Владимир Колотенко - Хромосома Христа
– Честно говоря, – удивлялся Жора, – я до сих пор не верю в твои гены.
Я верил!
– Если бы мы ввели ему вместо генов твоей секвойи мочу белой вороны или яд гюрзы, он бы так же прекрасно сегодня каркал. Хотя его проросшие, как горох, зубы заставляют задуматься.
А я верил!
ГЛАВА 24
Я умолкаю, затем произношу:
– Я рассказываю все так подробно, рассчитывая на твою память и на то, что когда-то это кому-то понадобится, кто-то прочтет твои дорожные записки и пройдет весь наш путь в новых условиях. Я уверен, что другого пути у человечества нет. Нужны лишь благоприятные обстоятельства, новый виток спирали и понимание, осознание того, что спасение человечества в его руках. И воля. И конечно, воля!
Я снова молчу, любуясь тем, как Юля стремительно бегает своими быстрыми пальчиками по клавиатуре.
– Да-да, я слушаю, – говорит она, не отрывая взгляд от экрана, – продолжайте, говорите.
– Если я буду перечислять всех, кому мы дали жизнь, у тебя не хватит бумаги.
– Этой бумаги, – говорит она, кивнув на жужжащий серебристый ноутбук, – достаточно, чтобы написать не только историю Земли, но и всей Вселенной.
Она на секунду умолкает, затем, оторвав взгляд от монитора и заглядывая мне в глаза, словно чего-то опасаясь, произносит:
– Историю пишут победители…
Теперь я улыбаюсь.
– А кто сказал, что мы проиграли? Ведь теперь с нами Сам Бог! И мы, как ты сказала, ютимся в Его ладонях.
– Вы мне вчера так и не ответили: она умерла?
– Для меня – да.
Я рассказываю ей о той, кто не захотел делить со мной…
Она слушает с нескрываемым любопытством. Ей все во мне нравится.
– Как актер вживается в образ героя, мы должны эмпатировать, втиснуться в жизнь изнутри, чтобы видеть ее сосуды и сердце, и легкие, и кишки; мы должны стать ее шестеренками и рычагами, часами и минутами, чтобы секунда за секундой, йота за йотой приближаться к человеческому счастью… Часы жизни. Мы должны стать часовщиками жизни, а не тянуть из нее жилы. Нам нужно хорошенько потрудиться, чтобы жизнь на Земле…
Я произношу общие, по большому счету ничего не значащие фразы. Чтобы она привыкла к моему голосу.
– Мы должны испытывать благоговение перед жизнью, ведь в ее жилах течет и наша кровь.
Вдруг ее робкий вопрос:
– Вы, наверное, очень одиноки?
Ее глаза смотрят на меня, не мигая. Меня снова подозревают в одиночестве.
– Одиночество – это великолепный антураж для творчества, – произношу я. – И даже корм.
Эту фразу я уже говорил не раз. Теперь я любуюсь огромными от удивления глазами своей слушательницы. Она удивлена тем, что я, рассказывая историю собственной жизни, и сам удивляясь ей, называя свою жизнь лишенной всякого смысла.
– Но как же, как же это?..
– Вот так, именно так…
Я снова восхищен красотой ее ног: надо же!..
ГЛАВА 25
Латыш Михаил Николаевич предложил нам возродить монархию, завести царя. Оказалось, что он никакой не латыш, а исконно русский человек, российский князь, отпрыск августейшего рода с крепкими монархическими корнями и здоровыми царскими генами, без сомнения, вызванными к жизни нашим вмешательством и рижским бальзамом. Голубая кровь! Теперь мы даже сожалели, что пришлось ее разбавить генами пресмыкающегося и даже далекого заморского дерева, но без этого, оправдывались мы, вряд ли бы он выжил.
Он не переставал повторять:
– … и теперь мы с вами!..
– Мы?..
Жора не мог не уточнить этого.
– Сударь, я в восторге от вашего вмешательства, – сказал он Жоре. – Вы снова пробудили во мне желание навести здесь порядок, восстановить status qvo и наладить жизнь. Все должны знать, кто есть кто, и теперь мы с вами…
Его «сударь» не прозвучало фальшиво. Мы сидели в плетеных креслах на даче будущего царя и недоумевали: зачем нам все это? Только потом, с тех пор прошло несколько лет, мы поняли, как в нашем подопечном проявились вдруг царские замашки.
– А вы не боитесь, – сказал Жора, – что сегодня…
Наш Латыш улыбнулся:
– Милые мои, – сказал он, – от страха меня освобождают мои годы.
Он вдруг остановился и, сорвав листик березы, стал жевать его.
– Взгляни на чудо, которое мы сотворили, – улыбнувшись, шепнул мне Жора. – Скажи, сколько в нем человека, акулы или черепахи? Сколько саксаула или как там ее, твоей секвойи?.. Он лев или дуб? Или коза?
