Миклош Сабо - Тихая война
Медленно тянулись дни, полные ожидания. Надежды сменялись унынием и вновь надеждами. Наконец однажды утром я услышал, как в соседней камере со скрежетом открылась дверь и голос охранника стал громко выкрикивать фамилии. Затем донесся стук деревянных башмаков по каменным плитам пола в камере и коридоре, потом все стихло. Спустя четверть часа мучительных терзаний и у нашей двери загремели отодвигаемые засовы, дверь открылась, и в камеру вошли начальник тюрьмы и подполковник Дьюла Принц в сопровождении писаря.
— Внимание! Тем, чьи фамилии будут названы, быстро собрать вещи и выйти в коридор!
Писарь монотонным голосом читал:
— «…Йене Шандор, Ласло Шемшеи, Миклош Сабо…»
Я вздрогнул и очнулся лишь после окрика начальника тюрьмы:
— Заключенный Миклош Сабо! Вы что, не слышите?!
Наличие моей фамилии в этом списке было настолько невероятным, что я не поверил собственным ушам и секунду стоял в нерешительности. Но медлительность в тюрьме наказуема, и я, спохватившись, в считанные секунды собрал свои пожитки и, выбежав в коридор, встал в общую шеренгу, привычно повернувшись лицом к стене.
— Интересно, куда нас пошлют? — тихо шепнул сосед.
Над этим я тоже ломал голову. Во всяком случае, ничего хорошего мы не ждали. Уж если меня, находящегося под особым надзором, куда-то направляют, вряд ли меня может ожидать приятный сюрприз.
Всего вызванных по списку оказалось сто двенадцать человек. Ночь мы провели в бывшей монастырской трапезной, где было так тесно, что уснуть никто не мог. Тем более что всеми нами владел страх перед неизвестностью.
На рассвете нас накормили и куда-то повели. Начало нашего путешествия показалось нам даже приятным: нас рассадили по крытым грузовикам и привезли на пристань в Собе, откуда переправили через Дунай на пароме. Дальше мы двинулись пешей колонной. Куда и зачем — никто не знал.
К полудню мы подошли к селу Пилишмарот. Дорога проходила между домами, и крестьяне, привлеченные видом нашей колонны, выскакивали на улицу, чтобы посмотреть на печальное шествие. Подойти к нам ближе им не разрешали охранники, вооруженные автоматами. Многие женщины плакали, глядя на нас.
— Шире шаг! — прозвучала команда, в мы двинулись быстрее. И только когда миновали деревню, уже за околицей, нам разрешили сбавить темп.
Вскоре дорога превратилась в тропинку, круто поднимавшуюся в гору. Я думаю, такой подъем был бы нелегок и для бывалых туристов, а для арестантов в деревянных башмаках он оказался весьма серьезным испытанием и стоил поистине нечеловеческих усилий. К тому же само небо было против нас: два раза в пути нас заставал летний ливень, потоки воды с шумом низвергались с горы вниз, прямо к нашим ногам. Тропинка размокла, превратилась в грязное месиво, на деревянные подошвы налипали пудовые комки глины, а мы все шли и шли.
Солнце клонилось к горизонту, а колонна ползла не останавливаясь. Наши конвоиры тоже изрядно выдохлись, меся грязь рядом с нами. Думаю, ничто так не объединяет узника и стражника, как общность проклятой судьбы. Но останавливаться было нельзя, да и негде.
Наступила ночь. Наконец около полуночи где-то впереди сквозь мокрую листву и ветки деревьев блеснул ослепительно яркий луч прожектора, направленный в нашу сторону.
Измученные, мы облегченно вздохнули. Но радость тут же сменилась страхом: навстречу нашей колонне в строю, с автоматами на изготовку, приближался взвод солдат службы безопасности. Старший охраны, конвоировавшей нас до сих пор, передал нас новому начальству.
Младший лейтенант службы безопасности вышел вперед, встал перед шеренгой заключенных и громко, с преувеличенной суровостью, произнес короткую речь:
— Отныне вы будете находиться здесь. Наряд на работу получите завтра. Предупреждаю всех: с конвоирами разговаривать запрещено, подходить к ограде тоже… Есть у кого-нибудь вопросы?
Ко всеобщему изумлению, в толпе смертельно уставших заключенных поднялась, чья-то рука.
— Товарищ лейтенант… — начал было кто-то свой вопрос.
Молодой офицер тотчас же резко оборвал его:
— Я вам не товарищ!
— Так точно, господин лейтенант. Позвольте…
Но и это обращение успеха не имело.
— Господ теперь нет, запомните это!
Заключенный не нашел что ответить и замолчал. Наступила тишина.
