Айра Левин - Мальчики Из Бразилии
Поднявшись на возвышение и имея по левую руку от себя Штрупа, он произнес в его честь красноречивый тост - по крайней мере, этот человек оказался не таким уж идиотом, как можно было ожидать - и переключил внимание на пышную блондинку справа от себя. В прошлом году она была удостоена звания «Мисс Наци», но теперь уже несколько изменилась. На пальце у нее было обручальное кольцо и - его взгляд не мог обмануться - находилась примерно на четвертом месяце беременности. Муж в Рио по делам; и она просто трепещет от восхищения, что ей выпала честь сидеть рядом с таким высокочтимым... Может, в самом деле? Он может позволить себе задержаться и вылететь с рассветом.
Танцуя с беременной «Мисс Наци» и постепенно опуская руку все ниже на ее в самом деле восхитительные ягодицы, он увидел среди танцующих рядом с собой Фарнбаха, который сказал:
- Добрый вечер! Как поживаете? Мы услышали, что вы тоже будете и решили обязательно добраться сюда. Могу ли я представить вам свою жену Ильзу? Радость моя, это герр доктор Менгеле.
Продолжая переминаться на месте, он напряженно улыбался, понимая, что слишком много выпил, но Фарнбах не исчезал и не превращался в кого-то иного; он продолжал оставаться Фарнбахом все отчетливее становясь ни кем иным, как Фарнбахом: бритоголовый, с тонкими губами, жадными глазами ощупывающий «Мисс Наци», пока висевшая у него на локте уродливая маленькая женщина продолжала трещать о «чести» и «удовольствии» и о том, что «хотя вы забрали у меня Бруно, я...»
Остановившись, он высвободил руки, обнимавшие блондинку.
Фарнбах весело объяснил ему:
- Мы остановились в «Экссельциоре». Решили устроить себе маленький второй медовый месяц.
Уставившись на него, он сказал:
- Вы же должны были быть в Кристианштадте. Вам предстояло убить Оскарссона.
Уродливая женщина захлебнулась на полуслове. Фарнбах побледнел, глядя на него.
- Предатель! - заорал он. - Свинья!..
Слова были бессильны выразить его чувства; он набросился на Фарнбаха и вцепился в его тощую шею; Фарнбах тщетно цеплялся за его руки, пока он, сдавливая его кадык, тащил предателя меж танцующими. Глаза его налились кровью и выкатились из орбит; Фарнбах только хрипел, не в силах выдавить из себя ни слова. Крики женщин, толкотня мужчин: «О, Боже мой!» Фарнбах наткнулся на стол, дальний край которого поднялся в воздух и сидевшие за ним люди ретировались. Он швырнул Фарнбаха на пол, продолжая душить его; стол отлетел в сторону, со звоном посыпались стаканы и чашки, усыпая осколками пол, бритая голова Фарнбаха оказалась залитой супом и вином, которое потекло по его багровому лицу.
Чьи-то руки вцепились в Менгеле; кричали женщины; музыка захлебнулась и смолкла. Руди держал кисти Менгеле, умоляюще глядя на него.
Он позволил оттащить себя в сторону и поднялся на ноги.
- Этот человек - предатель! - крикнул он, обращаясь к собравшимся. - Он предал меня, он предал вас! Он предал расу! Он предал арийскую расу!
Уродливая женщина, стоящая на коленях рядом с Фарнбахом, который, хрипя, с красным лицом, растирал себе горло, завопила.
- У него в голове стекло! - рыдала она. - О, Господи! Приведите врача! О, Бруно, Бруно!
- Этот человек заслуживает смерти, - тяжело дыша, объяснял Менгеле столпившимся вокруг него людям. - Он предал арийскую расу. Ему был отдан приказ и как солдат он должен был исполнить его. Он предпочел не подчиниться ему.
Его слушатели были смущены и растеряны. Руди растирал расцарапанные кисти Менгеле.
Фарнбах заходился в кашле, пытаясь что-то вымолвить. Он отбросил руку жены с носовым платком и приподнялся на локте, глядя снизу вверх на Менгеле. Кашляя, он растирал горло. Жена придерживала его за плечи, ткань смокинга на которых была потемневшей и мокрой.
- Не двигайся! - внушала она ему. - О, Боже! Где же врач?
- Они! - каркнул Фарнбах. - Отозвали! Меня! - Капелька крови показалась из-за правого уха и серьгой повисла на мочке, увеличиваясь в размерах.
Раздвинув тех, кто стоял рядом, Менгеле уставился на него, лежащего на полу.
- В понедельник! - сказал ему Фарнбах. - Я уже был в Кристианштадте! Все организовал для того... - он посмотрел на окружавшую их публику, - для того, что я должен был сделать! - Капля крови упала с мочки уха и на ее месте тут же стала расти другая. - Они вызвали меня в Стокгольм и сказали... - он глянул на жену, не сводившую взгляда с Менгеле, - что я должен возвращаться. В офис моей компании. И сразу же.
