Николай Черкашин - Арена. Политический детектив. Выпуск 3 [сборник]
— Мы оба забываем о Фишере. Сержант не болван, отлично понимает, что шумиха не в его интересах.
— У Фишера психологический шок, нервы как струны. Ему позарез необходима разрядка, и Голдкремер может разговорить сержанта.
— Мы еще не видели Голдкремера, а уже портим из-за него кровь. Возможно, он того не стоит.
— Может быть, — согласился капитан. — Потом, Крис, нам ли дрожать? Давай-ка расходиться по домам. Если верить Фишеру, нам нужно ждать дорогого гостя.
Я не мог понять, почему участие в деле адвоката, будь им даже доктор Голдкремер, должно волновать шефа и лейтенанта. Разве не толково распутали они преступление? Какую угрозу адвокат прёдставлял для них лично или для расследования? Ведь любая сенсация вокруг дела лишь привлекла бы к их именам внимание, способствовала их популярности. А может, дело совершенно в другом, чего я не понимаю? Но в чем?
КАПИТАН
Фишер не ошибся: Голдкремер явился ровно в десять утра, к началу рабочего дня отдела. Отлично сшитая тройка дорогого английского сукна, ослепительно белая сорочка, черная в крапинку бабочка. Портфель из крокодиловой кожи, легкую японскую трость с серебряным набалдашником он аккуратно ставит в угол у вешалки. От полной фигуры несет важностью и довольством, на холеном, тщательно выбритом лице сияет обворожительная улыбка, вид его являет образец постоянной заботы о себе, олицетворение сытого семейного благополучия.
— Добрый день, капитан. Разрешите отнять у вас несколько минут драгоценного времени.
Голос адвоката приторный, вкрадчивый, раз и навсегда поставленный на одну и ту же ноту. Таким голосом дешевые совратители из сентиментальных кинофильмов обычно соблазняют неискушенных провинциальных барышень.
— Для меня такая честь беседовать с вами, доктор. Присаживайтесь и располагайтесь как дома.
Адвокат грузно опускается в кресло напротив, причесывает остатки былой шевелюры, прячет расческу. Движения продуманы, отшлифованы, ни одного лишнего.
— Капитан, вы, наверное, догадываетесь, каков повод моего появления у вас?
— Не имею представления. По-моему, между нашими конторами нет ничего общего.
— Начальник вашего отдела сообщил мне, что у вас находится дело по обвинению сержанта Ларри Фишера. Это так?
— Полковник никогда не ошибается. Поэтому он и является начальником отдела.
— Обвиняемый Фишер просил меня быть его адвокатом.
— Сержант еще не обвиняемый. Он лишь задержан минувшей ночью — подозрение в убийстве.
— Я представляю законные интересы Фишера, требую встречи с ним. Желал бы получить эту возможность как можно скорее.
Итак, он требует. Впрочем, имеет на это полное право, а моя антипатия к нему — уже совершенно другое дело. И причина здесь вовсе не в его внешности или манерах, не в велеречивости и поведении, а гораздо глубже. Мы совершенно разные, и каждый носитель своей, непонятной и чуждой другому жизненной философии.
У таких, как Голдкремер, все ясно с первого дня рождения: когда и кем он станет, кто и что для этого сделает, во сколько кому это обойдется. Такие не знают трудностей и преград с детства, по жизни скользят как по накатанной дорожке, путь к успеху и житейским благам у них устлан лепестками роз. Ну а шипы, естественно, остаются на долю таких, как я. Тех, кто дорогу к успеху пробивает собственным лбом, платит за каждую удачу потом и трудом, кровью и бессонными ночами и всегда не успевает за такими баловнями судьбы, как Голдкремер.
Разница в пустячке: его отец владел юридической конторой, мой — обыкновенный пастор; ему с пеленок внушали, что он унаследует дело отца, а кем стану я, зависело лишь от меня. Правда, сейчас мы оба достигли определенного положения, чувствуем себя почти на равных, однако заплатили за это разную цену. И пропасть между нами нисколько не уменьшилась. Если я в любой момент могу потерять все, чего достиг трудом, и остаться без гроша, то ему, обладателю фамильных банковских вкладов, всегда гарантировано безбедное существование. Поэтому, Голдкремер, мы никогда не откроем друг другу сердца, не протянем для дружбы руки, такие, как я, всегда будут вас ненавидеть, а вы нас бояться. В повседневной жизни мы стараемся друг другу гадить — как только можно. Лично мы с тобой, Голдкремер, этим уже занялись, и первым делом я постараюсь сбить с тебя спесь.
