Грэм Грин - Доверенное лицо
— Я ее не люблю… — сказала она. — Я незаконнорожденная. Потом, конечно, все скрепили браком. Все вроде бы образовалось. Но как-то противно знать, что ты была в этом мире нежеланной, уже тогда…
Не испытывая глубоких чувств, трудно решить, где любовь и где жалость. Они опять обнялись. Через ее левое плечо он увидел устремленные на него открытые глаза мистера К. Он опустил руки.
— Бесполезно. Не гожусь я для вас. Я больше не мужчина. Может быть, потом, когда перестанут убивать людей…
Она сказала:
— Мой дорогой, я не боюсь ожидания… пока вы живы.
Да, в сложившейся ситуации — это немаловажное условие. Он сказал:
— А теперь вам лучше уйти. Постарайтесь, чтобы никто вас не увидел, когда будете выходить. И не садитесь в такси меньше чем за милю отсюда.
— А вы что собираетесь делать?
— С какого вокзала мне ехать?
Она сказала:
— Примерно в полночь отходит поезд с Юстона… Он прибывает туда утром в воскресенье, бог знает в котором часу. Но вам надо изменить внешность. Так вас сразу узнают.
— Даже без усов?
— Шрам-то остался. Именно по нему и ищут. Подождите минуту, — и когда он попытался что-то сказать, перебила его: — Я уйду. Я буду рассудительной, сделаю все, как вы говорите, отпущу вас на все четыре стороны и постараюсь проявить благоразумие. Но — минутку.
Она шагнула в ванную — слышно было, как под ее туфлями хрустнули очки мистера К. И через секунду вернулась.
— Слава богу, — сказала она, — хозяйка — женщина запасливая. — В руках у нее была вата и кусок пластыря. Она сказала: — Стойте спокойно. Никто не найдет вашего шрама. — Она прижала к его щеке клочок ваты и заклеила ее пластырем. — Вполне убедительно, — сказала она, — как нарыв.
— Но ведь пластырь не закрывает шрама.
— В этом весь фокус. Край пластыря закрывает шрам, а вата на щеке. Никому и в голову не придет, что вы что-то скрываете на подбородке. — Сжав его голову ладонями, она сказала:
— Из меня бы вышел неплохой агент, как, по-вашему?
— Вы для этого слишком хороший человек, — сказал он. — Тайным агентам никто не доверяет.
Он вдруг ощутил теплую волну благодарности за то, что в этом лживом, злобном, ненадежном мире есть кто-то, кроме него самого, кому он может доверять. Словно в жутком одиночестве пустыни повстречал друга. Он сказал:
— Дорогая, от моей любви мало проку, но она вся твоя… вернее то, что от нее осталось. — Он говорил, а внутри опять поднималась боль воспоминаний, привязывавших его к могиле…
Она сказала нежно, словно объяснялась в любви:
— У тебя есть шанс. Ты хорошо говоришь по-английски, хотя слишком литературно. Не акцент тебя выдает, а все те книги, которые ты прочитал. Постарайся забыть, что ты когда-то учил студентов романским языкам. — Она снова провела по его лицу ладонью, и в этот момент раздался звонок.
Они застыли посреди крошечной комнаты: словно в легенде, где смерть встает на пути любви. Снова раздался звонок. Он сказал:
— Куда бы тебе спрятаться? — Но спрятаться в этой комнатушке было негде. — Если полиция, сваливай все на меня — договорились? Я не намерен впутывать тебя в эту историю.
— Но что толку, если…
— Ступай и открой дверь.
Он взял мистера К. за плечи, повернул лицом к стене и набросил покрывало. Открытые глаза К. оказались в тени, со стороны можно было подумать, что человек спит. Он слышал, как открылась дверь и чей-то голос сказал:
— О, простите, моя фамилия Фортескью.
В комнату робко вошел неопределенного возраста человек с залысинами на висках, в двубортной жилетке. Роз попыталась загородить ему дорогу. Она сказала:
— Что вам угодно?
Он повторил «Фортескью» со слабым подобием улыбки.
— Какого черта вы заявились?
Он, мигая, посмотрел на них. Он был без пальто и без шляпы.
— Простите, я живу наверху. Что, Эмили… извините, мисс Глоувер, дома?
Д. сказал:
— Она будет к понедельнику.
— Я знал, что она собиралась уехать, но, когда увидел в окне свет… — Он забормотал. — Боже правый, что это?
— Это, — сказала Роз, — как вы мило выразились, это — Джек. Джек Отрем.
— Он болен?
— Ему нехорошо. У нас тут была небольшая вечеринка.
Он еще колебался:
— Как странно! Я хочу сказать, что Эмили, мисс Глоувер…
— О, зовите ее просто Эммой, — сказала Роз, — мы все здесь друзья.