- Вы лжете! - сказал Менгеле.
- Нет! - вскричал Фарнбах; кровавая сережка опять оторвалась. - Всех отозвали! Один был в офисе, когда я туда прибыл. Двое уже отбыли. Остальные двое были в пути.
Менгеле смотрел на него, не в силах проглотить комок в горле.
- Почему? - спросил он.
- Не знаю, - скорбно ответил ему Фарнбах. - Больше я не задавал никаких вопросов. И делал то, что было мне сказано.
- Где же доктор? - снова завопила его жена.
- Он уже идет! - крикнул кто-то от дверей.
- Я сам... - сказал Менгеле. - Я сам доктор.
- Не приближайтесь к нему!
Он посмотрел на жену Фарнбаха.
- Заткнись, - сказал он, оглядываясь. - Есть тут у кого-нибудь пинцет?
В кабинете управляющего банкетным залом он извлек из затылка Фарнбаха осколок стекла, пользуясь доставленным пинцетом и увеличительным стеклом, пока Руди держал поблизости лампу.
- Осталось еще несколько, - сказал он, бросая осколки в пепельницу.
Фарнбах, который согнувшись, сидел перед ним, ничего не сказал.
Менгеле обработал ранку йодом и наклеил на нее кусочек пластыря.
- Я очень извиняюсь, - сказал он.
Фарнбах встал, одергивая свой промокший смокинг.
- А когда, - спросил он, - мы сможем узнать, зачем нас посылали?
Несколько мгновений Менгеле молча смотрел на него, а потом сказал:
- Я считал, что вы наконец прекратили задавать вопросы.
Повернувшись на пятках, Фарнбах вышел.
Передав пинцет Руди, Менгеле отослал и его.
- Найди Тин-Тин, - сказал он. - Мы скоро уезжаем. Пошли его предупредить Эрико. И закрой за собой двери.
Он сложил аптечку первой помощи и, сев за неубранный стол, снял очки и вытер ладонью испарину со лба. Вынув портсигар, он закурил, бросив спичку в осколки стекла. Снова нацепив очки, вытащил записную книжку с телефонами.
Справляясь с ней, он набрал личный номер Зейберта.
Бразильская горничная, глупо хихикая, сказала ему, что сеньор и сеньора в отлучке и она не знает, где они.
Он попытался связаться со штаб-квартирой, не рассчитывая на ответ; так и случилось.
Сын Острейхера Зигфрид дал ему другой номер, по которому ему ответил сам Острейхер.
- Говорит Менгеле. Я во Флорианополисе. Только что видел Фарнбаха.
После краткого молчания он услышал:
- Черт побери. Полковник отправился утром к вам, чтобы все рассказать; он очень сожалеет, что пришлось пойти на это. Он дрался, как лев.
- Могу себе представить, - сказал Менгеле. - Что случилось?
- Все из-за этого сукиного сына Либермана. Он как- то смог на прошлой неделе увидеться с Фридой Малони.
- Он же был в Америке! - вскричал Менгеле.
- Пока не вылетел в Дюссельдорф. Должно быть, она ему изложила всю историю, как она воспринималась с ее стороны. Ее адвокат спросил у некоторых наших друзей там, как это получилось, что нам пришлось в конце шестидесятых заниматься черным рынком продажи детей. Он убедил их, что всё в самом деле так и было, и они стали справляться у нас. В прошлое воскресенье прилетел Рудель, беседа проходила три часа - Зейберт очень хотел, чтобы вы тоже присутствовали; Рудель же и кое-кто еще возражали - на том все и кончилось. Люди стали возвращаться во вторник и в среду.
Менгеле сдернул очки и буквально застонал, прикрывая рукой глаза:
- Ну, почему они не могли просто убить Либермана? Неужто они рехнулись или они сами евреи? Что с ними случилось? Мундт мог бы без труда справиться с этим. Он с самого начала предлагал такое решение. Он один умнее, чем все ваши полковники, вместе взятые.
- Желательно ли вам выслушать их точку зрения?
- Валяйте. И если меня вырвет во время изложения, прошу простить меня.
- Семнадцать человек мертвы. Это означает, в соответствии с вашими выкладками, что мы можем рассчитывать на успех в одном или двух случаях. И, может быть, еще на один-два среди прочих, ибо кое-кто может умереть естественной смертью. Либерман по-прежнему ничего толком не знает, поскольку Малони сама ничего не знала. Но она может припомнить имена и в таком случае логическим шагом станет попытка перехватить Гессена.
- Тогда следовало бы отозвать только его! Почему всех шестерых?
- Вот это и говорил Зейберт.
- Ну и?