После такой небольшой, но, признаюсь, не слишком приятной увертюры нас завели в барак и распределили по койкам. Постельное белье на них оказалось чистым, а сами койки — сравнительно удобными.
Мы повалились на них как мертвые.
Думать о том, что ожидает нас завтра, ни у кого не оставалось сил.
ПРЕДЛОЖЕНИЕ, РЕШАЮЩЕЕ СУДЬБУ
На следующий день нас отправили на работу. Работа была нелегкой, но после столь долгого безделья она показалась нам даже приятной.
Близ Буды, высоко в лесистых горах Добогоке, строился санаторий. Мы копали там землю и за короткое время постигли все премудрости этого нехитрого труда, научились не только рыть и возить тачками камни и землю, но и отчитываться за вынутые кубометры. За проделанную работу нам платили сдельно, точно так же как вольнонаемным рабочим строительного треста. Правда, из зарплаты высчитывали стоимость нашего содержания, а поскольку квалификация у нас была не слишком высока, денег оставалось не так много, но вполне достаточно, чтобы купить себе сигареты, мыло, зубной порошок и кое-что из продуктов, если мы того желали. По крайней мере, можно было избавить родственников и близких от этих забот.
Кроме земляных работ мы занимались бетонированием дороги. Теперь многие из нас умели замешивать и заливать бетон, дробить камни, выкладывать полотно дороги и даже асфальтировать ее.
Недели через две после прибытия в лагерь многое переменилось. На колючей проволоке сушилось наше выстиранное бельишко, мы мирно беседовали с охранниками, а по воскресеньям даже принимали посетителей. Надо отдать должное нашим стражам — они относились к нам гораздо человечнее, чем тюремные надзиратели в бывшем монастыре. Правда, работали мы тоже на совесть. Те, кто были помоложе, трудились и за себя, и за стариков. Чего можно было требовать, например, от дядюшки Йене Шандора, известного всему Пешту сочинителя эстрадных песенок и романсов, которому перевалило за шестьдесят? Сидел он, разумеется, не за песенки, а за другие дела — при Хорти занимал высокий пост в министерстве внутренних дел.
Примерно спустя месяц после начала работы на стройке нас решило проверить высокое начальство. Этому визиту предшествовали, как всегда, беготня, суета и наведение порядка в лагере.
Но вот начальство прибыло. Это был мой старый знакомый Дьюла Принц, теперь уже полковник. Он обошел лагерь, осмотрел строительную площадку, побеседовал с охранниками, затем с прорабом из треста, строившего санаторий. Из заключенных он удостоил своим вниманием меня одного.
Я, голый по пояс и черный от солнца, орудовал пневматическим отбойным молотком. В отличие от других мне нравилась эта работа. Я с наслаждением вонзал в глыбу мерно пульсирующий резец молотка, налегал на него грудью и наблюдал, как крошится под острием твердая скальная порода. Принц стоял и смотрел на меня, а потом спросил:
— Как поживаете, Сабо?
Выключив отбойный молоток, я распрямился и, приняв уставную для заключенного стойку, бодро ответил:
— Благодарю вас, господин полковник, все прекрасно.
— Мне сказали, вы хорошо работаете.
— Не люблю сидеть без дела.
— Правильно, побездельничали вы и без того достаточно. Надеюсь, понимаете, что вы, как осужденный, подлежащий содержанию под строгим надзором, не должны были бы находиться здесь?
«Ну вот, конец всему! — пронзила меня тревожная мысль. — Кончились золотые деньки, отошлют меня обратно в тюрьму. Но ведь для полковника не новость, что я здесь, он лично присутствовал при том, как меня в тюрьме назвали в числе направляемых на стройку».
Я молча смотрел на высокое начальство.
— Знаете, это я взял на себя ответственность за вас. Хотел, чтобы вы немного подправили свое пошатнувшееся здоровье. Имейте в виду, что, если вы и здесь выкинете какой-то номер, отвечать придется мне…
Я попытался что-то сказать, но Принц жестом остановил меня:
— Я принял все меры. Охрана предупреждена о том, чтобы за вами велось неусыпное наблюдение… — Полковник повернулся и ушел.
Этот небольшой эпизод обернулся потом не в мою пользу. Ласло Шенньем, единственный из аристократов, которого я уважал за то, что он не чурался любой, даже самой тяжелой, работы и выполнял ее с удовольствием, на совесть, дня через два сказал мне:
— Послушай, Миклош, сегодня наш сержант спрашивал о тебе. Что, мол, за птица этот Сабо, если с ним разговаривал сам полковник Принц? А потом он приказал нам, охране, не спускать с тебя глаз…
