Маргарет Трумен - Убийство в Верховном суде
— Как теперь выясняется, он действительно знал многое о многих…
— Безусловно. Однако имея такую информацию, всегда рискуешь тем, что одному из особенно сильно замаранных очень захочется тебя пристрелить.
— Я его не убивал.
— Принято к сведению, ваша честь… Но кто-то же так и не унял зуд в руках! Интересно, кто еще лечился у его отца и попал к нему в картотеку?
— Откуда мне знать!
— А материал захватывающий! Надо же, я, казалось бы, забросил журналистику, а вот поди ты — былые инстинкты дают себя знать! Какую можно было бы серию статей отгрохать! Только представь себе: клерк Верховного суда, отец которого, известный психиатр, врачует нервы большим людям. И вот сын втихую знакомится с картотекой отца, читает досье, но до поры до времени придерживает сей набор козырных карт, чтобы в нужный момент обратить их в компромат против этих самых больших людей. А компромат — это сила, если хочешь — власть, Морган. Как те фебеэровские досье, которые время от времени пускал в ход Эдгар Гувер.
— Все равно на убийство не тянет.
— О, это как сказать! Ты Пегги о Корее рассказывал?
— Это не имеет значения.
— Нет, имеет.
— Только не для тебя!
— Я — ваш самый близкий друг в этой жизни, мистер верховный судья, после вашей жены, разумеется, но с ней у вас иные отношения.
— Совершенно иные!
— Так и должно быть. Я всего-навсего пытаюсь вбить тебе в голову, что, по милости Сазерленда, в сложном положении оказались мы оба. Мне все равно, что там тебе пришлось предпринять, чтобы заткнуть глотку этому малому. Но знай: мне ты можешь доверять всегда и во всем, до самого моего смертного часа.
— Я в этом не сомневаюсь, Дэн. Иначе…
— Ага! Вот чего я давно не слышал: голоса надменного хозяина жизни — специалиста по выживанию в любых условиях.
Чайлдс плеснул себе виски, хотя и ощутил уже первые признаки действия выпитого. Он отметил, что уходит ясность и появляется какая-то двойственность в сознании. С одной стороны, ему не терпелось, чтобы Брейжер наконец ушел, с другой — хотелось продлить терпкое, но приятное ощущение, давно им забытое, от разговора с ним по душам. В мозгу вспыхивали и отдавались режущей болью видения совместных лет в Корее… вид гниющей плоти в лагере, гортанные крики и смех охранников, избивавших военнопленного…
— Ты теперь государственный человек, Морган, большого полета птица! — говорил между тем Брейжер. — Подумать только, таких, как ты, девять на всю огромную страну.
— Я никогда об этом не забываю.
— С другой стороны, что значит «государственный человек»? Пока вы при исполнении, все ясно и понятно. А сними с вас черные мантии, окажется, что вы люди как люди: стареете, утрачиваете былую хватку и отправляетесь в мир иной.
— Ну, мне моя жизнь видится по-другому.
— Оно и понятно: никому не улыбается постепенное умирание, но такова суровая действительность. Помнишь, как, бывало, в Корее мы твердили себе: ничего, ребята, прорвемся, только надо в любую минуту быть готовым к прорыву! Ты был совершенно одержим физической формой, что, в конце концов, оказалось нашим спасением. Помнишь, как ты каждое утро взлетал с соломенного матраца на нарах, оглашенно орал «подъем!», будил всех нас и заставлял делать ненавистную зарядку! Я на тебя злился, крыл матом при каждом отжиме, каждом движении бега на месте. Но ты был прав, Морган, истязая нас таким образом: мы сохранили форму. Поэтому, может быть, все и уцелели. Ну, более-менее. Вот я и спрашиваю, ты по-прежнему в форме?
На такую дерзость Чайлдс только снисходительно ухмыльнулся:
— По-прежнему, Дэн, я ведь — хозяин жизни, специалист по выживанию.
Брейжер молча стащил с себя пиджак, расстегнул ворот рубашки, сорвал галстук и швырнул кучей на пол. Обнаженный торс его выглядел мощным, в тяжелых переплетениях мышц.
— Что ты задумал?
— Я готов к прорыву, Морган. Ну-ка считай, — он сполз с коляски и занял на ковре исходное положение для отжиманий. — Кто больше отожмется за тридцать минут ровно, а, Морган? Победитель получает… ну, сколько?.. Сотня тебя устроит?
— Не дурачься, Дэн…
— Значит, признал свое поражение, Морган? Печально, очень печально. А вот один парень — не помню, где я о нем читал, — установил мировой рекорд: за полчаса отжался почти две тысячи раз. Ладно, не хочешь отжиматься, так посчитай, будь добр.
