Тина Шамрай - Заговор обезьян
И беглец, еле удерживая на весу тяжёлую и бессмысленную голову, не упуская из вида хозяйку, и всё прислушивался, но никого, кроме женщины с монументальными, как колонны, ногами, не было. Женщина то поднимала высоко руки, то наклонялась над жёлтым тазиком, и тогда ноги открывались так высоко, что приходилось отводить взгляд. Нет, в самом деле, как муж разрешает ей носить такое, да ещё на улице? А если она не замужем и живет одна? Было бы хорошо, если бы женщина была одна в доме, и не просто хорошо — замечательно!
Ты забыл, есть и вторая! Нет, ещё одна — это слишком, вторая не нужна, у него не хватит сил на двоих. И совсем не в том смысле, совсем не в том… «А ты, оказывается, ещё вполне жив, если ещё различаешь такие смыслы», — уличил он сам себя. Да нет, двух женщин труднее уговорить не звать на помощь соседей. Только надо решиться и выйти, а там он объяснит им: не надо его бояться. Он смирный/мирный, ему только воды и ничего больше… Ему бы только напиться! Они же не хотят найти в своём огороде хладный труп?
А женщина всё развешивала и развешивала какие-то бесконечные тряпочки. Ну, хорошо, пусть развешивает, а он встанет и подойдёт к ней, и попросит воды. Вот только как это будет выглядеть со стороны? Выйдет из-за кирпичей и скажет: здрасте? Он ведь нарушил неприкосновенность частной собственности, и женщина наверняка поднимет шум. А что, если у неё есть муж, брат, отец, кто там ещё? И они примут его за… За того самого и примут! Может, местные уже оповещены о его побеге…
Голова раскалывается, ещё немного, и он и задохнётся в этих кустах, и отбросит коньки, копыта или что там ещё можно отбросить… Когда же она, наконец, всё развесит и уйдёт, уйдёт в дом? У него не хватит никакого терпения… И, когда перекатившись с живота на бок и подтянув ноги, и уже готов был подняться, как женщина, неожиданно отступив к самым кустам и высоко приподняв подол, присела и зажурчала. И беглец, оторопев, чуть не задохнулся. То, что обнажила женщина, было так совершенно, и плоть сияла таким непередаваемым цветом: не то белым наливом, не то топлёным молоком. Было и так неловко, и так любопытно: он никогда он не видел женское тело в таком ракурсе, но пришлось уткнуться лицом в землю. Вот не будешь тайно нарушать границ, а то можешь и не такое увидеть! Лицо его тут же защекотали какие-то жесткие травинки, веточки, и он еле сдерживался, чтоб не чихнуть, но, когда, не вытерпев, поднял голову, женщина уже исчезла. Может, и это всё ему привиделось? Дожил! Нет, он не будет никуда выходить, он подождёт. Ну, как он с ней будет разговаривать после всего, ну, увиденного? Надо сначала забыть…
Минуты тянулись и тянулись, когда дверь в бане снова открылась, и оттуда вышли и большая женщина в синем, и ещё маленькая старушка, закутанная в зелёную шаль. Женщины медленно прошествовали по дорожке мимо смородинных кустов, мимо кирпичей, мимо притаившегося человека… Они уже давно скрылись в доме, а он продолжал ждать: а где же та, вторая, в розовом? Но больше никого не было. А что, если во дворе есть собака? Почему он вспомнил о собаке только сейчас? Нет, ни каких собак, никаких мужчин, поблизости не было, никого не было. Всё, хватит!
Но только он собрался выползти из кустов, как снова что-то мелькнуло слева, и по дорожке снова пронеслось синее пятно. Да сколько можно! Что она бегает туда-сюда? Так ведь не договаривались! Ещё немного, и он потеряет сознание и не выдержит пытки жаждой, болью, нетерпением. Тело корчится в конвульсиях, а мозг вздулся гигантским шаром и вот-вот взорвётся. Хотелось в тепло, пить чай, много чая с лимоном, малиновым вареньем… Можно и без лимона, и без варенья. Просто воды! А что это за звук такой, замер беглец и прислушался. Шуршало что-то рядом и он уже было напрягся, когда понял — это его собственное хриплое дыхание…
Солнце за это время могло дважды зайти и давно зашло, голубые сопки стали чёрными, и широкая красная полоса над ними выцвела, пожелтела, засиневел воздух, но женщина всё не выходила. А рядом в домах текла мирная и теплая, без всяких изысков жизнь! Там сейчас ужинают, там стоят полные воды ведра, бочки, чайники и самовары… Ему бы только выпить кружечку, небольшую кружечку, он напьётся и уйдет. Нет, он напьётся и переночует в бане, а рано утром пойдёт своей дорогой. И не надо объявляться: пустите, люди добрые, переночевать! Зачем? Но если он сейчас не заберётся в баню, не напьётся воды, любой воды, пусть даже мыльной, он в этих пряно пахнущих кустах точно помрёт, и найдут его собаки, и растащат по кускам…
Вот голода он совсем не чувствует. Ну, если только горбушку и баночку сгущённого молока, этой пайки ему бы хватило надолго. И ещё не забыть набрать воды, непременно набрать воды. Вон там, у бани, валяется коричневая пластиковая бутылка, большая и толстая. Он наберет в неё воду, и ему хватит надолго, дня два он точно продержится. А через два дня, если… Если всё будет благополучно, он будет в таких глухих местах… Хорошо бы выйти к какой-то избушке в лесу, каик это называется: зимовье? заимка? Там могут быть какие-то припасы, а рядом речка или озеро, только бы не солёное. Нет, не надо соленого… Но тут ещё один, из тех, что жил в нем, злой и неприятный, раздражённо осадил: всё планы строишь? всё мечтаешь? И пришлось замолчать, на споры с самим собой сил точно не было. А женщина всё не выходила и не выходила. Куда она подевалась? Смыла сама себя водой?
