Росс Томас - Прилипалы
— Я знаю, чем я намерен не заниматься. Я не смогу делать деньги. Я, возможно, получу некую сумму после твоей смерти, но сам сколотить себе состояние не смогу.
Для Каббина это утверждение граничило с экономической ересью, но ввязываться в спор он не стал.
— Не так уж это и важно.
— И мне не нужна власть над людьми. Я не хочу сказать, что я откажусь от нее, если мне ее предложат. Да и кто откажется. Но я не хочу рваться к ней.
Каббин кивнул. Он хорошо знал, что такое власть.
— Да, если ты к ней не рвешься, тебе ее не получить.
Келли посмотрел на отца.
— Возможно, тебе покажется это странным, но я хочу помогать людям, отдельным личностям.
— Наверное, и это досталось тебе от меня.
— Это точно, чиф.
— Помогая людям, денег уж точно не заработаешь. Обычно за это дают по зубам.
— А мне нравится помогать людям, и я даже знаю, почему. Видишь ли, я умнее многих. Я не хвастаю. Природа наградила меня умом, точно так же, как темными волосами и синими глазами. Поэтому я могу что-то сделать для людей или подсказать, что надо сделать, получая от этого удовольствие. Мне хочется, чтобы люди приходили ко мне со своими проблемами.
— Может, тебе стать адвокатом? Как ты сам говоришь, ума тебе хватает. Наверное, ум достался тебе от матери, — на этот раз Каббин рассчитывал на похвалу.
— Ум у меня и от тебя, чиф, но в адвокаты мне не хочется. Знаешь, я бы хотел быть городским мудрецом. Вот это занятие пришлось бы мне по душе.
Каббин всмотрелся в своего сына, видя перед собой юного незнакомца. «Кажется, я понимаю, что он имеет в виду, — сказал себе Каббин. — Он хочет быть „кем-то“. Возможно, теперь это называется быть мудрецом, но суть остается прежней: он хочет активно вмешиваться в жизнь других людей. Он хочет делать то, чем раньше занимались колдуны да знахари. А попробовав, ему захочется расширить свое влияние, и так будет продолжать до тех пор, пока, однажды проснувшись, он не возжелает подмять под себя все».
«Он не понимает, — думал Келли, глядя на отца. — Он ищет за моими словами что-то еще, ему кажется, что я не осознаю, чего хочу. Он не понимает, что причина частично в чувстве вины, а частично в желании быть уважаемым, а может, и любимым несколькими людьми. Число их не должно быть велико, потому что с этим мне уже не справиться. Ну ничего, сейчас я скажу ему о своих намерениях».
— Если у тебя появились такие мысли, сынок, иди в профессиональные помощники. В службу социального обеспечения, в учителя.
— Нет, детей я не люблю и знаком с некоторыми сотрудниками службы социального обеспечения. Многие из них со временем становятся злыми и желчными, а бьет это по тем, кому они должны помогать.
— Так какой путь выбрал ты?
Келли глубоко вздохнул.
— Я намерен стать копом, чиф.
Каббин аж подпрыгнул и едва успел схватить качнувшуюся бутылку коньяка.
— Святой Боже, ты серьезно?
— Да, — кивнул Келли. — Абсолютно серьезно.
— Господи! Мой сын — легавый.
— Твой сын — фараон.
Каббин прищурился.
— А может, в тебе заговорило детство, какое-то желание, которое ты решил осуществить, став взрослым?
Келли покачал головой.
— Мое отношение к копам типично американское, — он коснулся левого глаза. — Дюймом выше, и я потерял бы его в Чикаго.
Каббин кивнул.
— Если твоя цель — стать городским мудрецом, то ты выбрал тяжелый путь.
— Ты прав, чиф. Возможно, самый тяжелый.
Двумя месяцами позже Келли Каббин поступил на службу в городскую полицию Вашингтона, округ Колумбия, в тот самый момент, когда туда стремились брать как можно больше выпускников колледжей и университетов. Пару лет спустя этот порыв заметно иссяк: начальство решило, что слишком много умников им не нужно.
Когда Келли поступил в полицию, его фотоснимок опубликовали в газете, а самого определили в патрульные. Участок ему выделили неподалеку от «Хилтона», практически всю Колумбия-Роуд. В свое время там жили исключительно белые, но к концу шестидесятых многие магазины закрылись, когда-то знаменитый ночной клуб прогорел, один из кинотеатров разрушили, а во втором крутили мексиканские фильмы, и назывался он теперь театро. И все начали вставлять в двери особые замки, а окна забирать крепкими металлическими решетками.
Келли старался. Даже выучил испанский. Он перебрасывался шутками с молодежью и терпеливо выслушивал стариков.
