Маргарет Трумен - Убийство в Верховном суде
— Где ее черти носят, — пробормотал Чайлдс, ища и не находя в переполненном баре официантку.
— Не волнуйся, Морган, не трепли себе нервы. Ты же был так невозмутим в Корее.
Не обращая на него внимания, Чайлдс продолжал поиск официантки и, обнаружив, буквально вырвал из ее рук счет и швырнул на стол банкноты.
— Мне надо идти, Дэн.
— Постой, мы и поговорить толком не успели, — сказал Брейжер, ставя на стол кверху дном пустой стакан.
— Отложим до следующего раза.
— Ничего подобного — сегодня, сейчас!
Многие из посетителей узнали Чайлдса и, привлеченные разговором на повышенных тонах, искоса посматривали в их сторону. Избегая неловкости, Чайлдс повернулся спиной к залу и смотрел только на Брейжера, который, улыбаясь и растягивая слова, проговорил:
— Ну пригласи меня к себе в люкс, Морган. Ей-Богу, мы еще о многом не договорили.
Поднимаясь в лифте, Чайлдс, неестественно выпрямившийся, напряженный, вжался в угол, тогда как Брейжер восседал в центре кабины. Лифтер назвал их этаж, пожелал спокойной ночи. Чайлдс как хозяин открыл дверь номера и держал ее распахнутой, пока Брейжер въезжал внутрь.
— Шикарный номер, — восхитился он, крутясь в коляске посреди гостиной.
Сняв пиджак, Чайлдс швырнул его на стул.
— У меня только вино, — мрачно объявил он.
— Это поправимо — можно заказать в номер что угодно.
— Не хотелось бы, — он повернулся и склонился над Брейжером, упершись прямыми руками в подлокотники. — Ну, выкладывай, Дэн, какой там у тебя камень за пазухой, выкладывай — и закончим на этом. Честно сказать, я и приглашение-то выступить здесь принял с единственной целью — повидаться с тобой. Видит Бог, я пытался, да духу не хватило. Тогда я решил: не судьба. Тем не менее ты сам разыскал меня, и вот мы встретились. Я устал, мне рано утром вылетать в Вашингтон, на сон остаются считанные часы, а еще надо кое-что подчистить и только после этого можно будет завалиться спать. Валяй, выкладывай все, что хочешь сказать, и будем прощаться!
— У меня от вина изжога. Если у тебя в номере есть тамс, тогда другое дело. А если нет, то лучше я закажу бутылку джина, за свой, разумеется, счет.
— Мне тамс в номере абсолютно не нужен.
— Выходит, будем пить джин. — Он подъехал к столику с телефоном и заказал в номер бутылку бифитера, два стакана и порцию холодных креветок. Потом, повернувшись в коляске и увидев постное выражение на лице Чайлдса, заказал еще бутылку «Старого деда» и полное ведерко льда.
— Мне надо позвонить Пегги, — угрюмо сказал Чайлдс, когда Брейжер повесил трубку.
— Когда дозвонишься, дай мне трубку на секунду — хочу с ней поздороваться. Пегги мне всегда нравилась. Потому как человек она настоящий.
Чайлдс набрал номер и после обмена ритуальными фразами сказал в трубку:
— Пегги, здесь у меня в гостях старый товарищ, Дэн Брейжер, он хочет с тобой поздороваться.
Пегги, понял Брейжер, по возникшей затем неловкой паузе, высказалась в телефон настолько резко, что Чайлдс не сразу сообразил, как реагировать на ее высказывание. Тем не менее Брейжер взял трубку без смущения:
— Здравствуй, Пегги, — голос из прошлого.
— Здравствуй, Дэн, какой сюрприз!
— Ты знаешь, когда до меня дошло, что Морган собирается в наши края, я, естественно, не смог удержаться от соблазна вновь свидеться. И недаром — мы с ним, как в молодые годы, веселимся по большому счету, пьем вино, вспоминаем истории военных лет — словом, вновь переживаем прошедшую молодость.
— Рада слышать, Дэн, что вам не скучно. Очень хотелось бы увидеться в твой следующий приезд в Вашингтон.
Он с трудом удержался от едкого замечания по поводу ледяного тона, каким было высказано приглашение. Но вместо этого добродушно пророкотал в трубку:
— Ловлю тебя на слове, Пегги. Два моих любимых человека во всем нашем огромном мире — это судья Морган Чайлдс и его обаятельная жена Пегги. Рад бы еще с тобой поболтать, да судья вырывает трубку. Всего хорошего.
Чайлдс быстро закруглил беседу с женой. Открылась дверь, и на затейливо украшенном столике официант вкатил в номер серебряное ведерко со льдом, блюдо, на котором высился небольшой холм из креветок на ложе из салатных листьев, а также джин и виски в запотевших бутылках. Выудив из кармана две скомканные долларовые бумажки, Брейжер сунул их пареньку-официанту.