– Козел, – вырвалось у меня.
Жора кивнул и улыбнулся:
– Сорви ему еще веточку… Пусть жует.
А царь тем временем уже властно шагал по песочной аллее, смело рассуждая о путях преобразования жизни в стране. Нет, не было никакого умопомешательства, произносились вполне здравые и разумные речи.
– Прежде всего мы должны…
Нужно было как-то выбираться из этой ситуации. Смешно было даже думать о нашем участии в какой-то революции, какой-то политической возне, военном перевороте или смене власти путем тихих бархатных или атласных демократических преобразований. Мы не были ни революционерами, ни монархистами, ни демократами, вообще мы были лояльны к любой форме правления, которая бы позволяла нам продолжать свои исследования. Анархия, диктатура, олигархия или военный коммунизм, капитализм или социализм, тоталитаризм или авторитаризм, непотизм или трайбализм, автократия или теократия, монархия или даже военная диктатура… – нам было все равно. Во всяком случае, нам так казалось, поскольку мы считали себя свободными художниками. Нас случайно занесло каким-то нелепым ветром в общество этой царской персоны, и мы не понимали: причем тут мы? Он нам был интересен, как пациент, которого мы спасли, но все эти разговоры о царствовании нас тяготили.
– Невероятно, – сказал Жора, подмигнув мне и вплетаясь интонацией своего голоса в возмутительный тон Михаила Николаевича, – как можно было допустить такое?
Мы уже были в доме, пили чай с бубликами. Царь остановился, затем подошел к нам и опустился в свое кресло. Последовала пауза, затем он пронзительно посмотрел на Жору и произнес:
– Вы зря иронизируете, мой друг. Я не расположен сегодня шутить, а вы, я вижу, не в состоянии воспринимать меня всерьез. Ну, хорошо, поговорим об этом в другой раз.
Он встал и, ни слова не сказав, направился в соседнюю комнату. Прошло несколько неловких минут, мы сидели в тишине и чего-то ждали. То, о чем наш пациент сегодня поведал, привело нас в замешательство. Такого поворота событий никто не ждал. Мы были в недоумении. Мы не могли с полной уверенностью утверждать, что наши липосомки с фрагментами ДНК черепахи и секвойи ни при чем, и не они явились причиной такой революционной настроенности Михаила Николаевича. Вскоре он появился с какими-то бумагами в руке, уселся на прежнее место, коротко посмотрел на меня, затем на Жору.
– Вот что, – сказал после этого, – я знаю, что предоставлять вам право делить между собой вознаграждение за труд – значит поссорить вас, если не сделать врагами. Можно было бы это проверить, заплатив вам одним чеком.
Он сделал акцент на последних словах, подчеркивая, как он высоко ценит всю эту нашу генетическую возню.
– Посмотрел бы я на вас, братцев-кроликов, на вашу драчку, когда бы вы стали делить одну бумажку на двоих. Я этого не сделал, вы должны остаться друзьями-соратниками. Такой ваш союз дал мне возможность снова почувствовать землю под ногами, и только в таком альянсе мы сможем продолжить наше дело.
Он так и сказал: “Наше дело”. Помолчал секунду-другую, затем, не меняя позы, вытянул правую руку вперед, а в ней между указательным и безымянным пальцами были небрежно зажаты две аккуратные кремово-желтые прямоугольные бумажки.
– Здесь по три миллиона…
Мы сидели, не шевелясь, пораженные этим царским жестом.
– Долларов США, – прибавил он. – Итак, держите…
Рука, зависшая перед нашими лицами, разделила нас с Жорой на два лагеря. Михаил Николаевич вдруг чуть-чуть приподнял ее, и мы с Жорой уперлись взглядами друг в друга. Секунду царила тишина, затем он произнес:
– Держите же!
Ослушаться было невозможно. Нам пришлось встать и обоим сделать шаг вперед, чтобы каждому достался хрустящий чек. Но вот сценка была нами блестяще исполнена, и Михаил Николаевич остался доволен своей режиссурой.
– Каждый из вас будет получать в качестве новогоднего подарка по миллиону, – произнес он, мы же только молчали. Выдержав паузу, он продолжил: – И это будет продолжаться ровно столько лет, сколько я буду жить. Надеюсь, вас не обременят такие условия. Вы мне нужны, да и вам не помешают мои миллионы. Теперь мы – союз, Антанта…
Мы вышли на улицу с чеками в руках, Михаил Николаевич проводил нас до черной чугунной калитки.
– Чеки-то спрячьте и будьте здоровы, – сказал он, – я вас найду.
Мы шли по лесной дачной бетонке, солнечные лучи еще пробивались сквозь толщу сосновых крон, но день уже качнулся к ночи и все наши вечерние планы оказались перечеркнутыми.