Тело Дэна Брейжера легко вздымалось и опускалось на сильных руках, вверх-вниз, вверх-вниз, в постоянно убыстряющемся темпе. Поначалу Чайлдс счета не вел. Тогда со второго десятка Брейжер начал считать сам и досчитал до пятидесяти, после чего, захваченный азартом, счет подхватил Чайлдс.
— Ты не на меня смотри — на часы! — хрипел Брейжер.
— Сто двадцать. Не волнуйся, за временем я слежу. — Чайлдс вновь наполнил стакан, продолжая считать по мере того, как Брейжер, взяв несусветный темп, поднимал и опускал на ковер мускулистое тело. За полчаса он осилил девятьсот отжиманий. Тело блестело от пота, напитанные влагой черные пряди липли к лицу. Он завалился на спину, раскинув широко руки, и захохотал удалым, заразительным смехом. Через какое-то время не смог удержаться от смеха и Чайлдс. Ничего другого ему не оставалось.
— Сколько у меня вышло, девятьсот? — спросил довольным голосом Брейжер. — Ну что, слабо тебе побить рекорд болезного калеки преклонных лет по имени Дэн Брейжер?
— Слабо, слабо. Пора нам с тобой закругляться.
— Ты прав, Морган, теперь можно и на покой, — сказал Брейжер, взбираясь в коляску. Чайлдс придержал его на месте. — А знаешь, Морган, сегодняшний вечер в известном смысле — исторический, он факт нашей с тобой биографии. Ведь рассказать кому, что вот я, в прошлом классный газетчик, ваятель и ниспровергатель звезд, отжимаюсь на ночь глядя, в шикарнейшем люксе, а ты, член Верховного суда, ведешь счет, да кто нам поверит?
— По мне, пусть этот вечер так и останется между нами. Я рад, что мы снова встретились, Дэн.
— Ты же меня хорошо знаешь! Можешь не опасаться — я буду нем как могила. По-моему, ни разу за все годы с самой Кореи я не дал повода в себе сомневаться?
— То, что произошло, не так уж страшно…
— Вот и я говорю: нас обоих подло употребили во имя, что называется, соображений высшего порядка — все для фронта, патриотический всенародный подъем, победа над врагом и тому подобное. Ты вышел с поля боя героем, а я — я горд до пупа, что способствовал как мог твоему становлению. — Он поднял сваленные на полу вещи, начал одеваться. — И что Сазерленд получил свое — тоже факт отрадный, — договорил он, окончательно одевшись.
— Ты вправду так считаешь?
— Угу. Все возвратилось на круги своя, стало, как раньше: мы с тобой спина к спине против остального мира.
Чайлдс хотел что-то сказать, но вовремя спохватился и сдержал готовые сорваться с губ слова. Он только произнес:
— Знаешь, Дэн, если от меня что-нибудь понадобится, ты только свистни!
— Можешь быть уверен, Морган, как я сам был уверен в тебе все эти годы. Я свистну, да так, что ты услышишь меня на другом конце страны. — Он подъехал к двери, распахнул ее, но в последний момент обернулся: — Душевно мы с тобой пообщались, а, Морган? Привет жене и детям.
Глава 21
На понедельник были назначены две пресс-конференции.
На утренней выступил старший судья Верховного суда Темпл Коновер. Он расположился перед батареей микрофонов и телевизионных камер в одном из помещений Министерства юстиции, рядом с ним сидела его жена. На судье был темно-серый костюм-тройка, крахмальная сорочка, зеленоватого оттенка галстук. Плащ он снял, оставив на шее красный шерстяной шарф.
Коновер начал пресс-конференцию, зачитав краткое заявление, которое сам же написал рано утром:
«Насколько мне известно, управление полиции г. Вашингтона располагает оружием, при помощи которого было совершено убийство сотрудника Верховного суда Кларенса Сазерленда. Это оружие, пистолет 22-го калибра, принадлежало мне. Вплоть до настоящего момента я не подозревал, что мой пистолет был использован для совершения преступления, равно как я не имею понятия, кто и при каких обстоятельствах мог завладеть им. Вышеизложенное полностью исчерпывает мою осведомленность в названном деле».
Одному из полусотни присутствовавших в зале репортеров удалось перекричать своих коллег, чтобы задать вопрос:
— Верно ли, господин судья, что ваш пистолет был передан в полицию вашей женой?
— Мне нечего добавить к тому, что я уже сказал.
Вопрос другого журналиста был обращен к Сесили Коновер:
— Это вы передали пистолет в полицию, миссис Коновер?
— Обстоятельства, при которых был обнаружен пистолет моего мужа, не являются сегодня предметом обсуждения, — начала Сесили, представшая перед журналистами в желтом соломенного оттенка кашемировом платье, плотно облегавшем фигуру. — Это оружие принадлежало ему и…
