Владимир Колотенко - Хромосома Христа
Наконец и она шевельнулась. Сначала приподнялась, опершись на локти, затем села на матраце, сняла очки и выключила диктофон. Какое-то время мы смотрим друг другу в глаза, но не произносим ни слова.
По обоюдному молчаливому согласию ровно в полдень (солнце в зените!) мы встаем, чтобы сегодня уже не появляться на пляже. Можно ведь обгореть. Да, соглашаюсь я, солнечные лучи жалят безжалостно.
– Персики!.. Хочешь персик?! – вдруг вспоминаю я.
Мне нравится ее улыбка. Я очищаю от кожуры плачущий персик и преподношу ей это южное чудо как дар. Ее губы припадают к сочной сладкой мякоти, она даже глаза прикрывает от удовольствия, и мне все это нравится, нравится… Вероятно, от счастья я облизываю и свои пальцы.
Видна узкая полоска берега, отдыхающих не много, но и не мало, а вон и магнитофон: ухают ударные, пищит гитара… Никто не интересуется твоим отношением к черному бухающему ящику на берегу.
Чтобы смыть с пальцев сок персика, ей приходится спуститься по камню до самой воды и присесть. Я вижу ее белые колени, свободную от рассыпавшихся по плечам черных волос красивую шею, изогнутую цепь позвонков вдоль спины…
Вдруг она поворачивает голову, чтобы о чем-то спросить, видит мои глаза и ни о чем не спрашивает.
Ее глянцевые голени…
Какая захватывающая жизнь!
Шлепая затем по самой кромке воды, чтобы не переступать через обнаженные тела, она идет босиком, шлепанцы в руке, я за ней, надутый матрац на голове. Мы возвращаемся в свое жилище, чтобы известное время жить там по обоюдному согласию как пара.
На черный гремящий магнитофон я не обращаю внимания, хотя ноги так и чешутся садануть его пару раз пяткой. Чтобы убить навсегда. И если уж на то пошло, я бы убил и владельца этого ящика.
Нет, я не убийца, это подтвердит каждый, с кем мне доводилось хоть однажды встречаться. Гуманист и добряк. Но если меня вывести из себя, если поприжать хорошенько…
– Так что же было потом? – ее новый вопрос.
И снова приходит мысль о Тине: как ей всё это удалось?
– Что? – спрашивает Лена.
– Всё!..
ГЛАВА 22
– Я смотрю на него, – рассказывал потом Жора, – определенно: он – не жилец. Я уже купил ему билет в рай…
На следующий день мы ввели ему в вену еще один коктейль, содержащий не только гены экстренной помощи, но и гены секвойи. Какие-то биологи привезли их по Жориной просьбе. Нам здорово помог и Ричард Смолли, этот удивительный старикан…
Зачем они вам, – спрашивали они нас, – ведь секвойя расти в Москве никогда не будет. Жора смеялся: у меня будет.
– Кто такой этот Смолли?
– Нам позарез нужен был успех.
– Кто такой Смолли? – еще раз спрашивает Лена.
– Смолли – сам Бог! Не меньше! Он признанный отец нанотехнологий. Без него бы мы еще долго тыкались со своими коктейлями как слепые котята… Недавно он умер, 29 октября. Я опоздал…
Мы были совершенно сбиты с толку. Наш пациент не только не умер, но вскоре потребовал нас к себе. Нас каждый день информировали о состоянии его здоровья, и каждый день мы с Жорой, боясь испугать судьбу, только подмигивали друг другу, ни словом не обмолвившись о нашем успехе. Прошел месяц, состояние больного заметно улучшилось, он уже рвался на волю, но мы не отпускали его из клиники. Когда мы вошли, он чуть не с кулаками набросился на нас. Не понадобились никакие приборы, никакие ауромеры и кардиографы, чтобы дать оценку состоянию его здоровья. Он ходил по палате бодрым шагом, глаза его горели юношеским задором, речь была ясна, голос звонок, он смеялся, строил планы на будущее.
– Теперь мы с вами…
Наша надежда, что комбинация генов, упакованная в крошечные липосомки, найдет поврежденные клетки печени, сердца и дыхательного центра мозга пациента, заменив там поврежденные куски ДНК, и вскоре оздоровит каждую клеточку и всю его печень, великолепно оправдалась. Так мы представляли себе механизм действия наших препаратов. Что делали в его организме гены секвойи, мы даже не пытались понять. Как на самом деле обстояли дела – одному Богу известно. Но мы видели собственными глазами, что наши усилия не пропали даром, и теперь верили, что держим в руках мощное оружие против рака. Больше всего нас поразил тот факт, что не потребовалось никаких пушек для стрельбы по воробьям: ни беспощадно уничтожающих все живое облучений, ни бесконечно угнетающей здоровые клетки химиотерапии. Вероятно, заставили о себе говорить и гены долголетия – фрагменты генома черепахи и крошечные дозы (нанограммы), просто следы ДНК секвойи, и спермы кита. Жора раздобыл даже гены калифорнийской сосны, прозванной Мафусаилом и живущей вот уже пять тысяч лет. Этого мало: ему привезли из Швеции геном ели, возраст которой составляет восемь тысяч лет. Там ученые обнаружили три старые ели, которые стали первыми деревьями после ледникового периода.
