Валентина Мальцева - КГБ в смокинге-2: Женщина из отеля «Мэриотт» Книга 1
— А зачем? — совершенно искренне удивился Гордон. — С какой целью? Надеюсь, вы не собираетесь меня оскорблять — с вашей стороны, это было бы неуважением к человеку, по возрасту годящемуся вам даже не в отцы — в деды. Да и потом, это крайне неосторожное намерение — вы ведь не знаете, кто я такой. О, вот видите, вы уже немного остыли! Стало быть, сейчас попытаетесь угадать мой пост в Моссаде, верно? Только особого ума, Мишин, здесь не требуется. Понятно, что человек в моем возрасте может выполнять в этой организации единственную функцию — шефа, начальника. Кстати, и в этом случае у вас нет никаких гарантий в том, что я действительно возглавляю израильскую внешнюю разведку. А может быть, я — БЫВШИЙ большой босс, а ныне обычный пенсионер, который по старой памяти изредка консультирует начальство по некоторым вопросам?
— Вы не похожи на консультанта-общественника, — мрачно процедил Мишин.
— Почему?
— Слишком уж нахраписты…
— Умница, — вяло улыбнулся Гордон, — На это у тебя мозгов хватило. Жаль, что их не хватило на другое, чтобы понять куда более важную вещь — ЧТО именно стоит за моим желанием встретиться с тобой, Виктор Мишин. Надеюсь, ты догадываешься, что я не веду светский образ жизни и не коротаю вечера в обществе бывших советских офицеров разведки?..
— Чего вы от меня хотите, господин Гордон?
— Послушай меня внимательно, мальчик, — Гордон придвинулся к ломберному столику и неожиданно накрыл своими узловатыми пальцами руку Витяни. — Твои папа с мамой еще только пошли в школу, когда я уже подкладывал взрывчатку — не пластиковую, заметь, а самодельную, из толовых шашек, сработанную так топорно, что она в любой момент могла разорваться прямо в руках, — под днища английских «виллисов». Вот этими руками, прокравшись ночью в лагерь палестинцев, я одним ножом вырезал почти сорок спящих боевиков и отомстил за свой мошав и своих товарищей, которых за неделю до этого палестинцы также перерезали глухой ночью, по-воровски, когда два семнадцатилетних мальчишки, которым было поручено стоять на дозоре, просто заснули. Я уже прожил свою жизнь, тогда как ты ее только начинаешь. Я знаю ей цену, тогда как ты ею еще играешься, не без кокетства поглядывая на себя со стороны… У меня в роду все долгожители, господин Виктор Мишин. Моя бабушка по материнской линии, старая еврейка из Вильно, будучи абсолютно здоровым человеком, умирала на моих руках в возрасте 94 лет от тривиальной, неотвратимой старости. И сейчас я очень жалею, что ты не видел, как из последних сил она буквально цеплялась за жалкие остатки жизни, как хотелось ей хоть на час, на минуту продлить свое существование на этой бренной земле… Никогда не делай двух вещей, Мишин: не разбрасывайся деньгами и не швыряйся собственной жизнью. В первом случае тебя будут ненавидеть друзья, во втором — Бог. И еще: не болтай лишнего, не говори, чего не знаешь. Мой народ никогда не пользовался особой любовью, зато горя хлебнул практически за всех. На моих руках немало крови, но беззащитных я не убивал никогда. Хотя, порой, очень хотелось — что правда, то правда. Но всякий раз я вспоминал, как беззащитны были мои братья и сестры, которых вели в газовые камеры и на виселицы, и останавливал собственную руку. Тебе вовсе не обязательно молиться на мои мозги — я и без твоих молитв додумаюсь, уж ты не сомневайся! Но если я ПОПРОШУ тебя, то ты поедешь туда, где тебя ждут, и сделаешь то, чего от тебя потребуют. Без угроз. Без подписей и клятв. Как человек…
— Почему вы в этом так уверенны? — тихо наливаясь злобой, прошептал Витяня. — Что дает вам право считать, что я, ваш враг, офицер советских органов государственной безопасности, давший присягу своей Родине, стану СОЗНАТЕЛЬНО работать против нее? Вы вообще в своем уме, господин Гордон?
— Посмотри на себя в зеркало, Мишин! — Голос Гордона звучал ласково и вкрадчиво, он слово гипнотизировал Витяню. — Ты весь изломан внутри. Тебя предали, оболгали, тебя использовали…
— Это мое дело, — угрюмо отрезал Мишин. — Мое и их. Это дерьмо, которое я буду есть один, ни с кем не делясь. Вам-то что до этого?..
