Валентина Мальцева - КГБ в смокинге. В ловушке
— Но, насколько я понимаю, в вашей работе это совершенно нормальная вещь.
— Ошибаетесь, госпожа Мальцева! — впервые за двенадцать часов допроса в голосе Юджина отчетливо прозвучало раздражение: — Это только в плохих шпионских фильмах трупы валятся налево и направо. В современной разведке убийство — ЧП, жест отчаяния, черта, за которой начинается беспредел. А беспредел в разведке — очень опасная вещь. Если агенты двух сверхдержав начинают палить друг в друга, значит, мир на грани катастрофы. Ваш преподаватель балетного искусства со своим подручным уничтожил в течение пяти минут пять кадровых работников ЦРУ. Такого числа жертв у нас не наберется и за десять лет работы во всем мире. А они там не прохлаждаются в барах, можете мне поверить... Почему они это сделали? И Мишин, и этот Андрей, вне всякого сомнения, профессионалы. Их поведение в экстремальной ситуации подтверждает это на сто процентов. Следовательно, они не могли пойти на подобное безумство, не имея приказа. А такой приказ мог быть вызван только исключительно важной причиной. Поверьте, мы не первый год работаем против ваших доблестных соотечественников, однако ничего подобного за весь послевоенный период не происходило ни разу! В чем же эта причина, Вэл? Ваше мнение?
— Я уже говорила вам, что не знаю...
Меня начинало подташнивать. Видимо, сказывались усталость и нервное напряжение. Габен действительно предусмотрел все. Те незабываемые сорок восемь часов в его хижине прошли в атмосфере именно таких допросов — длительных, изматывающих, с каверзными подковырками и резкими переходами. Он прекрасно подготовил меня и, как я теперь понимала, не напрасно жевал свои лепешки с чилийскими специями в глуши Кордильер. Я вспоминала его наставления, его выводы относительно возможных оборотов допроса, поражалась его прозорливости, его способности предусмотреть мельчайшие нюансы, но... Навязчивая мысль не давала мне покоя: я никак не могла отделаться от ощущения, что Юджин — вовсе не чужой мне человек, не идеологический и политический противник, не зловещая фигура с черной планеты Мировая Буржуазия и даже не враг мне, моей непотопляемой приятельнице, моей матери... Я вовсю настраивала себя против пронизывающего и в то же время простодушного взгляда иссиня-черных глаз, я хотела использовать образ человека, неутомимо допрашивавшего меня, как некий эмоциональный аккумулятор, в котором я бы черпала энергию для создания защиты, экрана... А сидел передо мной вполне нормальный и весьма симпатичный парень, который разговаривал со мной на моем родном языке, использовал похожие обороты, читал те же книги. Встреться он мне где-нибудь на Сретенке, в метро или в читалке МГУ — я, вполне возможно, приняла бы его за аспиранта или коллегу...
— О чем вы задумались, Вэл?
— Здесь, за границей, я стала ужасной эгоисткой, Юджин. И думаю преимущественно о себе.
— Скажите, Вэл, вы себе нравитесь?
— А почему вы спрашиваете об этом?
— Мне показалось, что вы из категории женщин, которые не могут жить, не уважая свои поступки. Мне правильно кажется?
— Боюсь, что это слишком топкие нюансы после столь долгого допроса.
— И все же — вы не ответите на мой вопрос?
— Раньше нравилась.
— А что изменилось с тех пор?
— Многое, Юджин.
— У вас очень усталое лицо.
— Хотела бы я посмотреть на вас, если...
— Нет, нет, — улыбнулся он, — я говорю не о физической усталости.
— Все очень просто, Юджин: я хочу домой. К маме. Надеюсь, это желание не кажется вам противоестественным?
— Ну хорошо, на сегодня хватит, — он захлопнул блокнот, аккуратно завинтил колпачок авторучки и, видя, что я по-прежнему сижу в кресле, вопросительно уставился на меня: — Вы что-то хотите сказать, Вэл?
— Спросить.
— Слушаю вас.
— Скажите, а эти люди... Ну, те, кого... — я старалась выразиться как-нибудь поделикатнее.
— Вы спрашиваете о тех, кто погиб на вилле?
— Да. Они были вашими друзьями?
— Они были моими коллегами, Вэл, — Юджин вдруг встал во весь рост, и я впервые по-настоящему увидела, как он высок. Наверно, в студенческие годы играл в баскетбол. — А один из них был моим близким другом...
— Кто? — почувствовав, что мое горло словно обложили наждачной бумагой, я потянулась за стаканом и допила несколько капель, сиротливо перекатывавшихся на дне.
