Харри Нюкянен - Ариэль
— Можно нам войти?
Мужчина отступил назад и уселся на видавший виды диван, на котором комом лежало постельное белье. Воняло застарелой грязью. На столе среди пустых пивных бутылок лежали остатки еды. Женская рука тут явно ничего не касалась.
— Вы не видели никого, кто вечером приезжал в мастерскую к Хамиду?
— Вечером? Да туда все время кто-нибудь приезжает. Клиенты, приятели Хамида и друзья парнишки, который у него работает. Сплошным потоком идут.
— Хамид часто задерживается по вечерам на работе?
— Да почти каждый день… Сегодня, правда, не показывался. Пара клиентов заходили спросить про него. Он не отвечал на мобильный. Вообще странно, Али — он аккуратный… А что, случилось что-нибудь, обокрали?
— Кого из посетителей автомастерской вы видели вечером? — продолжила гнуть свою линию Стенман.
— Покажите-ка еще разок ваше удостоверение. Глаза только начинают видеть.
Мужчина почти уткнулся носом в мою полицейскую карточку.
— Кафка… Как-то в шестидесятых в скупке у Кафки на Пурсимиехенкату я приобрел хорошие наручные часы. Порядочные старинные заводные часы, легендарный «Зенит» в стальном корпусе. Потом я по пьянке забыл их снять в сауне на Харьютори, они промокли и сломались, — пожаловался старик. — Не родственник?
После сотого вопроса о родственной принадлежности я уже знал, что жителям Хельсинки известны только два Кафки. Один — писатель, другой — владелец антикварного магазина.
— Нет, не родственник. Что произошло вечером?
— Почему вы не спросите прямо у Али? Он славный человек, хоть и мусульманин. Я бы не продал мастерскую какому-нибудь засранцу.
— Автомастерская раньше принадлежала вам?
— Мне, кому ж еще. Али родом из Багдада, это в Ираке. Приехал в Финляндию как беженец и много лет у меня работал. Честный человек, по-моему, отчего было не продать ему мастерскую, когда я уходил на инвалидность. Договорились, что мне можно будет держать тут этот свой дом на колесах.
Яппинен подхватил со стола бутылку, в которой оставалось еще несколько сантиметров пива, и опрокинул себе в рот.
— Вчера они поздно закончили работать… Я часов в восемь ходил на «Тебойл» прикупить сарделек, молока и немного пивка, у них еще свет горел.
— Вы заходили в мастерскую? — спросила Стенман.
— Нет.
— Вы видели Хамида или его работника?
— Вашина? Он тоже из Ирака. Не видел.
— А кого-то еще?
— Нет.
— Вы сказали, что там бывало много народу, клиенты и приятели Вашина, — напомнила Стенман.
— Я имел в виду днем, не вечером…
— Но вечером вы никого не видели?..
— Не видел.
Стенман пристально посмотрела на Яппинена. Тот взял со стола принадлежности и принялся сворачивать самокрутку.
— А машину видели?
— Там были «вольво» Али и «бэха» Вашина. Она у него всего пару недель. Каждый день покупает для нее новые висюльки. На зеркале в салоне у него навешано столько четок и игральных костей, что я удивляюсь, как он еще дорогу видит.
— Красная «БМВ»? — уточнил я.
— Да.
Оба автомобиля по-прежнему стояли во дворе. Их как раз осмотрели и теперь должны были транспортировать в полицейскую лабораторию для более подробного изучения.
— А что за человек Вашин Махмед? — спросил я.
— Трудолюбивый, нормальный парень. Вот что у мусульман хорошо, так это уважение к старшим. Меня всегда называет «отец», отец — то, отец — сё. За бухлом, правда, ходить отказывается, хотя я его просил.
— Вы видели какие-то другие машины?
Старик обвел взглядом помещение в поисках, чем бы промочить горло, но ничего не нашел.
— Вечером, что ли?
— Да?
— Нет, но я на какое-то время отходил на «Тебойл».
— Сколько времени вы там провели?
— Взял, кажется, одно пиво и пошел прямо домой. Полчаса.
— У вас сохранился чек?
— Чек? — удивился старик, но взял со стола очки с отвалившейся дужкой, встал и пошел к вешалке у двери. Он пошарил рукой в кармане старомодной кожаной куртки и высыпал добычу на стол. В кучке обнаружились сломанная сигарета, болт на шесть миллиметров, пара мелких монет и несколько бумажек. Я взял бумажки и нашел то, что искал.
Согласно чеку старик купил сардельки, молоко, хлеб и упаковку пива, шесть бутылок. Покупка была оплачена в 20.05. Яппинен посмотрел через сломанные очки на улицу и увидел полицейских, ходивших по двору.