С черными контакт не налаживался дольше. И лишь после того, как его напарник выяснил, что Келли не намерен «доить» свой участок, дело сдвинулось с места. Его напарник, рядовой Эр-ви Эмерсон, черный, грустный, отец пяти детей, дал знать кому следует, что в Келли осталось что-то человеческое, а потому не надо ждать от него подвоха.
Разумеется, местные жители не доверяли Келли на все сто процентов, но постепенно они его приняли, а некоторым он даже нравился, насколько мог нравиться коп. Через какое-то время они начали приходить к нему со своими проблемами, потому что он всегда давал дельный совет и за бесплатно. И, наконец, он действительно стал эдаким деревенским мудрецом, решавшим вопросы, которые ставили местных жителей в тупик.
Ему это нравилось. Нравилась ему и полицейская служба, да вот его начальники не видели в нем хорошего полицейского. И на годовой аттестации один из членов комиссии прямо спросил:
— Вы знаете, как вас прозвали, Каббин?
— Кто?
— Парни, с которыми вы служите. Они прозвали вас Мамаша Каббин. И что вы об этом думаете?
— Ничего.
— Вас это не тревожит?
— Нет. Абсолютно не тревожит.
— Вам нравится служба в полиции, Каббин?
— Очень нравится. А что?
— Вы не делаете того, чего ждут от копа.
Тремя днями позже его отправили в административный отпуск. Только несколько местных жителей спросили у рядового Эр-ви Эмерсона, что случилось с его напарником: «Ты понимаешь, с тем белым, что всегда совал нос в чужие дела».
В одиннадцать утра Келли Каббин пил кофе и смотрел на спящего отца. Он смотрел на него уже четверть часа и думал: «По крайней мере, я не испытываю к нему ненависти. А люблю я его или жалею, не столь уж и важно. Мой отец, мой старший брат, с молодости влюбился в аплодисменты и провел остаток жизни в их поисках, правда, выбирал для этого не слишком подходящие места. Я прилетел сюда не для того, чтобы ты меня утешал, потому что ты знаешь только один способ утешения — с помощью чековой книжки. Я прилетел сюда, потому что деревня вышибла своего мудреца, ибо ему не хватило ума сохранить свою работу. Тебе нужен мудрец, чиф?»
Дональд Каббин перекатился на спину и застонал. Он уже проснулся и теперь жалел об этом. Надо ведь добраться до унитаза и поблевать, а до ванной целая миля.
— Ты проснулся, чиф?
— Келли?
— Он самый.
Каббин вновь застонал.
— Сын, я умираю.
— Позволь мне помочь тебе встать.
С помощью Келли Каббин сел на краю кровати.
— Головка бо-бо?
Каббин кивнул.
— Сможешь дойти до ванной?
Каббин поднялся. Волоча ноги, потащился в ванную. И едва успел дойти до туалета, как из него брызнул фонтан рвоты. Каббину не хотелось смотреть на месиво, извергаемое из собственного желудка, но он смотрел, зная, что тем быстрее выйдет наружу и все остальное, а потом ему сразу станет лучше.
Из ванной он вышел несколько минут спустя, бледный как полотно.
— А вот и твое лекарство, чиф, — Келли протянул отцу высокий стакан с густой, белой жидкостью.
Каббин взял его обеими руками, поднес ко рту. Зубы забарабанили по стеклу, прежде чем он сделал первый глоток.
Напиток состоял из сливок, бренди, ментолового ликера, двух сырых яиц и капельки водки. Придумал этот коктейль Фред Мур, и Каббин, выпив половину стакана, сел в кресло и откинулся на спинку, дожидаясь, пока алкоголь начнет действовать.
Посидев, он вновь отпил из стакана. Дело пошло на лад. Руки уже не дрожали. Тошнота исчезла. Каббин посмотрел на сына.
— А что ты тут делаешь?
— Я приехал вчера вечером.
— Я… э…
— Мы поговорили перед тем, как ты улегся в постель.
Каббин кивнул.
— Ничего не помню.
— Ты немного перебрал.
— Я помню эту чертову телепередачу.
— Мне рассказали сегодня утром.
Каббин опорожнил стакан.
— Где еще один? Мне нужно два.
Келли прогулялся к комоду, взял второй стакан, приготовленный Фредом Муром, протянул отцу.
— Это, конечно, не мое дело, но ты крепко пьешь в последнее время, так?
— Ты видел меня вчера вечером. И сегодня утром. Так что не буду тебе врать.
— Я подумал, что должен сказать тебе об этом.
Каббин пожал плечами. Ему стало лучше. Значительно лучше.
— Пока я справляюсь. Не каждый день мне так плохо. Еще не каждый.
— Печень начинает давать сбои.
— Ты прав, сынок, все дело в печени. Так каким ветром тебя сюда занесло?