— Тог самый... — Юджин как-то криво усмехнулся и посмотрел куда-то поверх моей головы. — Тот самый парень в очках, который, но вашим словам, чуть не влепил вам пулю в лоб.
— А что, не влепил бы?
— Думаю, не стоит так расстраиваться. В конце концов, не вы его убили.
— Не я...
— Ну и довольно! — Юджин подошел ко мне и протянул руку: — Спасибо вам.
— За что?
— За Ника.
— Завтра вы будете опять меня допрашивать?
— Скажем так: я хотел бы возобновить нашу беседу.
— График прежний? Двенадцать часов?
— Возможно, — как-то по-мальчишески улыбнулся Юджин. — Но обещаю вам, что по крайней мере часть нашей беседы пройдет в более непринужденной обстановке.
— Вы намерены вести допрос под песни Элвиса Пресли?
— Я намерен пригласить вас в ресторан...
35
Буэнос-Айрес. Дом без адреса
9 декабря 1977 года
Это был очень странный и, по всей видимости, старый дом. Просторная планировка, добротная мебель начала века, обитая мягкой тканью с тривиальными цветочками и ягодками, затейливые завитушки на карнизах дверей и бордюрах, окаймлявших высокие белые потолки, и, особенно, до блеска начищенные медные ручки, крупные, изящно изогнутые и, как сказал бы нынешний дизайнер, нефункциональные, — все это чем-то напоминало мне Львов, где я гостила однажды на каникулах.
После двух суток пребывания в этой комфортабельной тюрьме мне было трудно судить об истинных размерах дома, не говоря уже об убранстве комнат, которых здесь должно было быть не меньше тридцати. Пока же я тщательно обследовала свои апартаменты — огромный сорокаметровый зал, в который, видимо, при пожаре снесли всю имевшуюся в доме мебель, а потом забыли расставить по местам. Я вспомнила конспиративную виллу и тут же поняла, почему эта огромная неуютная комната сразу показалась мне знакомой: то же нагромождение диванов, пуфиков, этажерок, кресел-качалок, стенных шкафов, трельяжей с потускневшими зеркалами, то же ощущение некогда царившей здесь, но утраченной, вероятно, навсегда атмосферы первоначального благородства, перекупленной через подставное лицо за твердую валюту. Стиль ЦРУ.
После всего происшедшего я чувствовала, что становлюсь суеверной. Во мне перемещались и что-то назойливо нашептывали пугающие своей неопознанной природой импульсы, полузабытые детские ассоциации, странные ощущения, в которых я твердо решила разобраться, как только выполню задания всех разведок мира. Но в одну примету я поверила окончательно и безнадежно: скопление мебели в комнате — не к добру.
Да, чуть не забыла сказать, что к моей темнице со следами былой роскоши разбогатевших еврейских эмигрантов из польских и белорусских местечек, открывших в начале века здесь, в Аргентине, свою вожделенную Америку, примыкала солидных размеров ванная комната со всеми положенными причиндалами. Правда, не такими современными, как в гостинице «Плаза», но вполне удобными и приятно пахнущими лавандой.
Мои вещи, которые я так бездарно бросила в «Плазе», выстиранные и выглаженные чьей-то заботливой и, вне всякого сомнения, женской рукой, висели на плечиках и лежали стопкой в шифоньере.
И последняя деталь, чтобы у какой-нибудь начитанной девицы не возникло, упаси Господи, желания разделить мои заграничные тяготы или, того хуже, завидовать мне: все три окна, выходившие во внутренний двор, — довольно унылая икебана, составленная из подстриженного газона, нескольких кипарисов и чего-то вроде беседки в пионерлагере «Медсантруд», были забраны толстыми чугунными решетками. Что касается двери моей комнаты, то отпиралась она только снаружи тем самым безмолвным мулатом, которому руководство ЦРУ вменило в обязанность следить, чтобы во время допросов я не умерла от жажды. Если в этом замке Иф я была Эдмоном Дантесом, то водонос в смокинге, за неимением других персонажей, имел все права считаться аббатом Фариа. К счастью, в отличие от своего прототипа, он и не думал подкапываться под мою камеру, а прежде чем отпереть ключом дверь, вежливо стучался. К счастью, говорю я, потому что, восстанавливая силы после очередного допроса, я в основном валялась пластом на скрипучей деревянной кровати в одной комбинации, а то и без оной, поскольку ночью в доме подтапливали.
Как говорила моя нестеснительная подруга, разгуливавшая по своему кооперативному гнезду исключительно нагишом: «Если душа задыхается, пусть хоть тело дышит».
В одну из таких минут раздался стук в дверь.
