Джеймс Хоран - Нужный образ
Он остановился, а затем его голос загремел в закрытом зале:
— Друзья мои, я скромно посвящаю себя, свой талант и энергию на решение этих проблем.
Зал муниципалитета вновь взорвался. Я откинулся назад. Любой профессионал понимал, то же самое может повториться на национальном конвенте республиканцев через несколько лет.
Джентайл говорил еще минут десять, приглашая заглянуть в его душу, напоминая о своих достижениях, и рассказывая, как трудно ему было прийти к такому решению. Он закончил намеком — не называя его прямо — на Белый Дом, и каждый республиканец в зале задрал нос, чуя запах победы. Сначала Олбани, потом Вашингтон.{9} До чего просто!
Джентайл одарил нас своим любимым благославляющим жестом, принятым на вооружении всеми политиками со времен Сэма Адамса{10}, выступавшего перед своими последователями в Бостоне, и покинул трибуну под овации поднявшихся людей.
Я наблюдал за торопливо уходящими парнями из девятой комнаты, этими политическими гениями без портфеля. Сегодня днем их заголовки будут жадно читать везде — от местных клубов до Белого Дома.
Лидер из Куинза хлопнул меня по плечу.
— Вы знакомы с Джентайлом, Финн?
— Сегодня я видел его ближе, чем когда-либо.
— Пойдемте вниз, я вас познакомлю.
Мы протолкнулись сквозь толпу и спустились вниз по винтовой лестнице на первый этаж. Я был удивлен и в глубине души польщен частыми рукопожатиями, приветствиями и помахиваниями рукой. Повернув голову, слишком большую для любой шляпы, я небрежно заметил, что, насколько смею судить, Джош Майклз и Финн Маккул еще не совсем забыты.
— Бросьте, Финн, — последовал ответ. — Каждый из них гадает, где вы будете в этой гонке. Вы нашли кого-нибудь стоящего?
— Гм, Нью-Йорк явно не дал кандидата, — ответил я. — Что, черт возьми, происходит у вас, демократов?
— Гражданские права, волнения в школах, недовольство белых, недовольство черных, налоги, — он воздел руки, — и кучка идиотов, готовых перерезать друг другу горло от Ниагарского водопада до Бэттери.
И он добавил мрачно:
— Все, что нам надо, это кандидат с внешностью и лоском Джека Кеннеди{11}, с деньгами этого семейства, их политическим чутьем и организацией, и тогда мы попадем прямо в Олбани, а потом в Вашингтон.
Он натянуто усмехнулся.
— Можете вы дать нам кого-нибудь подобного?
— А что Джентайл?
— Он доберется до Олбани и Вашингтона, — коротко ответил мой собеседник. — Эти дьяволы республиканцы уже обсуждают, кто будет готовить инаугурационный бал{12}. Ну, вот мы и пришли.
Он кивнул настороженному полицейскому за железной оградой, который, дотянувшись до кнопки под столом и нажав на нее, открыл нам кабинет, с улыбкой посмотрел на ораву секретарей и прошел через полуоткрытую дверь.
Красивый кабинет был забит поклонниками мэра, одновременно тараторящими, да еще желающими, чтобы их слушали, в то время как помощники Джентайла настойчиво, но дипломатично старались очистить помещение.
За столом улыбающийся Джентайл пожимал руки. Без сомнения, как кандидат, он будет чудесно смотреться. Один взгляд на него сказал мне, что этот человек очень уверен в себе.
Лидер коснулся моей руки:
— Давайте… — начал было он, но резко оборвал себя. Я с удивлением повернулся и проследил за его взглядом. Люди, группами стоящие у двери и стола, стали оборачиваться. Гул от разговоров постепенно стих. Я мог увидеть озадаченное лицо Джентайла, потом люди, стоящие перед столом, расступились.
В комнату медленно въехал в инвалидном кресле человек, которого я не забуду до самой смерти. Я помнил его сильным, теперь он был изможден и согнут. Худое, землистого цвета лицо пылало от гнева, глаза, прикрытые нависающими густыми бровями, были холодны как арктический лед. Большие жилистые руки легко крутили покрытые резиной колеса, и кресло, наконец, остановились перед столом. Старик взял из паза сбоку кресла тяжелую, с металлическим наконечником трость, сложил руки на большом серебряном набалдашнике и, наклонившись вперед, пристально посмотрел на Джентайла. Оба изучали друг друга в долгие и напряженные мгновения.
Наконец в гнетущей тишине раздался глубокий и жесткий голос:
— Я только что выслушал весь твой бред, Джентайл. Слушал, и меня тошнило.
— Мне кажется, мы не договаривались о встрече, сенатор, — спокойно заметил Джентайл.