Она вышла, когда беглец был готов выпрыгнуть из кустов и, отшвыривая всё на своём пути, искать воду. Где она там у них: в бочке, бачке, ведре, корыте, лохани, ушате, перечислял в ярости обезумевший человек. Его сдерживали только остатки — нет, не разума, какой к чёрту разум! — а инстинкта, того, что иногда нас бережёт. И когда между ветками смородины увидел, как открылась дверь, как женщина, встав на пороге, и медленно, пуговица за пуговицей застёгивает халат, гневно задышал: «Иди домой! Немедленно иди домой! Там тебя ждут! Иди, слышишь!» Но вымытая в бане дама никуда не торопилась и всё стояла и стояла на пороге, и халат её был до того красен, что, казалось, она объята пламенем. О! Если бы он мог, то и сам испепелил бы её взглядом! И нисколечко не пожалел!
Но вот она, медлительная, как черепаха, ничего не подозревая о его намерениях, прошлась к берёзам, повесила на верёвку мокрое полотенце и только потом, мурлыкая себе под нос, пошла по тропинке. Пошла к дому. Наконец-то! Мужчин в доме точно нет. Насколько он знает, в деревнях супружеские пары моются вместе. Ну да, он большой знаток деревенских нравов! Может, этот мужик просто занят и скоро подъедет на мотоцикле или на машине и, пропахший бензином, пойдёт в баню мыться. Придёт хозяин, а там посторонний сидит… Но он ведь быстро, туда и обратно! Только напьётся воды, наберет в бутылку — и всё! Он успеет!
Успеет? А если его обнаружат? И начнут обыскивать, обязательно начнут… Как он не додумался до этого раньше! Надо немедленно спрятать паспорт, прямо здесь, в кирпичах. И, перевернувшись на левый бок, беглец с трудом вытащил из тесного кармана джинсов документ и, отсчитав несколько кирпичей от земли, втиснул документ в узкую щель. Красноватая оболочка паспорта почти сливалась со старыми кирпичами. Как он будет его доставать? Ничего, достанет! Если до этого дойдёт…
А что делать с сумкой, не тащить же её в баню? Нет, нельзя. Если его обнаружат, он может сказать, мол, зашёл воды попить, а с сумкой это будет выглядеть как вторжение. Господи, да и без сумки — незаконное вторжение. И что теперь? Чёрт с ней, с сумкой, он оставит её у кирпичей, и все дела. Нет, всё-таки заболевает и уже не понимает, это галлюцинации, или он действительно слышатся звуки музыки. Откуда эта томная мелодия? Кто-то включил магнитофон, или это телевизор? Наверное, особа в красном зашла в дом, теперь сидит, чай пьёт, звуками наслаждается. Всё, хватит! Он рее переждал мельтешение этих толстых теток, стоит ли переслушивать? Кстати, а где та, вторая? Может он что-то пропустил, и она давно в доме? Разумеется, и вторая и третья, и десятая — все в доме…
И, наконец, решившись, он ползком переместился к бане и толкнул дверь кулаком, она не поддалась, и двумя руками не получилось. Надо посильней двинуть эту чёртову дверь, но чем? Рядом была поленница, но тогда нужно встать, нет, он не будет этого делать. И, перевернувшись на спину, толкнул дверь ногами, и она тут же распахнулась и стукнулась с грохотом о стену. Или показалось? Нет, не показалось, где-то рядом залаяла собака, её поддержали другие, такие же чуткие, и в других дворах…
Пришлось замереть: собачий хор набирал силу, и солировал голос собаки с его двора. Почему он так решил, и сам не знал, но уже хорошо то, что собака себя обнаружила, и впредь он будет осторожнее. Сколько бы продолжался собачий концерт, неизвестно, но тут какой-то мужской голос что-то выкрикнул, потом гикнул, и лай стих, будто ансамбль только и ждал этой команды. И лишь одна продолжала подтявкивать, но скоро в одиночестве сбилась и затихла. Но откуда взялся мужчина? Он что, живет в этом доме, или в том, что рядом, мелькнула у беглеца вялая мысль и тут же отлетела. Он перевалился в долгожданное тепло бани и, свалившись в изнеможении на пол в предбаннике, больно стукнулся спиной о лавку. Боль и приковала его к деревянным плахам, и не давала двинуть ни рукой, ни ногой. Вода была рядом, но сил дотянуться до бачка уже не осталось.
