Гюнтер Карау - Двойная игра
Он смотрел на меня отсутствующим взглядом.
Во время нашей перепалки беспрестанно звонил телефон. И сейчас он снова зазвонил. Видно, на другом конце провода знали, что я здесь, а это знали немногие, и звонили они мне только, если было что-то неотложное. Я снял трубку и сразу бросил ее на рычаг. Йохен не спускал с меня глаз.
— Доверие — вещь хорошая, очень хорошая, — натянуто произнес он. — Но кому и чему я должен верить? — При этом он медленно расстегивал свою похожую на блузу рубаху, и я не сразу понял, что это означает. Правую руку он сунул под рубаху, а затем быстрым, хорошо отработанным движением выхватил пистолет и, направив его прямо на меня, с косой ухмылкой сказал: — Ну, продолжай! Во что я должен верить? Может, вот в эту штуку?
Одна из самых неприятных вещей на свете — смотреть в такое вот темное дуло пистолета. Никогда нет уверенности, что это не в последний раз. Откуда у него оружие? Что он, совсем спятил? В данный момент я не мог сделать ничего иного, как поднять на уровень между этим дулом и моей головой чашку с чаем. Пистолет дрожал в его руке, и было видно, как подрагивали его веки поверх прицельной прорези. Пару секунд, показавшихся мне вечностью, мы неотрывно смотрели друг на друга. А затем он бросил пистолет на стол.
— Дерьмовая игра! — воскликнул он, как бы подводя черту под этой фантасмагорией.
Несколько мгновений мы сидели за столом друг против друга, делая вид, что ничего не произошло. Я пил чай маленькими глотками. Потом взял в руки его оружие и принялся рассматривать. Это был крупнокалиберный пистолет, однако он легко помещался на ладони и приятно холодил кожу. Вынув патрон из патронника, я окончательно успокоился и объяснил ему, что это на редкость красивая вещь, но играть ею не следует. Один за другим я вынул из обоймы все патроны и выстроил их в шеренгу, как оловянных солдатиков. Йохен при этом с наигранным равнодушием смотрел в потолок. Будучи не в силах больше сдерживаться, я схватил его за рубаху и притянул к себе:
— Ты понимаешь, что это значит? Они вручили тебе оружие! Это же диплом на звание мастера, парень! Ты добился своего. Теперь ты действительно их человек. Ты вошел к ним в доверие. Мы добились-таки своего!
Впервые за весь вечер он непринужденно улыбнулся:
— Могу я получить свой чай?
Я налил ему чая. Вопреки своей привычке он положил в чай сахару и стал пить. Душа моя ликовала, будто сегодня было рождество и Первое мая одновременно. Да, мы добились своего. Наши страхи и опасения, муки одиночества, беспрерывная беготня, ложь и притворство — все это не пропало даром. Теперь все будет хорошо. Когда я сказал ему об этом, он тихо спросил:
— Так что же будет дальше?
Мы перешли к деловой части нашей встречи. За широким окном вновь запламенело вечернее зарево. Листья могучего вяза, царившего над всем задним двориком и достававшего верхушкой до крыши, загорелись всеми красками осени, и казалось, будто они сделаны из старого бархата. Быстро опускались сумерки. Я зажег свет. У меня было как-то празднично на душе. Некоторое время я даже подумывал, не откупорить ли нам бутылку вина, но затем отбросил эту затею — у нас было много дел.
Йохен слышал по радио дебаты в бундестаге[42] о чрезвычайных законах[43], знал об открытом письме Вальтера Ульбрихта к западногерманским социал-демократам. В штаб-квартире НАТО в должность командующего сухопутными войсками вступил генерал Шпейдель, генштабист с военным опытом, служивший в гитлеровском вермахте. Он первым делом подтвердил свою приверженность наступательной стратегии. Еще мы располагали достоверной информацией о содержании секретного меморандума главного штаба бундесвера, который был разослан командирам частей и соединений, а также политическим лоббистам, числившимся военными экспертами. Старые нацистские генералы стремились к своей главной цели — вооружению бундесвера ядерным оружием. Мне не пришлось тратить много слов. Йохен сразу понял, насколько важными могут быть последствия изменившейся ситуации. Мы должны были приготовиться к любым неожиданностям, в том числе в нашей работе.
Я перевел разговор на доктора Баума. Йохен характеризовал его весьма осторожно:
— Трудно сказать. Необычайно деловит, необычайно сдержан. Зверски гонял меня во время подготовки, однако у меня появилось странное чувство, как будто он пытался облегчить мое положение. Удивительно, но, когда он вручал мне пистолет, я на какой-то миг задумался: а смог бы я забыть о том, что он мой смертельный враг? Иногда я размышляю: разве в состоянии человек постоянно держать себя в руках? Ведь эта привычка клацать фишками для го, в конце концов, всего лишь способ самодисциплины.
