Говард Фаст - Хелен
Затем вынула заколки и волосы рассыпались золотым каскадом по плечам.
— Тебе нравятся мои волосы, — просто сказала она.
И распростерлась на постели.
Глава шестая
Было довольно поздно. Клэр нацепила наглазники, я же лежал без сна, наблюдая, как бледно-серые пальцы рассвета царапаются в жалюзи. Клэр лежала напряженная и неподвижная, как бревно. Наконец это настолько мне надоело, что я не выдержал и взорвался.
— Хорошо, ты меня ненавидишь. Теперь можешь спать.
— Я не могу спать.
— Ты слишком много пьешь. Некоторые люди, напившись, засыпают. Тебя же спиртное бодрит.
— Иди к черту, — сказала Клэр.
— Очень мило с твоей стороны.
— Ты мне осточертел, — призналась Клэр. — С тех пор, как ты связался с этой дрянью, тебя не узнать. Ты просто озверел.
— Я вовсе с ней не связался. Мне поручили её защищать.
— Ах, какой подвиг! Может, наградить тебя за отвагу?
— Слушай, не приставай ко мне. Поспи лучше.
— Боже, как мне с тобой трудно, — прошептала Клэр. — Тоже мне, Перри Мейсон выискался. Ты же дальше собственного носа не видишь. Все в городе знают про эту сучонку — третьеразрядную шлюху…
— Замолчи, Клэр. Враждебность из тебя так и прет.
— И убийцу. Судья Ноутон…
— Господи, Клэр, неужели ты будешь оплакивать судью Ноутона? Пожалуйста — рви на себе одежды и посыпай волосы пеплом. К твоему сведению, ничего у меня с Хелен Пиласки нет. Я должен защищать её на суде и согласился взяться за её дело лишь по настоянию Чарли Андерсона и Джо Апполони. Как, по-твоему, мне себя вести?
— Брось это дело! Выйди из игры. Пусть она сдохнет. Есть ведь, кроме тебя, и другие адвокаты, — Клэр сорвала наглазники и уселась лицом ко мне. — Умоляю тебя, Блейк, сделай это ради меня.
— Почему? — захотелось мне знать. — Почему?
В ответ Клэр только затрясла головой и расплакалась. Я закрыл глаза. Пора и мне было поспать. Мне предстоял сложный день.
* * *Я мерил шагами комнату для свиданий, нетерпеливо дожидаясь появления Хелен; когда же её привели, мои досаду и раздражение вмиг как рукой сняло. Хелен выглядела такой свеженькой и прелестной, что от одной мысли о том, что её неминуемо ждет смерть через повешение, у меня в душе заскребли кошки.
Я должно быть, переменился в лице, потому что Хелен спросила:
— У вас все в порядке, Блейк?
— Наверно.
В её голосе послышались участливые, даже заботливые нотки.
— Не волнуйтесь из-за меня, Блейк.
— Легко сказать, — фыркнул я. — У меня нет ни защиты, ни даже мало-мальски надежной точки опоры — ровным счетом ничего, что я мог бы противопоставить обвинению, а она говорит, чтобы я не волновался. Неужели тебе не страшно?
— Нет.
— Тебе безразлично, что тебя ждет смерть?
— Ну… пожалуй, да.
— Чушь собачья! Кто-то вбил тебе в голову, что тебя спасут от петли. Так вот, заверяю тебя…
Мои слова умерли у меня на губах. Я уселся за стол, а Хелен села напротив, внимательно глядя на меня.
— Что вы хотели сказать, Блейк?
— Тебе не отвертеться, — беспомощно выдавил я. — Если ты только не одумаешься и не начнешь говорить. Дай мне хоть что-нибудь. Любую зацепку. Господи, как мне не хватает хоть какой-то зацепки.
— Блейк, мне это безразлично.
— Но мне не безразлично! — заорал я. — Неужели тебе это не понятно?
Надзирательница просунула голову в дверь.
— Что-нибудь случилось, мистер Эддиман? Вы так кричали.
— Нет, нет. У нас все в порядке.
— Я буду снаружи, мистер Эддиман.
— Я знаю, спасибо. Если понадобится, я вас позову.
Хелен встала.
— Поговорим в другой раз, Блейк. Когда вы не будете так нервничать.
Я молча поднялся, проводив её до двери, но в последнюю секунду спохватился.
— Хелен?
— Что, Блейк? — спокойно спросила она, поворачиваясь ко мне лицом.
— Бергер сказал, что ты говорила с ним по-немецки… и очень хорошо.
Она вскинула брови.
— Какой Бергер?
— Новоорлеанский головорез из «Пустынного рая».
— Ах, да. Разумеется. Да, я что-то ему сказала.
— Откуда ты знаешь немецкий, Хелен?
— От дедушки. Он ведь у меня был немец.
Она подошла к надзирательнице, и они зашагали прочь по коридору.
