Франсуаза Жиру - Шантаж
Франсуаза Жиру - Шантаж краткое содержание
«Быть королем — ничто. Когда есть страх…»
Шекспир. Макбет (акт 3, сц. 1)Она закричала.
В ответ послышался собачий лай. Ночная улица с выстроившимися в ряд машинами была пустынна.
Человек, толкнувший ее, растворился в темноте. Стоя на коленях на влажном тротуаре, она поискала соскочившую туфельку. Из ссадины на ноге сочилась кровь, пачкая разорванный чулок…
Потом ей пришлось стучаться к консьержке, просить извинения, рассказывать о случившемся, ждать, когда сонный муж консьержки спросит у жены, где ключи мадемуазель Клер, у нее украли сумочку; опять эти подонки, ключей нет на доске, значит, взяла уборщица, надо позвать слесаря, лучше всего обратиться в комиссариат полиции, они знают, где такого найти в столь позднее время.
— Сумочки теперь крадут все чаще, — сказал дежурный полицейский. — Просто беда. Неосмотрительно гулять одной по ночам.
— Я не гуляла. Я возвращалась домой. Я…
А если и гуляла — как он выразился? Имеет полное право! Глупая потребность оправдываться перед полицейским… Впрочем, ничего угрожающего тот собой не представлял. Просто разглядывал пострадавшую безразличными глазами спаниеля.
— Если хотите, можете оставить заявление.
В настоящий момент ей нужен был слесарь, кто-нибудь, кто мог бы открыть дверь квартиры.
— В такой поздний час это вам недешево обойдется.
Отодвинув стул, он поднялся, чтобы разглядеть ее с ног до головы.
— Ладно. Попробуем вам помочь…
— Вы опрокинули бутылку, — сказала она.
Он выругался, наклонился. Пиво лилось на пол.
Сидя на лестнице, она ждала приезда «технички».
За дверью слышалось мяуканье кота. С пятого этажа доносились звуки квартета Брамса или квинтета, кто его знает. Внезапно они оборвались, и в воздухе повисла незаконченная нежная музыкальная фраза. Дикари!
Долгое время ночную тишину нарушал только шум в водостоке. Это был старый дом, в котором она снимала квартиру, именовавшуюся в справочниках: «70 кв.м., ориг. план., солнечная стор., все удоб.».
Наконец загорелся свет.
Пока лифт поднимался вверх, она надела туфли, оправила юбку, затянула пояс на плаще. Слесарь нашел, что у клиентки красивые ноги, но заставил подписать счет на 900 франков. Кот, оскорбленный тем, что провел полночи в одиночестве, ускользнул у нее из рук, когда она захотела его приласкать.
— Не бросай меня, Красавчик! Особенно сейчас! — молила она.
Но Красавчик остался непреклонен.
Раздеваясь на ходу, она зажгла всюду свет, даже на кухне, чтобы отогнать все еще терзавший ее страх. Расстегивая бюстгалтер, выслушала автомат-секретаря, стала искать ручку, чтобы записать номер телефона, куда же она запропастилась? Ах, да, осталась в сумочке — она совсем забыла о ней, пока мысленно перебирала украденное. Разве припомнишь все, что находится в дамской сумочке… Даже о пяти тысячах франков, приготовленных для поставщика, который терпеть не мог чеков, она вспомнила не сразу. Да еще о золотом браслете, который таскала уже месяц — надо было починить замок. Жаль…
Пока ванна наполнялась водой, она скрутила свои пепельные волосы, воткнула в них две шпильки, чтобы они держались на затылке, и стала пристально рассматривать круги под глазами.
Пора было позабыть о происшествии. Завтра, конечно, придется предупредить банк о пропаже чековой книжки и кредитной карточки… сменить дверной замок… что еще?
Обрабатывая ссадину на колене, она вспомнила о красном бумажнике. Бутылочка с зеленкой выскользнула у нее из рук на черно-белый кафель и разбилась.
…Они шептались, лежа на узкой постели, которую от соседней комнаты отделяла такая тонкая перегородка, что слышен был храп спящего там мужчины.
— Я не хочу, чтобы ты крал ради меня, — говорила Элизабет. — Не хочу. Тебя рано или поздно поймают.
Парень усмехнулся, сощурив черные глаза. Потом отбросил одеяло и стал рассматривать голое тело девушки.
— Ты похудела, — серьезно сказал он. — Я не хочу, чтобы ты худела. Я хочу, чтобы твои груди всегда были тяжелые, полные и нежные. Я должен тебя хорошо кормить.
Он вытянулся рядом с Элизабет, положил ей на грудь свою голову, одной рукой схватил ее длинные волосы и закрыл глаза.
— Однажды тебя поймают, — повторила девушка, — и отправят в тюрьму, а я умру от стыда.
Он сказал, что в следующем месяце у него появится работа — перевод; что он ненавидит ее, что она жалкая мещанка, что наступит день, когда с нынешней дерьмовой жизнью будет покончено, что он купит ей остров в Греции, где она родит ему семерых детей с хлорофилловыми волосами, так как пищей их будет воздух и солнце, и им не понадобится работать или красть ради хлеба насущного. Он говорил еще другие глупости и уснул, придавив ее своим телом.
…Он долго шел, пытаясь на ощупь под курткой открыть сумочку и вытащить из нее деньги. В первый раз все произошло довольно быстро, и он сумел выбросить сумочку на помойку еще по дороге домой. На этот раз молния никак не поддавалась, и он справился с нею только при свете в комнате. Так он обнаружил пакет с деньгами.
С радостным воплем Пьер подбросил их в воздух, как конфетти. Элизабет молча подобрала деньги, сложила и сунула обратно в пакет. Пьер сказал, что это все ей! Но она отказалась их взять, эти грязные деньги, хватит с нее. Тогда он зажег спичку и поднес ее к одной из купюр. Она набросилась на него с криком, что он сошел с ума.
Теперь она гладила его темноволосую голову, которая покоилась на ее груди, мешая свободно дышать. Во сне рука Пьера расслабилась. Девушке удалось высвободить сначала волосы, потом ноги и выскользнуть наконец из постели. Пьер повернулся на другой бок, не проснувшись. Начало светать.
Сидя на ковре, она долго вглядывалась в его спокойное лицо, которому сон вернул детскую невинность. Это был красивый парень. Ей нравилось прогуливаться с ним рука в руке. Они обращали на себя внимание прохожих, оба затянутые в джинсы… Красив, но безумен. Он вполне мог сжечь билет в 500 франков. Он был способен на все.
Элизабет вспомнила отца, подсчитывающего каждый день выручку, из которой он давал ей одну монету для копилки: помни, надо быть бережливой, Лизи… Она схватила сумочку, вытрясла из нее все содержимое, удивилась чистой расческе — такие всегда казались ей подозрительными, расчесала ею волосы, открыла и закрыла пудреницу, отодвинула, не глядя, бумаги, поиграла молнией, понюхала надушенный платок и подумала: не оставить ли его себе, но Пьер не велел — так, мол, всегда и попадаются, только деньги не пахнут. Она затолкала все в сумочку и, не заперев ее, раскачав на ремешке, выбросила через окно на улицу.
Затем постояла, голая и грустная, у окна, ожидая грузовика с мусорщиками, пока не увидела, как металлические челюсти захватывают то, что им подбрасывают люди в перчатках.
В это утро, вопреки обыкновению, президент Республики опаздывал…
Вместо того чтобы точно в 10 утра войти в зал Совета министров, где члены кабинета ожидали его, стоя за стульями, он появился в 10.17, опираясь на трость, и во время заседания был весьма резок. Располагая в этих стенах прерогативой на иронию, он пользовался ею чаще обычного, не щадя даже своих любимчиков. Одному из них он отказал, несмотря на предварительную согласованность в назначении на пост представленного им кандидата, заявив, что уже имел возможность оценить некомпетентность этого господина на другой должности и что, мол, не считает нужным вознаграждать его за это, вопреки установленному правительством обыкновению.
Реплика: «господин министр юстиции, мы были бы вам весьма признательны, если бы вы следовали тацитовскому лаконизму, как бы затруднительно сие для вас не было», — заставила того вздрогнуть.
Сидя напротив президента, премьер-министр рассеянно следил за короткими руками, терзавшими очки. Когда он вошел к нему в 9.30, тот был спокоен, благожелателен, даже улыбчив. Но все изменилось после того, как секретарь в 10.02 вручила ему записку. Тогда он сказал: «Идите… Я сейчас». Затем премьер-министра весьма заинтриговала записка президента, посланная ему по кругу, где значилось: «Я вас не задерживаю на обед». Другая записка, предназначенная министру внутренних дел, гласила: «Где вы обедаете? Вы можете мне понадобиться».
Премьер-министр проследил взглядом за посланным ответом. В 13 часов президент встал и тотчас вышел своей немного вялой походкой — наследием перенесенного полиемиелита. На людях он обычно не пользовался тростью, которая несколько облегчала ему ходьбу. Однако все знали, что в молодости он победил болезнь, и были небезразличны к такому проявлению мужества.
Премьер-министр и министр внутренних дел расстались, так и не сумев объяснить друг другу, что могло случиться между 10.02 и 10.17 и что так повлияло на распорядок дня президента и его настроение.