– Интересно, – говорит Лена, – если бы вы намешали в свой коктейль и…
– Да! И вот ещё что! Мы сделали вытяжку из реликтовых бактерий, добытых из вечной мерзлоты. Мы думали так: если эти бактерии, пролежавшие десятки, если не сотни тысяч лет в этой самой мерзлоте, до сих пор живы, значит, они накопили в себе, в своей ДНК, хоть какую-то часть этой самой вечности и легко могут поделиться ею, вечностью, с нами, с людьми. Почему нет? Так и случилось! Бактерии ведь не так жадны, как люди. Юра Суховей проверил всё это сначала на мышках, а потом мы с Жорой – на нашем старикашке. Все эти гены мы смешали и дали нашему подопечному. Коктейль получился что надо! И хотя подбор ингредиентов осуществлялся эмпирически, методом Жориного научного тыка, результат оказался ошеломительным. Впервые в жизни я почувствовал запах успеха. Да, это был успех, несмотря на то, что нас ждало в ближайшем будущем. Мы, конечно, не могли знать отдаленных последствий, но то, что мы видели живого и веселого партийного бонзу, радовало нас и вселяло надежду.
– Даже старческие пигментные пятна на морде исчезли, – удовлетворенно шепнул мне Жора, – глянь на его кожу: мальчишка, пацан!.. А какие юные полулуния на ногтях!
– Теперь мы с вами…
О чем мог мечтать этот сухопарый семидесятитрехлетний старик, вырвавшийся из цепких объятий неминуемой смерти? И почему он говорит «мы»? Почему он решил, что в его планах на его собственную жизнь мы будем принимать какое-нибудь действенное участие? Мавр ведь уже сделал свое дело, думали мы. О генерале он даже не вспомнил. Зато в потоке его славословия мелькали имена не только отечественных вождей, но и лидеров других стран.
– … и Федор Кастро, и те же китайцы…
Он произнес слова «Федор Кастро» так, словно Фидель был его должником.
– Они теперь к нам со всех ног помчатся, понимаете?
Мы не понимали. Мы с Жорой только слушали, кивали головами и перемигивались, пожимая плечами. Мы не могли знать планов стоящего у зеркала пожилого мужчины, бесцеремонно рассматривающего свои помолодевшие черты и между прочим заявляющего о своих видах на нашу жизнь. Но оживший старикан не обращал на нас внимания.
– Слушайте, у меня прорезались коренные зубы, смотрите!
Он широко раскрыл рот, чтобы мы могли увидеть его немолочные зубы. И мы заглядывали, ударяясь головами, кивали: ага!
Отойдя от зеркала и бороздя, как утюг, взад-вперед ворс ковра, он размахивал руками и развивал свои стратегические планы. Вождь он и есть вождь. И выглядел лет на тридцать моложе.
Он проводил нас до самых ворот.
– О, если бы еще раз влюбиться! – неожиданно сказал он, закатив глаза и воткнув руки в небо.
– Завтра, – пообещал ему Жора, – завтра это непременно случится. Определенно!
Старикан, подмигнув, улыбнулся. Что будило в нем дикую жажду жизни, сперма кита или нуклеиновая нить секвойи, нам предстояло еще выяснить. Но уж никак не признаки черепашьих генов, которые ведь тоже проявляли свою активность. Что же? Мы не знали ответа, а нам прежде всего нужна была ясность.
И я позвонил Юле.
– Приезжай, – сказала она.
Что может быть яснее?
ГЛАВА 23
Мы должны были четко представлять себе, как ведет себя каждый ген, каждый фрагмент ДНК баобаба или черепахи, индийской кобры или африканского льва. И для этого нам нужны были клеточки, наши клеточки, нежные комочки пульсирующей жизни. Жора оказался прав, сказав однажды: «Мы лезем со своим желанием знать порядок вещей в промыслах Бога, но нам никогда не выведать правду жизни». Это было сказано давно, но я всегда помнил этот невеселый Жорин тезис. Правда, никогда, до самого последнего времени, не придавал ему значения. Вера в то, что нам впервые удастся ухватить Бога за бороду, жила во мне удивительно долго.
Итак, нам понадобились клеточки. Это радовало: наконец-то я займусь своим делом! Да, нам понадобились точные, можно сказать математические, знания о тех биологических процессах, которые проистекали в клетках и тканях, и в органах, и в целом организме, когда мы подвергали их тем или иным экспериментальным воздействиям. Квантификация, иными словами – количественная оценка состояния внутриклеточных молекулярных процессов или психики человека, стала для нас тем Рубиконом, который предстояло преодолеть. Сколько чего? Вот вопрос вопросов, на который должно найти ответ. Сколько ума, чести, совести, сколько злости и гнева, счастья или любви у Майкла Джексона или Жаклин Кеннеди? Сколько генов добра или долголетия? Как управлять этим «сколько»? Эти вопросы торчали в мозгу, как ножи в сердце, как бревно в глазу, как крик в ухе. Мы, конечно, не провозглашали их вслух, не произносили всуе, мы носили их молча, как носят траурную повязку, не позволяющую думать ни о чем другом, кроме случившейся невосполнимой утраты. Мы, в самом деле, ничего не теряли, но до сих пор ничего и не нашли. Если не считать нашего пациента. Он стал ярким свидетельством того, что мы на правильном пути.