— Эмма никогда не устраивала вечеринок.
— Она оставила нам ключи.
— Д-да. Я понимаю.
— Хотите выпить?
Это уж слишком, подумал Д., нельзя же найти в этой квартире все что ни вздумаешь. Возможно, мы потерпели крушение, но не то кораблекрушение из детской книжки, которое подбрасывало Робинзону Крузо в нужную минуту нужные вещи.
— Нет, нет, благодарю вас, — сказал Фортескью. — Это не по мне. Я хочу сказать, что никогда не пью.
— Все пьют. Иначе не проживешь.
— Ну, разумеется — я пью воду.
— В самом деле?
— О, да, несомненно. — Он пугливо взглянул на лежащее на диване тело, потом на Д., стоявшего возле дивана, как часовой. Он участливо поинтересовался: — Вы поранили лицо?
— Увы.
Молчание стало почти осязаемым. Оно затягивалось, как проводы гостей у радушных хозяев. Наконец Фортескью сказал:
— Мне нужно возвращаться.
— Неужели? — сказала Роз.
— Нет, не буквально, конечно. Я хочу сказать, мне не хочется мешать вашей вечеринке.
Он оглядывался по сторонам, искал глазами бутылки и рюмки. В комнате было что-то такое, чего он никак не мог понять.
— Эмма не предупредила меня…
— Вы, наверное, часто разделяете ее одиночество?
Он покраснел и сказал:
— О, мы добрые друзья. Мы оба, видите ли, групперы.
— Кто-кто?
— Оксфордские групперы[27].
— Ах, вот что! — воскликнула Роз. — Домашние вечера, гостиница «Браунз», Крауборо…
Посыпались названия, которых Д. никогда не слыхал. Не впадает ли она в истерику?
Фортескью просиял. Его старческо-младенческое лицо напоминало широкий белый экран домашнего пользования, на котором родители показывают детям только специально отобранные, прошедшие строгую цензуру фильмы. Он пролепетал:
— Вы у нас когда-нибудь бывали?
— Нет. Это не для меня.
Он еще раз оглянулся на диван: на редкость прилипчивый тип, приходилось следить за беседой — стоило ее неосторожно пустить не в то русло, как он тут же растекался морем слов.
— Обязательно приходите! У нас бывают разные люди, и бизнесмены, и консерваторы — однажды был даже помощник министра внешней торговли. Ну, и конечно, всегда Фрэнки… — Он почти вплотную подошел к дивану, с жаром объясняя: — Это религия, но прикладного характера. Она помогает жить, учит ладить друг с другом, потому-то между нами и царит справедливость. Мы имеем громадный успех в Норвегии.
— Что вы говорите! — подхватила Роз, надеясь отвлечь его. А он, не сводя выпученных глаз с затылка мистера К., продолжал:
— К примеру, вас что-то беспокоит — понимаете, о чем я говорю? Ничто так не очищает, как общение на семейном вечере. Другие всегда вам посочувствуют, ведь многим приходилось испытать что-то похожее… — Он слегка наклонился вперед и забеспокоился: — Все-таки ваш друг выглядит больным… Вы вполне спокойны за него?
Фантастическая страна, — подумал Д. В мирной жизни куда больше чудес, чем на гражданской войне. Война упрощает жизнь — не волнует секс, не интересует проблема международных языков, не думаешь даже о личной карьере. Волнует только, что бы поесть и где укрыться от бомб и снарядов. Фортескью сказал:
— Если бы… понимаете… он смог вызвать у себя рвоту, может быть, ему стало бы легче… все как рукой?
— О нет, — сказала Роз. — Ему так лучше. Пусть полежит спокойно.
— Конечно, — сказал он покорно, — я в этом не большой специалист. Я говорю о вечеринках. Наверное, он плохо переносит спиртное? Ему не следовало бы пить, это ему вредно. И к тому же, такой немолодой человек. Простите меня, если это ваш близкий друг…
— Не ваше дело, — отрезала Роз.
Уберется он когда-нибудь? — подумал Д. Неужели до него не доходит ледяной тон Роз?
— Не подумайте, что у меня предубеждение против спиртного, это не так. Видите ли, мы стараемся быть аскетичными — в разумной степени, конечно… Наверное, вы вряд ли захотите подняться ко мне… У меня чайник вскипел. Я собирался пригласить Эмму… — Он внезапно наклонился и вскрикнул: — Боже правый, у него открыты глаза!
Конец, — подумал Д. Роз насмешливо ответила, растягивая слова:
— А вы что, думали — он спит?
В его глазах явственно мелькнула страшная догадка и тут же погасла. Ей не на что было опереться. В его кротком и фальшивом мире не было места для убийства… Не зная, что делать, они молча ждали, что он еще скажет. Он прошептал:
