, ощутив вдруг, как тяжелы портфели в его руках. Кто-нибудь наверняка остановит его — какой-нибудь полицейский в форме или в штатском; кто-нибудь наверняка догадается, зачем он здесь. Было почти полвосьмого. Едва он достиг фонтана, как зазвонил его телефон.
— Марко. — Это был другой голос, не Муссолини.
