Росс Томас - Желтый билет
— А как насчет денег? — поинтересовался я.
— Никаких проблем.
— Он хочет получить их сейчас, — пояснил Квейн. — Так?
— Так, — кивнул я.
— О боже, Харви, — вздохнул Мурфин, — ты все такой же.
— В нашем переменчивом мире постоянство — большое достоинство.
Джингер, секретарша, принесла поднос, на котором стояли три чашечки кофе на блюдцах и с чайными ложечками. Сначала она обслужила меня, затем — Квейна и последним — Мурфина.
— Джингер, принесите, пожалуйста, чек Лонгмайра, — сказал Мурфин, помешивая кофе.
Она вышла из кабинета, тут же вернулась с чеком и положила его перед Мурфином. Тот поблагодарил Джингер и, когда она вновь ушла, достал шариковую ручку. Подписав чек, Мурфин передал его Квейну. Квейн расписался той же ручкой и протянул чек мне. Мельком взглянув на чек, я сложил его вдвое и сунул во внутренний карман пиджака.
— Значит, вы тут подписываете чеки?
— Некоторые, — ответил Мурфин. — Я их подписываю, а Квейн ставит вторую подпись.
— Это правильно, — усмехнулся я. — Лиса следит за лаской. Задумано мудро.
Мы попробовали принесенный Джингер кофе, и я заметил, что Мурфин все так же дует на него, прежде чем сделать первый глоток. Я решил, что он не слишком изменился за двенадцать лет, прошедшие с нашей первой встречи. Он набрал несколько фунтов, его темно-каштановые волосы слегка поседели. Но осталось круглое розовое лицо, практически без морщин, короткий, будто обрубленный, нос, круглый подбородок, широкий тонкогубый рот с неприятной улыбкой и голубые, без тени жалости, глаза.
Я уже забыл, как ужасно он одевался, но зеленовато-коричневый пиджак, розовая рубашка и красно-бело-желтый мятый галстук живо напомнили о прошлом.
Зато Квейн стал совсем другим человеком. Почти такого же роста, что и я, около шести футов, он выглядел стройнее, а его лицо потеряло юношескую округлость, уступившую место углам и глубоким морщинам. Две из них сбегали от крючковатого носа к уголкам рта, который по-прежнему выглядел так, будто Квейн на кого-то дуется или хочет на что-то пожаловаться.
Впервые увидев Квейна, я обратил внимание на его глаза, большие и серые, до краев наполненные чем-то влажным, возможно, невинностью. Цвет глаз, естественно, остался прежним, но сами они как-то сузились, а влажная невинность высохла и исчезла. Я не смог определить, что заняло ее место. Быть может, пустота.
— Так что же произошло? — поинтересовался я. — Вы мне ничего не рассказали.
— Произошло когда? — спросил Квейн.
— После Уилбура Миллса.
Мурфин покачал головой:
— Какой это был ужасный год! Мы работали на Маски, потом на Хэмфри, а после съезда стали помогать Инглтону.
— Ты прав, — согласился я. — Год выдался отвратительный.
— А после Инглтона я… ну, просто сидел дома и мозолил глаза Марджери и детям.
— Как, кстати, поживает Марджери? — спросил я ради приличия. Марджери, скорее всего, осталась такой же чокнутой.
— Даже не знаю, что мне с ней делать, — вздохнул Мурфин. — Теперь она дважды в неделю ходит в какую-то группу самоанализа. Мне просто не хочется идти домой.
— Да, значит, у тебя ничего не изменилось. Тут невольно вспомнишь Уотергейт. Я слышал, вы оба входили в комитет, разбиравший это дело.
— Первым оказался там я, — сказал Мурфин. — А потом затащил и Квейна.
— А где ты был? — я повернулся к Квейну.
— В Мексике, — сухо ответил Квейн.
— Расскажи ему о Мексике, — попросил Мурфин.
— Нечего тут рассказывать, — отрезал Квейн.
Мурфин облизал губы и плотоядно улыбнулся:
— Они достали Б-26. Квейн, пара его дружков и шестидесятилетний пилот времен второй мировой войны, который клялся, что сможет поднять с земли эту развалюху. Возможно, он смог бы взлететь в трезвом виде, но такое случалось редко. Короче, у них было шесть тонн марихуаны. Представляешь, шесть тонн! Они собирались переправить их в пустыню где-то в Аризоне и разбогатеть. В общем, они заставили ветерана протрезветь, он нашел летные очки, надел их, они загрузили самолет, и все шло по плану, кроме одного. Эти чертовы двигатели не запустились.
— Почему? — спросил я.
Квейн пожал плечами:
— Когда я оглянулся, они все еще пытались запустить двигатели. Второй раз я уже не оглядывался.
— А что вы делали в Уотергейтском комитете?