— Ты хочешь быть одновременно и суперменом, и обычным человеком, — продолжал Гордон, никак не отреагировав на последнюю фразу Мишина. — Тебе нужен дом, нужна семья, тебе необходимо уважение к себе и хотя бы капелька любви к ближним… Ты не хочешь быть зверем, но, поскольку тебе не оставили иного выхода, ты убеждаешь себя в том, что другая жизнь тебе не дана. Ты обманываешь себя, Мишин! И хочешь обмануть меня. Я готов принять любую позицию, но ПОЗИЦИЮ, молодой человек, а не мальчишеское упрямство, не эту дилетантскую игру в русскую рулетку. Если тебе не нужна жизнь — выброси ее! Пусти себе пулю в лоб! Засунь голову в петлю и оттолкни табуретку, черт бы тебя подрал! Но если ты хочешь жить и заниматься своим делом, не теряя при этом уважения к себе, то разговаривай со мной как профессионал! Не оскорбляй мое достоинство профессионала и мужчины, проработавшего в политической разведке больше пятидесяти лет!..
— У вас очень странная манера вербовки, господин Гордон, — по губам Мишина скользнула саркастическая усмешка. — Причем я даже не могу сказать, что эта манера старомодна. Очень похоже на наши идеологические приемчики, только акцент делается не на задачах коллектива, а на проблеме конкретной личности… Это что, господин Гордон, сионизм с человеческим лицом, да?
— Мне нет никакой необходимости вербовать тебя, Виктор… — Впервые за весь этот сумбурный, нервный разговор Гордон обратился к нему по имени. — Классическая вербовка, как тебе, наверное, известно, предполагает некие гарантии того, что человек, во-первых, не наставит тебе рога, едва выйдя за порог твоего дома, а, во-вторых, не станет впоследствии работать против тебя. Но ты, Мишин, так долго и плодотворно работал против нас, что, право же, тебе вряд ли удастся нанести вреда больше, чем ты уже нанес. Так что, дав свое согласие на твою поездку за океан, я практически ничем не рискую…
— Вы приняли это решение сейчас, не так ли?
— Да, — кивнул старик. — Именно сейчас.
— Но вы же мне не доверяете?
— Я что, похож на человека, который вообще способен на такую глупость?
— Тогда почему?
— Признаюсь тебе честно, Виктор, — Гордон мирно сложил пальцы на животе и закатил глаза. — Я не люблю американцев. Не стану объяснять природу подобного отношения, поскольку не в этом суть. Но как бы коварны, изворотливы и лживы они не были, в одном я никогда не мог их заподозрить — в том, что они СОЗНАТЕЛЬНО стремятся нанести ущерб моему народу. Ты понимаешь, к чему я клоню, Виктор?
— Не очень.
— Однозначно, что цель их операции — Москва. Там сейчас интересно. Я чувствую: там сейчас ОЧЕНЬ интересно… — Гордон, без всякого сомнения, в очередной раз забыл о реальном существовании собеседника и разговаривал сам с собой. — И то, что они намерены там предпринять, явно выходит за рамки тактической операции. Это какая-та крупномасштабная интрига, какой-то стратегический замысел, который эти сытые снобы в Лэнгли решили реализовать с помощью таких покойников, как ты, Виктор. Я не удивлюсь, если там будут фигурировать еще несколько известных нам с тобой людей…
Мишин как зачарованный следил за размышлениями этого уродливого старичка, силясь представить себе одновременно, на ЧТО способен его мозг и как срабатываются с этим монстром в тенниске его непосредственные подчиненные.
— Мне нужно знать все! — Взгляд Гордона принял, наконец, осмысленное выражение и буквально вперился в Мишина. — И ты мне в этом поможешь!
— Зачем? — Мишин почувствовал вдруг, что этот разговор его окончательно вымотал. — Во имя чего?
— Ты сам выбрал себе жизнь волка, — внятно произнес Гордон, не отрывая от Виктора тяжелого взгляда. — Ты и есть самый настоящий волк в человеческом обличье — сильный, матерый, хитрый и беспощадный. Но поверь мне, старику, наступит день, когда твои ноги утратят былую устойчивость, твои клыки, которыми ты можешь сегодня разорвать врага на куски, основательно сотрутся, а никогда не подводившая тебя интуиция, способность чувствовать приближающуюся опасность, притупится. И тогда ты будешь искать спокойное место, нору, чтобы позволить себе хоть небольшую передышку. Нору, в которой тебя не достанут враги, в которой такие же волки хоть и не примут тебя в свою стаю, но не станут рвать на тебе шерсть, не будут грызть тебя заживо, не воспользуются твоей дряхлостью, ибо и им грозит рано или поздно то же самое. Это — максимум, что я могу тебе твердо обещать, Виктор Мишин. В том случае, естественно, если ты ничего не сделаешь против моей страны, во вред моему народу…