— И там полицейских, как черники на кочке. Они что, засранцы, торговали наркотой или сбывали краденое?
Вместо ответа я спросил:
— Вы помните еще что-нибудь о вчерашнем вечере? Что вы делали, когда вернулись сюда?
— Ну, новости, может быть, посмотрел… и прикончил несколько бутылочек пива. Потом лег спать.
— Вы простатитом не страдаете? — спросила Стенман.
Я взглянул на нее с легким удивлением.
— В таком возрасте у какого мужчины его нет?
— Вы выпили пива на «Тебойле» и потом еще тут. В туалет вы куда ходите?
— За свой автодом.
— И тогда тоже ничего не заметили?
— Посмотрел на звезды, небо было чистым, и луна, красивая… Ну, и еще я был, может, немножко выпимши.
Дом оказался добротным, построенным в пятидесятых годах, четыре этажа оштукатуренного кирпича. На лестнице пахло едой и мастикой для пола, и я знал, что в подвале стоит меловой запах побелки. Эти дома всегда пробуждают во мне ощущение домашнего уюта и защищенности. Возможно, причина тут в том, что десять первых и самых счастливых лет своей жизни я провел именно в таком. Я был уверен, что в подвале тут кладовки, сооруженные из сетки для куриных клеток, как и в моем родном доме. В одной из таких кладовок я, разложив на полу поролоновый матрас, предпринял решительную попытку забраться в трусы к своей подружке Кармеле Мейер, жившей в том же доме. Хотя Кармела многообещающе сопела мне в ухо, я был вынужден еще год трудиться в том же направлении, прежде чем добился своего.
В холле на первом этаже я изучил табличку с именами жильцов — на такой же в детстве мы меняли местами съемные буквы, изобретая жильцам новые, забавные имена. Хамид жил на третьем этаже. В доме не было лифта.
Я попросил Стенман сопровождать меня. Мне не хотелось одному встречаться с женой и четырьмя детьми убитого. Кроме того, никогда не известно, что тебя ждет в квартире.
— Кто скажет? — спросила Стенман, когда мы поднялись на второй этаж.
— Ты, если можно.
— Хорошо. Не знаешь, они говорят по-фински?
— Почти наверняка. Живут здесь уже одиннадцать лет.
Я звонил из машины в Пасилу и получил информацию об Али Хамиде и его семье. Возраст сорок шесть лет, жена и четверо детей, девочка и три мальчика. Старшему четырнадцать, родился в Ираке, младшему пять. Хамид и его супруга получили гражданство Финляндии четыре года назад.
Мы остановились на третьем этаже. Прежде чем позвонить, я отдышался. Дверь открыл мальчик лет семи.
— Мама дома?
— А кто вы такие?
К двери подошла мать мальчика. Я показал свой служебный жетон:
— Из криминальной полиции. Здравствуйте.
В глазах у женщины промелькнул ужас, но она взяла себя в руки.
— Можно нам войти? — спросил я.
Женщина отступила в сторону и впустила нас.
— Вы замужем за Али Хамидом?
Женщина велела детям идти в свои комнаты.
Я осмотрелся. Гостиная обставлена на арабский манер: тяжелые кожаные стулья, темное дерево, десятки безвкусных стеклянных и фарфоровых предметов, фотографии в затейливых рамках и водопадом спускающиеся портьеры. При этом впечатление такое, что комната не обставлена, а каждая вещь просто положена на первое попавшееся место.
Лишь после того, как самый любознательный ребенок вышел, женщина спросила:
— Что с ним?
— К сожалению, он погиб, — сказала Стенман.
— Когда? — спросила женщина, как будто не понимая.
— Видимо, вчера вечером.
— Вечером он не вернулся домой, и я ему звонила… он не ответил.
Голос начал дрожать, и она отвернулась.
Стенман подошла к женщине, обняла ее за плечи:
— Примите наши соболезнования. Нам нужна ваша помощь, чтобы найти преступника. Работник вашего мужа, Вашин Махмед, тоже убит.
Женщина неловко вытерла слезы кистью руки и громко всхлипнула. Старший ребенок испуганно заглянул в дверь.
Мать резко крикнула:
— Уйди! Иди в свою комнату!
Голова мальчика исчезла, и дверь закрылась.
— Я все время боялась, что с ним что-нибудь случится…
— Почему?
— Я ему говорила, чтобы он ни во что не ввязывался.
— Во что он ввязался?
Стенман подвела женщину к дивану. Она почти рухнула на него.
— Нам нужна ваша помощь, понимаете?
— Али был хорошим человеком, хорошим отцом, почему они совершили это? Он не сделал никому ничего плохого.
Женщина заткнула себе рот кулаком.
