Франсуаза Жиру - Шантаж
Полицейские явились снова, и она сдалась, потому что те знали свое дело. И теперь она чувствовала себя неспокойно. Ведь отныне полиция будет рыскать в их районе. Вот если бы она знала адрес парня, то могла бы его предупредить.
Хозяин кафе наорал на нее. Был самый час притока посетителей.
На сей раз Пьер развлекся на славу.
Мысль эта пришла ему в голову однажды утром в кафе, где симпатичная официантка оставляла ему рогалики и иногда слушала радио, пока не появлялся хозяин. Пьер вставал поздно, кафе обычно пустовало до полудня.
Эрбер поначалу всполошился: опасно, очень опасно! Но затем уступил при условии, что Пьер будет строго следовать его советам.
Во-первых, ему надо переехать в скромные, но чистые меблированные комнаты, которые он ему подыскал рядом с собой, подальше от этого района. Затем он должен был хотя бы в течение недели не заходить в это кафе вовсе. Таким образом, получив от официантки его приметы (ничего не поделаешь, она все расскажет) и прочесав квартал, полиция обнаружит лишь, что жилец дома номер 12, консьерж которого был им хорошо знаком, переехал как раз в тот самый день.
Далее. Глупо думать, что президент сам читает почту. Надо написать на имя его секретарши. Естественно, Эрбер знал ее фамилию.
Наконец, нужно послать не само письмо, а ксерокопию, сделанную на почте. Марку пишущей машинки, конечно, смогут установить, но найти саму машинку не удастся. Письмо следовало опустить подальше от центра — например, в Нейи. Где находится телефон? В подвале кафе? Это хорошо. Ему не следует сразу вешать трубку после разговора. Потом поболтать с официанткой и, уходя, спокойно сказать: «До завтра». По телефону говорить через платок, чтобы изменить тембр голоса.
Пьер выполнил все в точности.
Сначала эта история прошла почти незамеченной. Только жена генерального секретаря позвонила мужу, сказав, что слышала что-то странное по радио. Но тот велел не беспокоить его по пустякам. Шофер президента, слушая радио в машине, испытал неловкость, но не знал, как поступить. Что касается секретарши, то, упрекая себя за то, что не уведомила президента о письме, и вспомнив посылку с распашонкой, совсем потеряла голову, когда раздался телефонный звонок.
Говорили из фирмы «Марсиаль». Это секретарь президента республики? Они получили заказ на драже к крестинам. Посыльный должен оставить заказ на вахте или они заберут сами?
— Какие еще драже? — спросила она еле слышно… — Для крестин? Я вам перезвоню.
Номер с драже Пьер придумал сам, не посоветовавшись с Эрбером. Это пришло ему в голову, когда он проходил мимо кондитерской, решив тем самым доставить себе еще одно удовольствие. Он предвкушал, как расскажет об этом своему старшему другу.
Они встретились в тот момент, когда по телексам было передано сообщение агентства, что какой-то неуравновешенный тип использовал радиоигру, чтобы высказать обвинения в адрес президента республики. Что ведется расследование.
— Я вам принес драже, — сказал Пьер. — Такие же я отправил секретарше того типа.
Эрбер поглядел на него в полном отчаянии. Решительно милый парень был неуправляемым.
— Я все вру, — сказал Пьер. — Мне только захотелось так сделать.
Но потом он во всем признался.
— В настоящий момент они прочесывают тот район, — сказал Эрбер. — Вы должны поблагодарить вашу официантку.
— Я пошлю ей цветы, — сказал Пьер.
— Послушайте, мой мальчик, не воображайте себя Джеймсом Бондом, ладно? Никаких глупостей. И вообще пора прекратить эти шутки, пока я не разведаю, что там делается.
Он был рад, что Пьер, поглощенный переводом, без всяких возражений согласился дать отдых своему воображению. Теперь им придется реже встречаться. Да и вообще, с какой стати такой человек, как он, участвует в акробатических номерах молодого парня, исполненного совершенно справедливого чувства возмущения? Может быть, для того, чтобы чаще его видеть?
Но затягивать паузу он отнюдь не собирается — ровно столько, сколько нужно для их безопасности…
Все же история с радиопередачей, начавшись с пузырей, стала постепенно обрастать комом.
Воспользовавшись встречей с некоторыми журналистами, президент сказал им, как он любит детей и как ему грустно, что у него их нет, ведь семья — это последнее прибежище современного человека в окружающем его жестоком мире. Но главные причины беспокойства были в другом. Отвергнув версию об анархисте, президент вернулся к теме заговора. Он был уверен, что на радиостанции, где, «как вам известно, господин премьер-министр, у меня одни враги», у того человека были соучастники. Он требовал увольнения директора, которого обвинял в подозрительном попустительстве, несмотря на получаемую субсидию. Всем членам кабинета было запрещено выступать по этой станции. Ее директор запросил аудиенцию у премьер-министра, которую тотчас получил.
— Ничем не могу вам помочь, мой бедный друг, — сказал премьер-министр сердечным тоном. — Запрет исходит не от меня. От него. Он совершенно взбешен этой историей.
— Чего же он хочет? — спросил посетитель.
— Вашей шкуры, — ответил премьер-министр.
— Опять! Полгода назад это было из-за…
— Ничего не поделаешь. Ваша станция раздражает его. К несчастью, именно вас он слушает по утрам, когда бреется.
— И надолго у нас карантин?
— Если бы все зависело только от меня, я бы уладил дело сразу. Кстати, кто от вас сопровождает меня в поездке по Канаде?
В Елисейском дворце директор радиостанции был принят начальником отдела печати.
— Запрет министрам? Не понимаю, о чем вы? — сказал он. — Президенту, сами понимаете, некогда вникать в такие вещи. Побывайте у премьер-министра…
Так в печати появились слухи о конфликтах между президентом и премьер-министром. Конечно, слухи эти должны были рано или поздно прекратиться, но поведение Кастора вызывало беспокойство.
Из итогов расследования Поллукс понял, что виновник радиоскандала и укравший сумочку Клер — одно и то же лицо. Кафе находилось на той же улице, где были найдены документы Клер, и неподалеку от места, где подобрана сумочка. Теперь этот тип ополчился на президента, чей почерк не составлял государственной тайны, хотя и знаком был не каждому. В довершение всего, полагал Поллукс, тот знает фамилию Клер, поскольку все ее документы находились в сумочке. Стало быть, просто устанавливается связь между Кастором и Клер.
Ну и что же? Шантаж? Сам Кастор был уверен, что вражеский лагерь готовится опубликовать документ, который поставит его в затруднительное положение, и настаивал на том, чтобы Поллукс отыскал его сына, дабы «держать на крючке» Клер, если она проявит непослушание. Но Поллукс, убедившийся, что Клер прячет сына где-то в США и что его можно без труда обнаружить, не торопился действовать: зная Кастора тридцать лет, Поллукс понимал, что тот способен на все.
В это воскресенье он отправился в Булонский лес, чтобы хоть немного навести порядок в своих растрепанных чувствах. Какой-то малыш, бросившись за мячом, упал у его ног. Он поднял его, поймал мяч и вернул ребенку. Тот сказал, указав на лоб: «Бо-бо». Поллукс подул на царапину, заявил, что он волшебник и что теперь боль улетела. Малыш перестал реветь, а Поллукс решил повидать Клер.
Он обнаружил ее на стремянке, перекрашивающей кухню, попросил извинения за столь неожиданный визит и робко поинтересовался, не побеспокоил ли ее?
— Конечно, побеспокоил, — ответила Клер. — Но ничего.
Она предложила ему чаю, поручила приглядеть за тостером и спросила:
— Что вы делаете в воскресный день в Париже? А ваши избиратели, Поллукс? Им это не понравится.
Он ответил, что сейчас озабочен другим. То, о чем он собирался с ней поговорить, было куда серьезнее.
Клер привыкла к таким предисловиям. Она была из тех, кому доверяют тайны и спрашивают советов, от которых Она, естественно, воздерживалась. Кто же спрашивает совета, если знает, что не последует ему? Но она умела слушать.
Поллукс начал с размышления о нелегкой доле членов правительства, которым порой приходится действовать вопреки своей совести и убеждениям.
— Полагаю, что они должны либо об этом забыть, либо подать в отставку, — сказала Клер. — Разве есть другие решения?
Поллукс ответил, что существуют вещи посложнее, чем думают те, кто никогда не попадал в подобные ситуации. Если подают в отставку под влиянием шока, не будучи в силах найти компромисс с собственной совестью, — тут все ясно. Другое дело, когда налицо медленная коррозия, прогрессивный распад доверия, ее основ. Миришься, миришься, а потом наступает день, когда чувствуешь себя настолько скомпрометированным, что начинаешь разлагаться тоже.
И в туманных выражениях рассказал ей о случаях, когда сам был вынужден при определенных обстоятельствах поступать сходным образом.
