Грэм Грин - Ведомство страха
– Неужели этот ролик имеет такое значение? Мистер Прентис мрачно задумался:
– Мы сделали уйму промахов за эту войну, а они так мало. Дай бог, чтобы это была наша последняя ошибка. Доверить такому человеку, как Данвуди, что-нибудь секретное…
– Какому Данвуди?
– Я не должен был его называть, но у кого же не лопнет терпение? Вы слышали такую фамилию? Дело замяли, ведь он сын нашего старика.
– Нет, я о нем ничего не слышал.
Над темными полями закричала сова; пригашенные фары едва освещали ближние кусты и совсем не проникали в широкие просторы ночи; окрестности были похожи на цветную бахрому вокруг белых мест на географической карте.
– Скоро узнаем, что нас ждет, – сказал мистер Прентис – Если мы здесь ничего не найдем… – Его сутулая фигура выражала усталость и уныние. Он уже признал свое поражение.
Где-то вдалеке впереди махали фонарем – вверх и вниз, вверх и вниз,
– Что за игру они там затеяли? – рассердился мистер Прентис. – Чтобы знали все, кому не лень… Наверно, боятся, что посторонний не может без компаса найти дорогу в деревню.
Они медленно поехали вдоль высокой ограды и остановились у больших, украшенных гербом ворот. Все это Роу видел впервые, он смотрел снаружи на то, что было знакомо ему изнутри. Верхушка кедра на фоне неба – неужели это то самое дерево, которое бросало тень вокруг своего ствола? К машине подошел полицейский:
– Ваше имя, сэр?
Мистер Прентис показал ему свое удостоверение.
– Все в порядке?
– Не совсем, сэр. Старший полицейский офицер там. Маленькая процессия вышла из машины и с оглядкой побрела в сад. Вид у них был совсем не начальственный; от долгой езды они с трудом разминали ноги и вовсе пали духом; они были похожи на оробевших туристов, которым дворецкий показывает родовое гнездо. Полицейский освещал фонарем дорогу.
– Прошу сюда, сэр, – хотя дорога была только одна.
Роу было не по себе. В большом доме стояла тишина, молчал даже фонтан. Кто-то выключил мотор, подававший воду. Свет горел только в двух комнатах. В этом доме он несколько месяцев наслаждался покоем и был счастлив; по прихоти бомбы эти места были неразрывно связаны с его детством. Половина жизни, которую он помнил, прошла здесь. И теперь ему было стыдно, что он возвращается сюда как враг.
– Если вы не возражаете, я не хотел бы видеть доктора…
Полицейский с фонарем вмешался в разговор:
– Не беспокойтесь, сэр, там все очень аккуратно.
Мистер Прентис это прослушал. Он спросил:
– А чья это машина?
На дорожке стоял восьмицилиндровый «форд», но он спрашивал не о нем, а о старой, побитой машине с треснувшим грязным ветровым стеклом – сотни таких машин стоят в пустых, заброшенных полях вдоль шоссе; такую рухлядь можно купить за пять фунтов, если ее удастся сдвинуть с места.
– Эта, сэр? Его преподобия. Мистер Прентис сердито спросил:
– Вы что, вечеринку здесь устроили?
– Нет, сэр! Но один из них был еще жив, и мы решили, что приличнее сообщить священнику.
– Тут, видно, не скучали, – мрачно проронил мистер Прентис. Шел дождь, и полицейский светил им под ноги, чтобы они не попадали в лужи на разбитой дороге и на каменных ступеньках подъезда.
В гостиной, где лежали блестящие стопки иллюстрированных журналов, а в уголке часто плакал Дэвис и двое неврастеников ссорились за шахматами, сидел Джонс, закрыв лицо руками. Роу к нему подошел:
– Джонс!
Тот поднял голову:
– Он был такой замечательный человек… такой замечательный…
– Почему был?
– Я убил его.
II
Тут произошла настоящая бойня. Только Роу оставался спокоен, да и то пока не увидел Стоуна. Трупы лежали там, где их нашли: Стоун в смирительной рубашке, губка, пропитанная хлороформом, рядом на полу. Тело выгнулось в безнадежной попытке освободить руки.
– Что он мог поделать? – сказал Роу.
По этому коридору он сам крался, как мальчишка, нарушивший школьные правила; в этом коридоре, заглянув в открытую дверь, он повзрослел и понял, что настоящие приключения не похожи на те, что описывают в книгах, и что конец не всегда бывает счастливым; тут он почувствовал, как в нем с болью просыпается жалость и заставляет его что-то сделать, потому что нельзя позволять, чтобы невинный человек задыхался от ужаса и бессмысленно погибал.
– Я хотел бы… как я хотел бы… – с трудом выговорил он и почувствовал, что рядом с жалостью проснулась жестокость, ее древняя испытанная подруга.
– Спасибо, что он не чувствовал боли, – произнес незнакомый голос. Глупое, самодовольное и лживое утверждение их взбесило.
– Какого черта вам здесь надо? – закричал мистер Прентис. – Извините. Вы, наверно, священник?