— Доктор, на двери нашего заведения нет вывески, поэтому вы, по всей видимости, забыли, где находитесь. Вынужден напомнить. Вы пребываете в стенах военной контрразведки, где адвокаты бывают крайне редко, а на их просьбы — обратите внимание, просьбы, а не требования — смотрят скорее с улыбкой, нежели с пониманием. Советую вам это хорошо запомнить.
Лицо адвоката покрывается пятнами, шея багровеет, я вижу, как вздуваются на ней вены, и у меня мелькает мысль, что воротник рубашки сейчас не выдержит и по всей комнате разлетятся пуговицы. Передо мной сидит уже не добропорядочный семьянин, а человек с жестким лицом и злобными, сверлящими меня глазами. Вот таким, Голдкремер, ты мне нравишься куда больше!
— Вижу, доктор, вы вспомнили, где находитесь. Поэтому перейдем к делу. Откуда вы знаете Фишера, что вам известно о его преступной деятельности?
— Капитан, я не стану отвечать на вопросы о том, что стало мне известно в связи с моей адвокатской деятельностью. Это профессиональная тайна. Мой милый, да мне начхать на твою деятельность и все адвокатские тайны. Мне необходимо знать, что связывает тебя с Фишером и глубоко ли ты сунул свой нос туда, где тебе совершенно нечего делать. И я получу ответ на это любой ценой, даже если придется выжать тебя как половую тряпку. Тем более что способов воздействовать на адвоката у меня много, гораздо больше, чем у обычного полицейского или даже прокурора. Что ни говори, а в деятельности нашего ведомства есть и свои маленькие прелести. Я улыбаюсь.
— Мистер Голдкремер, вы ответите на все мои вопросы. И вот почему. Фишер задержан нами прошлой ночью, сведения об этом — по моему указанию — не вышли за пределы здания контрразведки и даже не попали еще на страницы местных газет. Это относится и к информации о преступлении, при совершении которого он был обезврежен. Тем не менее вы уже знаете о его судьбе и незамедлительно прибываете к нам. Откуда вам известно, что Фишер арестован и находится именно у нас?
— Капитан, согласно закону я имею право взять на себя защиту любого гражданина Соединенных Штатов и не давать по этому поводу никому и никаких объяснений.
— Согласно тому же закону я могу решить, что вы были тесно связаны с Фишером и, возможно, имели отношение к его преступной деятельности. Именно поэтому вы единственный человек, который, не будучи сотрудником контрразведки, знает об аресте сержанта. Попахивает как минимум недоносительством, и я имею полное право требовать от вас необходимых объяснений… не как от адвоката, а как от обычного гражданина Соединенных Штатов. В случае же отказа или неубедительности полученных ответов я буду вынужден обращаться с вами, как с возможным соучастником преступника, подозреваемого в совершении ряда убийств… со всеми вытекающими отсюда последствиями, — многозначительно заканчиваю я.
До чего же подленькое существо — человек! Первый раз в жизни судьба подарила мне шанс почувствовать себя сильнее человека типа Голдкремера, и я спешу сполна насытиться своей властью. Я куражусь над адвокатом лишь потому, что представляю сейчас не себя, обыкновенного капитана контрразведки, а самую могущественную в Штатах силу — армию. Единственную силу, которой не страшны голдкремеры с их деньгами, связями и незримыми пружинами власти.
Не глядя на адвоката, достаю из ящика стола протокол, кладу перед собой, беру в руку авторучку.
— Доктор Голдкремер, вот мои первые вопросы. Откуда вам известно об аресте бывшего сержанта, а ныне дезертира Ларри Фишера? Не были ли вы заранее поставлены в известность о готовящемся преступлении? Что дает вам право именовать себя его защитником, если какого-либо официального заявления от самого Фишера по данному поводу руководству отдела не поступало? Если вы, доктор, собираетесь молчать, я сейчас запротоколирую отказ от дачи показаний и буду действовать согласно уже своей ведомственной инструкции. А они у нас, смею вас уверить, либерализмом и мягкотелостью не страдают.
Поднимаю взгляд от бланка протокола, смотрю на Голдкремера. Лицо адвоката сереет, под глазами набухают мешки, губы закушены до синевы. Не нравится! Ничего, милый, пусть и у тебя пошалят нервишки и постучит неровно сердечко. Привык обедать с белыми салфетками, ездить в лимузинах, ложиться спать по графику да с теплой женой или молодой любовницей. При этом загребать деньги лопатой и поглядывать свысока на черных мальчиков вроде меня. А ты поскитайся, как мы, по белу свету, не поспи сутками, порискуй своей единственной шкурой, замени все блага цивилизации словом «надо» и бутылкой виски. Вот потом я полюбуюсь, как ты сам станешь относиться к тебе подобным: чистеньким, сытеньким, довольным собой и жизнью, строящим на чужом прозябании собственное благополучие.