— Были консультантами, — ответил Мурфин. — Мы получали по сто двадцать восемь долларов в день, сидели в отдельном кабинете с разложенными на столе отточенными карандашами и блокнотами и придумывали вопросы. Несколько оказались очень удачными.
— Пленки, — кивнул я. — Я где-то слышал, что именно вы предложили спросить о пленках.
Мурфин взглянул на Квейна, который ничего не сказал, но ухмыльнулся.
— Это был отличный вопрос, — продолжал я.
— Неплохой, — согласился Квейн.
— Но эта благодать продолжалась лишь до октября, — вздохнул Мурфин.
— Семьдесят третьего?
— Да.
— А потом?
— Потом нам перестали платить, и я стал искать чем бы заняться, но получил лишь одно предложение от профсоюза металлистов. Они интересовались, не поеду ли я в Калифорнию. Я, естественно, отказался.
— Понятно, — кивнул я. — Работа там тяжелая.
— Совершенно верно. А затем совершенно случайно я столкнулся с одним малым из Огайо, который думал, что очень хочет стать конгрессменом. Его жена придерживалась того же мнения, денег у них было предостаточно, и на пути к Конгрессу оставалось единственное препятствие: они не знали, как туда попасть.
— Мусакко, — вспомнил я. — Вы вышибли Ника Мусакко.
Вновь сверкнула отвратительная улыбка Мурфина. Появилась и исчезла, как вспышка фонаря.
— Да. Ник слишком долго сидел там, не так ли?
Я пожал плечами:
— Десять лет назад, даже пять, Ник освежевал бы вас и повесил сушиться еще до завтрака. В крайнем случае, до ленча.
— Он постарел, — согласился Мурфин, — потерял бдительность, утратил прежнюю хватку. Я привлек Квейна, и наш новый конгрессмен и его жена были счастливы, особенно жена, потому что я регулярно ублажал ее в номере «Холидей Инн», тут, на Род-Айленде, — он мотнул головой в сторону мотеля. — А конгрессмен умолял меня стать его административным помощником.
— Но ты отказался?
— Еще бы! Неужели я похож на помощника новоиспеченного конгрессмена?
— Нет, — без раздумья ответил я. — Полагаю, что нет.
— Во всяком случае, я набрал ему штат и показал, где находится Капитолий, на случай, если ему захочется голосовать. Он был в таком восторге, что в качестве премии выложил пять тысяч из собственного кармана, заставив, правда, дать слово, что я ничего не скажу его жене. Она, кстати, не рассчитывала на щедрость мужа и уже успела сунуть мне две тысячи. В крупных купюрах.
Я взглянул на Квейна.
— Он их поделил?
— Да. На одну треть и две трети. Кто, по-твоему, получил одну треть?
Мурфин вновь улыбнулся, и опять я не успел отвести взгляда.
— Тебе не пришлось работать с его женой. Так что все справедливо.
— А чем вы занялись после этого?
Мурфин посмотрел на Квейна. Тот молча усмехнулся.
— Так, по мелочам, — ответил Мурфин.
Я решил не интересоваться этими мелочами, понимая, что лучше о них ничего не знать.
— И как раз в это время вас нашел Валло?
— Да. Он искал людей, которые могли бы организовать этот фонд и руководить им. Нам с Квейном это как раз по плечу.
Я согласно кивнул.
— А что делает вся эта толпа за цветными перегородками?
— Это наши сотрудники, большинство из них, исключая бухгалтера и его людей, программисты, адвокаты. Кое-кто раньше работал в «Пост» и «Стар», трое или четверо — у Надера. У нас полдюжины юристов, три бывших сотрудника полиции. Детективы. Есть даже один вышедший в отставку агент ФБР.
— И они должны выявлять заговоры?
— Если они существуют. Или существовали.
— А если вы что-то раскопаете?
— Ну, мы намерены издавать ежемесячный журнал. Сейчас мы как раз занимаемся макетом первого номера. Когда все будет готово, журнал будет продаваться за двадцать или двадцать пять долларов в год, а подписчики станут членами фонда. Годовую подписку можно будет оплачивать не сразу, а в рассрочку.
— Мы украли эту идею у «Нэшнл Джиэграфик», — добавил Квейн.
— А как вы назовете свой журнал? — спросил я. — «Обозрение параноиков»?
— Нет, — ответил Мурфин. — Название, кстати, придумал я. Мы назовем его «Валло Рипот».
— Интригующее название.
— Валло оно понравилось, — сказал Квейн.
— Еще бы.
Наступила короткая пауза. Мурфин откашлялся:
— Харви.
— Что?
— Валло очень ценит меня и Квейна.
— Я тоже.
— Я хочу сказать… ну, он знает о нас далеко не все.
Я вежливо улыбнулся, но промолчал.