– Да. Моя фамилия Синклер.
– Тут вам не место.
– Но тут было мое место, – поправил его мистер
Синклер. – Когда меня позвали, доктор Форестер еще был жив. А он один из моих прихожан. – И добавил с мягким упреком: – Вы же знаете, нас пускают на поле боя.
– Да, не сомневаюсь. Но там трупы не подвергают судебному осмотру. Это ваша машина там у входа?
– Да.
– Тогда будьте добры, поезжайте домой и оставайтесь там, пока мы здесь не кончим…
– Конечно, я ни в коей мере не хочу вам мешать. Роу смотрел на него: квадратная фигура в черном, круглый воротник, сверкающий белизной при электрическом свете, благодушное, умное лицо. Мистер Синклер с запинкой спросил его:
– Мы с вами не знакомы? – И посмотрел в упор каким-то странным бесстрашным взглядом.
– Нет.
– По-моему, вы были одним из здешних пациентов? Роу отвернулся и вспомнил, как Стоун полез прямо в жидкую грязь пруда, а потом кинулся бежать в огород, словно напроказивший мальчишка. Он был уверен, что все вокруг кишит изменой. В конце концов, не такой уж он был сумасшедший.
Им пришлось переступить через тело доктора Форестера, лежавшее на нижней ступеньке лестницы. Доктор был слишком уверен в Джонсе и не понимал, что преклонение гораздо менее надежно, чем страх; человек предпочтет убить того, перед кем благоговеет, чтобы не выдать его полиции. Когда Джонс, закрыв глаза, нажал курок револьвера, он не хотел губить человека, которого почитал, он хотел спасти его от нескончаемой судебной волокиты, от грубости прокурора, невежества судьи и поверхностных суждений случайно отобранных двенадцати присяжных. Если любовь к ближнему не позволила ему стать соучастником убийства Стоуна, та же любовь продиктовала ему форму отказа от этого соучастия.
Доктор Форестер потерял покой с тех пор, как бежал Роу. Он почему-то не хотел обращаться в полицию и очень беспокоился за судьбу Стоуна. Доктор без конца секретничал с Пулом, избегал Джонса, а после обеда через междугородную вызвал Лондон. Джонс понес на почту письмо и заметил, что у ворот за ним кто-то следит. В деревне он увидел полицейскую машину из окружного города. И задумался…
На обратном пути он встретил Пула, который тоже, видно, что-то заметил. Все недовольство, все подозрения последних дней нахлынули на Джонса разом. Теперь, раздираемый угрызениями совести, он не мог объяснить, как эти подозрения перешли в уверенность, что доктор задумал убить Стоуна. Он вспомнил теоретические беседы, которые они часто вели с доктором о легкой безболезненной смерти; споры с доктором, которого не трогали рассказы об умерщвлении фашистами стариков и неизлечимых больных. Доктор как-то заявил: в любом государстве медицинская служба рано или поздно должна будет подойти к решению этого вопроса. «Если вашу жизнь охраняют за счет государства, вы должны признать право государства в случае необходимости соблюсти экономию». Джонс случайно подслушал разговор доктора с Пулом, который те сразу прервали, и очень встревожился; дом был словно заражен страхом, страх бродил по всем коридорам. За обедом доктор мельком помянул «беднягу Стоуна».
– Почему же он бедняга? – с укором спросил Джонс.
– Его мучают сильные боли, – сказал доктор Форестер. – Опухоль. Смерть для него – величайшее благо, о котором можно мечтать.
В сумерки, не находя себе места, Джонс вышел в сад; солнечные часы при входе в розарий напоминали фигурку мертвеца в саване. Вдруг он услышал, что Стоун закричал… С этой минуты воспоминания его все больше и больше путаются. По-видимому, он побежал к себе в комнату и достал револьвер. По рассеянности он долго искал ключ от ящика и наконец нашел у себя в кармане. Он услышал, как Стоун закричал снова. Тогда Джонс побежал через гостиную в другое крыло дома и бросился к лестнице – в коридоре стаял приторный запах хлороформа, а доктор Форестер преграждал путь наверх. Он сердито закричал: «Что вам здесь нужно?», и Джонс, который все еще верил, что Форестер – просто фанатик, нашел выход из положения: застрелил доктора. Пул со своим горбом и злобной, наглой рожей стоял на верхней ступеньке. Джонс пришел в бешенство, догадавшись, что опоздал, и застрелил и Пула.
Тогда наконец появилась полиция. Джонс сам открыл им дверь. Прислуга, по-видимому, была на этот вечер отпущена. Эта мелкая бытовая деталь, о которой он читал в десятках детективных романов, убедила его, что злодейство было умышленным. Доктор Форестер умер не сразу, и местная полиция сочла необходимым послать за священником. Вот и все. Поразительно, какие опустошения можно произвести за один вечер в доме, который раньше казался Роу земным раем. Налет бомбардировщиков не смог бы нанести ему такой урон, какой причинили ему три человека.