Старик свирепо взглянул на него:
— Я не нуждаюсь в специальных приглашениях, чтобы говорить с тобой, сэр!
Джентайл облизнул губы:
— Сенатор, мне кажется, это не лучшее время и место…
Старик с грохотом опустил трость, подчеркивая каждое слово:
— Что может быть лучше, сэр, Сити-Холла, который ты втаптывал в грязь все эти годы? — он ткнул пальцам в Джентайла, который продолжал невозмутимо смотреть на него. — Хочешь стать губернатором! А, Джентайл?! А потом президентом? Господи, ну и наглость! Говорю тебе, Джентайл, я скорее увижу тебя в аду, чем позволю тебе и твоей шайке попасть в Олбани и Вашингтон! Богом клянусь!
Старик поднял трость и грохнул ею об пол. Блестящий наконечник покатился через всю комнату и остановился у ног толстого репортера с записной книжкой. Он поднял наконечник и стал машинально подбрасывать его в руке.
Ожесточенное, костистое лицо старика притягивало к себе внимание, а голос был столь жесток и холоден, что у меня по спине поползли мурашки.
— Я уничтожу тебя, Джентайл. Уничтожу тебя и покажу людям штата, всей стране, что ты есть в действительности.
Он медленно повернулся к уставившимся на него людям, изучил их и что-то пробормотал. Если бы презрение жгло как кислота, на толстом ковре появились бы дыры. Затем, не добавив ни слова, он медленно развернул кресло. Люди расступились, как бы поглощая кресло, и толпа сомкнулась. Дверь закрылась, у всех вырвался вздох.
Наконец тишину прервал чей-то дрожащий смешок. Потом кто-то выдал ироническое замечание, и остальные присоединились к нему. Но веселое, праздничное настроение улетучилось как туман в полночь. Возникло чувство неуверенности и страха.
— Отложим на другой раз, — сказал я лидеру из Куинза. — У него и без нас голова забита.
Пробиваясь к выходу, я услышал, как один из репортеров возбужденно рассказывал другим о столкновении в пресс-комнате. Еще один заголовок.
— Сенатор Шеннон, — горько заметил мой спутник, — когда-то был большим человеком, а теперь — редчайший сукин сын в стране. Когда партия просила его помочь в борьбе с Джентайлом в его первой кампании, он сказал нам, чтобы мы плюнули на это дело. А вот теперь он почему-то взъелся!
Он взглянул на меня:
— Вы ведь друзья, Маккул?
— Он был лучшим из членов комитета по иностранным делам, — произнес я.
— Да он был как слон в посудной лавке! Господи Иисусе, я помню его охоту за госдепартаментом!..
— Теперь это все история, — ответил я вместе с прощальным взмахом руки.
Мой нос всегда отличался деликатностью, и сейчас горький запах политики большого города стал уж слишком сильным.
На улице воздух был свежим, морозным и чистым. Люди в роскошных пальто с таинственным видом творцов судеб спешили к ожидавшим их поблизости кадиллакам. Как только я спустился, подъехала большая машина Маллади, шофер выскочил и открыл ему дверцу. Подошел Барни, во рту у него торчала большая сигара.
— Привет, Барни, — сказал я, рассчитывая, что когда вокруг так много людей, он не попытается врезать мне по физиономии, вышибая зубы.
Барни резко остановился, его маленькие глазки сузились, потом вспыхнули.
— Финн! Финн Маккул! Рад тебя видеть, дружище!
Мы обменялись рукопожатиями, а вокруг стали собираться люди Барни.
— Я вижу, ты все еще в весе пера, — произнес он. Барни вытащил сигару изо рта и заявил окружающим нас идиотам: — Финн Маккул — великий человек из Вест-Сайда. Великий политик. Да еще ученый, так-то.
Он повернулся и впился в меня взглядом:
— Ты все еще читаешь, пока глаза не начнут вылезать, а Финн?
— Одну или две книги прочел, — ответил я.
— Сходил бы в клуб, одарил бы нас визитом, — продолжал он. Потом оглянулся и зашептал мне на ухо: — Я бы хотел поговорить о том парне.
— О Джентайле?
— О нем. Он силен и может принести нам массу неприятностей.
— Да, говорят.
— Как у него дела с ребятами из Вашингтона?
— Может, сейчас его ждет у телефона президент.
Барни засунул сигару в рот и криво усмехнулся.
— Знаешь, Финн, ресторан Салливана по-прежнему на Восьмой авеню. Может, как-нибудь вечерком отведаем там чудесную тушеную баранину?
— Возможно, Барни.
Теперь он смотрел через мое плечо, я обернулся и увидел молодого, хорошо одетого негра. Создавалось впечатление, будто его лицо высечено из куска черного мрамора. Глубоко посаженные глаза, высокие скулы и тонкий нос. Он нес толстую папку.