— Ты только посмотри, какая роскошь, — восторгался он, подкатывая к столику и наливая себе джин и виски Чайлдсу. — Вот это жизнь, дружище Морган. — Он протянул Чайлдсу стакан: — За нас, Морган, за дружбу, за снисхождение к темным пятнам в нашей с тобой биографии. — Он опрокинул джин и тут же налил себе еще. — Не хмурься, Морган. Что может быть прекрасней дружбы, скрепленной общей тайной? Как у мальчишек, которые, проколов булавкой палец, братаются на крови. Впрочем, тебе это вряд ли понятно.
— Что ж тут не понять?
— Да то, что взаимная тайна — благо, фактор целиком положительный, она сплачивает людей, особенно когда одному из друзей есть что терять.
— Ты сейчас говоришь о себе, Дэн?
— Отнюдь, Морган, мы оба знаем, о ком я говорю.
Чайлдс снял галстук, развязал шнурки на туфлях, снял их и сунул под стол, потом расстегнул манжеты и высоко, по самые бицепсы, закатал рукава рубашки.
— Никак готовишься к боксерскому поединку? — спросил Брейжер.
— Очень даже может быть.
— Да что ты! И с кем же ты собираешься драться? С принесшим выпивку официантом или со своим старым другом? Если со мной, то это просто позор — избивать калеку, перед которым у тебя огромное преимущество.
— Твое увечье означает всего-навсего, что тебе не удастся удрать.
— Ничего, как-нибудь, я и в коляске делаю стометровку за среднее время среднего бегуна. Послушай, Морган, ну какой тебе прок со мной завязываться? Разве я не доказал еще в Корее, а потом ни разу не дал повода усомниться в том, что я — настоящий друг, не болтливый, надежный, которому можно доверить что угодно. Будь я другим, и твоя жизнь сложилась бы совершенно иначе, друг мой Морган Чайлдс, член Верховного суда, всеамериканский герой, пример для подражания, кумир молодежи…
— Заткнись!
— Да не ерепенься ты, дружище, я же все понимаю. С того момента, как найдено оружие, ты живешь будто под дулом пистолета, прости меня за каламбур… А знаешь, что я тебе скажу, Морган? С моей точки зрения, не знаю уж, кто там прихлопнул эту гниду, только человечеству он оказал огромнейшую услугу.
— Я совсем не уверен, что разделяю твою точку зрения, а за то, что сорвался, прости великодушно.
— Перестань, Морган, в жизни каждого человека бывают срывы, даже если он — член Верховного суда… Так и Сазерленд едва не стал крупнейшим срывом в твоей биографии. Ну и что из того?
— Не понимаю, куда ты гнешь?
— Ну как же? Тебе ведь известно, что он мне звонил. Задавал самые разные вопросы про совместную службу в Корее. Интересно, что в ответах он совсем не нуждался, — они у него уже имелись. Потом позвонил тебе. Что он тебе сказал? Очевидно, что владеет кое-какими материалами против тебя и не замедлит предать их гласности. Если ты не пойдешь ему навстречу в одном малозначительном деле, так ведь?
— Да ничего подобного. Эк тебя потянуло на дешевый детектив!
— Не учи ученого, Морган! Вообще, будь я в твоем положении, я бы, честно говоря, задушил его собственными руками.
— Ну довольно, Дэн. Ты, по-моему, здорово перепил.
— Ни боже мой — я только вхожу во вкус.
— Тогда входи где-нибудь в другом месте. Я прошу тебя уйти.
— Ничего себе обхождение! А получше нельзя отнестись к старому товарищу? Морган, друг мой, попытайся услышать, что тебе говорят: он полностью, владел материалом, знал всю твою подноготную от и до.
— Он знал лишь то и только то, что ты поведал Сазерленду-старшему в порыве откровенности на лечебных сеансах.
— Откуда же мне было знать, что откровенность с психиатром может со временем стать поводом для шантажа? Да, я рассказал его отцу разные вещи про Корею, но ведь исходя из того, что при нем все и останется. Я и к нему-то обратился только потому, что ортопеды рекомендовали: по их мнению, квалифицированная психиатрическая консультация… как, бишь, они говорили? — «поможет благоприятному разрешению ваших внутренних переживаний по поводу утраты нижних конечностей». Лихо, сволочи, излагали!
— Зачем вообще, какая была надобность посвящать его в подробности наших корейских дел? Я лично не видел и не вижу в этом никакой необходимости.
— Легко упрекать задним числом, Морган. А то ты не знаешь, что свободное, без условностей, общение — залог успеха любого психиатрического лечения. Представь себе: ты сидишь в комфортабельном кабинете, обстановка предельно спокойная, тебе велят расслабиться, избегать в высказываниях суждений и оценок. Так что ох как легко разоткровенничаться! Хотя, признаюсь, я смутно понимал, что сую голову в петлю, как только заговорил о Корее. А потом подумал, какого черта! Он врач, я — его пациент, отношения между нами должны быть самые доверительные, к тому же существует врачебная тайна… Одного я не учел: что у врача может оказаться сын-подлец, который со временем сунет мурло в отцовскую картотеку.