В его характеристике чувствовалась симпатия. Когда я напрямик спросил его об этом, он сказал:
— Мне с ним неплохо, не странно ли? Когда пришло время идти на детектор лжи, он мне, конечно, об этом не сказал, но дал понять, что предстоит какая-то неприятная процедура. Он явно добивался, чтобы я это понял. За что он больше боялся: за свою или за мою безопасность — этого я не знаю.
Трудно было определить, что внушало мне беспокойство. Они провели с Йохеном ровно 223 часа специальной подготовки. Все уроки я подробно анализировал, и каждый из них точно соответствовал программе подготовки самостоятельно действующего военного шпиона. Но зачем велась вся эта подготовка, если сейчас они притихли? Никаких заданий, никаких донесений — одним словом, никакой активности. Они ждали. Но чего? А вдруг они отвергли его. кандидатуру? Но почему? Они берегли его для будущих операций. Но для каких именно?
Йохен тоже не знал ничего такого, что помогло бы найти ответы на эти вопросы. Нужно было подождать следующей встречи с Баумом. В этот вечер я начал учиться играть в го с Йохеном.
21
В шифровальное отделение.
Совершенно секретно.
По служебной линии Западный Берлин — Франкфурт-на-Майне — Вашингтон
Резидент Западного Берлина — заместителю директора по планированию (начальнику оперативного управления)
Сэр, резидентура действует согласно Вашему указанию с учетом высшей степени риска. Выражаю уверенность, что централизованные розыски Баума в ближайшее время будут завершены в нашей оперативной зоне. По этому поводу прошу подтвердить, что в нашу задачу, кроме того, входят разведка и разложение войск и населения противника. Данный запрос сделан в связи с неучитывавшимся до сего времени уходом через границу. По нашему мнению, если принять во внимание интересы противника, то не следует опасаться международно-правовых или дипломатических осложнений.
П. И. Т.
Виола Неблинг страшится одного — собственного «я», этой хрупкой оболочки, в которую нельзя заползти и спрятаться. Почему она дрожит? От ночного холода, затаившегося там, за бархатными портьерами? Или, может, она просто слишком много выпила вечером? Или же на нее нагнала страх маленькая металлическая вещь, выпавшая из конверта, та, которую она судорожно сжимает в вспотевшей ладони? Что она должна сделать с ключом от сейфа? Чего от нее хотят? Когда она наконец еще раз, теперь уже принуждая себя быть спокойной и обстоятельной, читает письмо Дэвида, оставленное для нее у портье, то не может отделаться от впечатления, что видения, вызвавшие у нее во сне необъяснимый ужас и заставившие ее проснуться, все еще продолжаются. У нее появляется чувство, что некто, кому она стала поперек дороги, преследует ее и пытается схватить. Но не зубов преследующего ее существа боится она, а крика, который застревает у нее в горле. Медленно опускает она в конверт ключ и вкладывает туда же письмо. Затем осторожно осматривается в слабо освещенном вестибюле. Портье дремлет, уткнувшись в газету. За стойкой бара, вперившись взглядом в свой бокал, сидит последний посетитель, одетый в пальто и шляпу. На мгновение она задумывается: не напоминает ли его шляпа ту, силуэт которой она видела на крыше? При этом она сильнее вжимается в кожаное кресло, в которое села, чтобы прочесть письмо. Иногда по улице с шумом проносится автомобиль, и, если машина останавливается поблизости и хлопает дверца, она думает: «Неужели за мой?»
А вообще-то кругом тишина. Бармен занят тем, что протирает полотенцем посуду. При этом его движения настолько торжественны и в этот ночной час так неестественны, что кажется, будто он вызывает духов. Каждый раз, проверяя на глаз в свете маленькой лампы с зеркальным отражателем чистоту бокала, он незаметно бросает взгляд и на нее. Пора принимать решение, и побыстрее, как велел Дэвид, хотя она не понимает смысла всего этого.
Она встает. В этот момент со своей высокой табуретки слезает мужчина, сидевший за стойкой бара, и поворачивается к ней. Под полями низко надвинутой шляпы лица не видно. Она чувствует, что ее сердце вот-вот разорвется, как стеклянный сосуд. Но прежде чем она успевает что-либо подумать, мужчина не сгибаясь, медленно валится вперед, как спиленное дерево.
