Владимир Колотенко - Хромосома Христа
Я все ждал, когда же Жора пустит в ход свой скальп. Почему он до сих пор не дает ему воли?
– Да, – кивнул Жора в сторону двери, – ты тоже.
Это Жорино «ты» всегда работало безотказно. Ни о каком амикошонстве не могло быть и речи.
Генерал зорко зыркнул на Жору, но тот даже головой не повел: сказано же – вдвоем!
И генерал, как всякий военный, тотчас подчинился: приказ есть приказ, и не выполнить его – смерти подобно.
– Хорошо, – произнес он и развернулся, как по команде, на сто восемьдесят градусов.
Он не сказал короткое «есть», и это, видимо, его ободрило. Решение было принято, и мы остались с Жорой вдвоем.
– Ну что? – спросил Жора. – Типичная радужка рака печенки.
Он так и сказал – «рака печенки».
– И все признаки налицо.
Даже у меня не возникло вопросов по поводу диагноза.
– Разве у нас есть выбор? – спросил я.
Здесь уже не имели значения, мы это твердо знали, никакие процедуры, никакие действия. Кроме инъекции наших липосом. Мы уповали на наши гены, запаянные в стеклянную ампулу. Нам не нужно было заниматься омолаживанием этого пациента. Речь не шла об увеличении продолжительности его жизни на пять или семь лет. Было бы чудом, если бы нам удалось поддержать жизнь в этом безнадежно больном теле на несколько дней, чтобы смертью не омрачать наступающих праздников. Но рак есть рак, у него свои праздники. Мне понадобилось немало времени, прежде чем игла оказалась в вене больного. Не то чтобы у меня дрожала рука – спавшиеся вены никогда не были для меня проблемой – у меня просто дух захватывало от предвкушения первых удачных попыток в борьбе за жизнь с применением комбинации генов растений и человека. Наш живительный коктейль безукоризненно работал в эксперименте. И крыски, и мышки, и хомячки под его воздействием в большинстве своем выздоравливали и прекрасно себя чувствовали в течение длительного времени. Многие и сейчас живы и имеют потомство. Но одно дело мышки и хомячки, другое дело – наш старикашка.
– Учитывая возраст и тип, – сказал Жора, – род занятий и пол, и, конечно, диагноз, и волю к жизни, и желание действовать, мне кажется…
– «Пээсцэ», – вставил я.
Так условно мы называли композицию генов клеток печени, сердца и дыхательного центра мозга.
– Думаю – да. И внутрибрюшинно суспензию свежих гепатоцитов донора. Нужно поддержать его печенку. Плюс весь «стариковский» набор.
Решение было принято. Аню бы сюда! – подумалось невольно. Да, мне пришлось повозиться в поисках вены, которая, точно живая, убегала от иглы. Наконец удалось нанизать ее на острие иглы.
– Есть, – сказал Жора и выдохнул полной грудью, будто это ему удалось проколоть вену. И дернул, наконец, своим скальпом!
Я неторопливо и мягко давил на поршень шприца, напитывая кровь стимуляторами фаго– и пиноцитоза клеток нашего пациента и суспензией липосом с соответствующей композицией генов, а Жора тем временем упал в кресло и, всем телом откинувшись на спинку, правая стопа на левом колене, запрокинув голову, закрыл глаза. Я знал эту его излюбленную позу абсолютной релаксации в ответственные моменты. Настоящий момент как раз и был таковым – мы рисковали и знали это.
– Готово.
Я приложил к месту укола смоченный в спирте ватный тампон, спрятал иглу со шприцем в пакет. Затем достал флакон с суспензией клеток печени донора, заполнил ею новый шприц и оголил живот больного. Он был вздут. Бледно-желтая кожа натянута, как на барабане. Пальцами правой руки я надавил живот и тут же убрал ладонь. И он качнулся, как огромный пузырь, наполненный жидкостью.
– Асцит, – констатировал я.
– Вижу, – откликнулся Жора.
Пришлось делать прокол живота, чтобы выпустить литра три с половиной жидкости, а затем через ту же иглу ввести в полость суспензию донорских гепатоцитов.
– Теперь фактор роста сосудов…
– Сделано! – отчеканил я.
– Стимуляторы?..
– Уже ввел.
Жора не мог на меня нарадоваться:
– Когда ты успел?..
Когда все было сделано, я вымыл руки и, присев на краешек табуретки, посмотрел на Жору. Он сидел напротив и, казалось, спал.
– Готово, – я удовлетворенно выдохнул, избавляясь от напряжения.
Жора открыл глаза и долго смотрел на меня совершенно бессмысленным взглядом, затем вдруг резко вскочил, сдернул с себя маску, шапочку, халат и, оставшись в белых бахилах, подошел к больному, снова зачем-то заглянул в колодец его левого глаза и, с любовью пошлепав ладонью по бледной щеке, произнес:
– Не подведи, дед!..
Затем он, даже не вымыв рук, взял из вазы апельсин и, не очистив от корки, разодрал на две части, так что сок закапал на ковер. По-братски отдав половинку мне, вторую половину сунул себе в рот.
На выходе из палаты нас встретил генерал, сидящий у двери на поднесенном кем-то стуле. Врач-толстяк находился рядом, он стоя подпирал стену. Коридор был светел и пуст, в окна лился желтый праздничный свет, а на стене, подмигивая нам, прыгали солнечные зайчики.
– Ты что, ослеп? – с упреком накинулся на врача Жора. – У него пузо чуть не лопнуло. Ты не мог откачать жидкость!?
И, не слушая оправданий врача, тут же добавил:
– Проведи полный курс интенсивной антисклеротической терапии. Весь курс, как положено! Я проверю. И все эти гепабене и эссенциале, и аллохолы, и печеночные протекторы, и стимуляторы… Понимаешь меня? Ровно столько, сколько…
– Да, – врач нервно поправил очки на носу.
– Ровно!
Врач еще раз послушно кивнул.
– Ты пролечил его «украином»?
Жора бесцеремонно говорил врачу «ты», чтобы тот чувствовал за собой еще большую вину и ответственность. Этот его психологический приемчик я знал давно и нередко сам его применял.
– Да, мы были в Австрии у Новицкого. Его жена, Володимра… Он обижен и с большим трудом согласился…
– Хорошо, – оборвал его Жора, – нельзя обижать хороших людей, – наставительно сказал он и добавил: – ладно, все остальное отменить.
И каждый день прижигай ему точку жизни. Как ее там?..
Жора посмотрел на меня.
– Цзу-сань-ли, – подсказал я.
– Именно, – Жора кивнул мне и снова обратился к врачу: – прижигай до ожога. Ровно!
– Да, – сказал тот.
– Ну и все такое – уход, питье, сердце, почки, кровь, моча, стул… Особенно сердце. Следи каждую минуту, непрестанно. Потеряешь его – посажу.
Врач стал клевать носом пространство перед собой.
– Ясно, ясно…
Жора вдруг замер, посмотрел на врача в упор и спросил:
– Да, он кто?
Врач вопросительно-недоуменно смотрел на Жору, не понимая вопроса.
– Русский, туркмен, араб, турок?.. Или негр?
Генерал только слушал.
– Литовец… – неуверенно пролепетал врач, – нет латвиец. Латвиец! Латыш!..
– И пои его «Рижским бальзамом», – сказал Жора, – это важно, запомнишь? Тридцать три капельки три раза в день.
Врач еще раз кивнул, а Жора повернулся и твердой походкой продефилировал по коридору к выходу. Генерал поспешил за ним.
– Бахилы сними, – сказал я Жоре, когда мы вышли на улицу.
– Ух, ты, – откликнулся он, – сколько света!
И снова удовлетворенно дернул скальпом.
– Своим «посажу» ты его убил, – сказал я.
Жора улыбнулся:
– Припугнуть никогда не мешает. Теперь он будет спать с нашим дедом и не даст ему помереть, верно?
– Да-да-да, – прострочил генерал, едва поспевая за нами, – припугнуть никогда не мешает.
Жора остановился у машины и все еще улыбался, когда к нему подошел генерал и, прикоснувшись к плечу рукой, спросил:
– Едем пить?
– Нужно где-то вымыть руки, – сказал Жора, – видишь – липкие…
Я видел только две огромные, вяло растопыренные веером Жорины лапищи.
ГЛАВА 21
Я не жалею о том, что отказался от поездки в Йоханнесбург, хотя это была прекрасная возможность представить миру свою теорию. Я отказался от оваций признания. Я признан здесь и вполне удовлетворен тем, что лежу вялым увальнем у ее ног на мокром полотенце. Без всякой дрожи в руках, в голосе. Я легко с этим справляюсь и вполне доволен собой. Я, конечно, расскажу ей все, что обещал. Все ли? То, что пришлось испытать, рассказать невозможно.
Ума не приложу: как Тине тогда удалось… Удалось такое!..
Ума не приложу!
Я давно ищу слушателя, которому можно было бы рассказать свою жизнь.
– Секундочку, – говорит Юля, – подождите минутку, я только заряжу новую кассету.
– Ты снова все записываешь, все, что я говорю?
– Да. Вы уж извините…
– Хорошо, – соглашаюсь я.
– Готово, – говорит она, – что же было дальше?
– Что было дальше? Дальше было…
Розовые, ее розовые пятки! Господи, да она же совсем ребенок!
Я теперь знаю, что волосы на самом деле могут встать дыбом оттого, что ты обвинен в причастности к убийству. Но я никогда никого не убивал, я-то это знаю.
А вот и первые голоса. Радостные, задорные крики разрушающих прибрежную гладь воды… Затем музыка из портативного магнитофона. Как жаль, что у меня нет с собой автомата Калашникова.