* * *Мэри Пиласки, мать Хелен, выглядела усталой, растрепанной и неряшливой. У неё были жиденькие седые волосы и унылые голубые глаза, утопавшие в морщинках. Кожа на шее висела складками, а ноги были сплошь испещрены варикозными венами. Я бы ей дал сколько угодно лет — от пятидесяти до шестидесяти пяти. Она была из тех женщин, что к пожилому возрасту бесследно утрачивают все, чем гордились в юности. В Чикаго она служила домработницей и хозяева отпустили её на два дня. Самолетом она никогда прежде не летала.
Первым делом, едва я её встретил, Мэри Пиласки пожаловалась:
— Ноги у меня, знаете ли, болят. Да и в самолете я едва не умерла от страха.
Я спросил, не хочет ли она перекусить или выпить кофе. Она согласилась, присовокупив, что не отказалась бы пропустить стаканчик. Я отвел её в бар.
— Что вам заказать, миссис Пиласки? — спросил я, когда мы уселись за столик.
— А вы часто летаете самолетами? — полюбопытствовала она.
— Да.
— Ох, и натерпелась же я, — пожаловалась она. — По-моему, Господь не зря противился тому, чтобы люди летали. Я ведь женщина набожная. Не судите обо мне по моей дочери. Мне, пожалуйста, виски с имбирной шипучкой. Только виски двойное, хорошо? Я вообще-то не пью, но очень что-то разнервничалась из-за полета.
— Двойное виски с имбирным лимонадом, — сказал я официанту. — И бурбон со льдом.
Она опорожнила свой стакан в два глотка, пояснив, что страшно хочет пить. Я заказал вторую порцию.
— Вы очень добры, мистер Индимен…
— Эддиман.
— Да, я так и хотела сказать. А за мою обратную дорогу вы тоже заплатите?
Я кивнул.
— Сколько вам лет, мистер Иддимен?
— Эддиман, — машинально поправил я. И ответил: — Тридцать семь.
— Извините, что я спрашиваю, но я гораздо старше. В том смысле, что имею право спросить…
— Да, разумеется, — отмахнулся я. — Можете задавать мне любые вопросы.
— Знаете, мистер Идни… Энди… Моей дочери следовало бы выйти замуж за вас. Может, тогда в её жизни все вышло бы иначе. Но вы уже женаты. Я это вижу.
— Да, я женат.
— Так я и знала. Самые лучшие, они почему-то всегда женаты.
Допив вторую двойную порцию виски, которое мгновенно возымело на неё свое действие, миссис Пиласки расслабилась. В конце концов, не так уж часто ей выпадало сидеть в баре аэропорта города Сан-Вердо с молодым человеком, который платил за её выпивку.
— Знаете, мистер Аддиван, — заговорила она, доверительно наклоняясь ко мне, — я бы с удовольствием заглянула в одно из этих знаменитых казино. Я, правда, никогда в азартные игры не играла, но вот посмотреть бы хотелось… Что там у них внутри. Вы не думайте, я ни о чем не прошу. Деньги у меня есть, — она раскрыла сумочку и извлекла из неё ветхий бумажник. — Вот, здесь пятьдесят девять долларов. Я не нищенка. А, знаете, бывают ведь люди, которым ничего не стоит за один вечер просадить в казино двадцать, а то и тридцать баксов!
Я кивнул и перешел к делу.
— А меня, миссис Пиласки, больше всего волнует судьба вашей дочери. Вы знаете, что ей грозит?
— Ее посадят в тюрьму?
— Она уже в тюрьме. Ее хотят отправить на эшафот.
— Что? — у неё отвисла челюсть.
— Ей грозит смертная казнь, — пояснил я. — Через повешение.
— Нет… — миссис Пиласки криво усмехнулась, обнажив ряд неровных желтых зубов с зияющими между ними дырами. — Так только в кино бывает.
— И в нашем штате. Вам известно, миссис Пиласки, что ваша дочь застрелила человека?
— Я не желаю иметь с ней ничего общего! — вскричала вдруг её мать. — Она проститутка!
— Нельзя так говорить. Вы нужны вашей дочери.
— А не кажется ли вам, что мне стоит выпить еще?
— Может быть, после ужина?
— Одну порцию.
Я заказал ей виски.
— Как, говорите, вас зовут-то? — вдруг спросила она.
— Эддиман.
— Ваше здоровье, мистер Эддиман.
— Ваша дочь хорошо успевала в школе? — спросил я.
— А?
— В школе. Она хорошо училась?
— Кто?
— Ваша дочь, — терпеливо повторил я.
— А почему, по-вашему, её оттуда выгнали, сучку эту?
— Я имею в виду её успеваемость, — сказал я. — Оценки по разным предметам.
— Она была безнадежна, — сказала миссис Пиласки. — Тупа, как пробка.
— Может быть, все-таки не совсем тупа? — пытался настаивать я.
— Сучонка бесстыжая… Послушайте, что я вам скажу, мистер Иддивен. Я это не каждому говорю, я — женщина гордая. Сейчас гордых людей мало, а я вот как раз такой человек. Но вы… вы ведь вроде врача, да?
