Иван Лазутин - Сержант милиции
Строго посмотрев на Наташу, Николай раскрыл книгу и, с минуту подумав, точно что-то вспоминая, начал читать:
— «Я вижу, как растет и развивается жизнь, как она, уступая упорным исканиям мысли моей, раскрывает передо мною свои глубокие, свои чудесные тайны. Я вижу себя владыкой многого; я знаю, человек будет владыкой всего! Все, что растет, становится сложнее; люди все повышают свои требования к жизни и к самим себе… Когда-то под лучом солнца вспыхнул к жизни ничтожный и бесформенный кусок белка, размножился, сложился в орла и льва, и человека; наступит время, из нас, людей, из всех людей, возникнет к жизни величественный стройный организм — человечество!.. Тогда у всех клеток его будет прошлое, полное великих завоеваний мысли, — наша работа! Настоящее — свободный, дружный труд для наслаждения трудом, и будущее — я его чувствую, я его вижу — оно прекрасно. Человечество растет и зреет. Вот жизнь, вот смысл ее!..
Мы — дети солнца! Это оно горит в нашей крови, это оно рождает гордые, огненные мысли, освещая мрак наших недоумений, оно — океан энергии, красоты и опьяняющей душу радости!..»
Николай замолк. Глаза его были широко раскрыты и блестели по-особенному. Брови, изогнувшись, походили на два соколиных крыла на взлете
Съежившись, Наташа затаила дыхание. Она боялась произнести слово.
Николай заговорил снова:
— Это более, чем талантливо! Только за одно то, что Горький, как факел, поднял душу нового человека-творца, который осознал и видит, что он, а не кто-нибудь другой, хозяин жизни, за одно это Горький уже велик! Что ты так смотришь? Ты хочешь сказать, что Протасов — дворянин, сын генерала, а мы-де, мол, живем в другую эпоху? Все это так! Но пойми ты также и то, что люди плачут и радуются, умирают и рождаются сегодня так же, как они радовались и плакали, умирали и рождались тысячу лет назад. Пойми, что я говорю о чувстве, о большом чувстве хозяина жизни. Это чувство знакомо мне и тому рабочему, который живет за этой стеной. Если ты будешь возражать…
Но Наташа не возражала. Она все поняла. А поняв, почувствовала себя точно раздавленной той силой, которая исходила от Николая.
Спустя несколько минут ей вдруг стало легко и радостно. С выступившим на глазах бисером слезинок она приблизилась к Николаю, но, словно напугавшись чего-то, вдруг отшатнулась и вышла на балкон.
Солнце уже село. В окнах домов и на столбах зажигались огни. Москва дневная уступала место Москве вечерней. Николай только теперь вспомнил, что, входя в квартиру, забыл поинтересоваться почтой. Третий день он ждал писем. Сквозь дырки железного ящика пестрела цветная обложка «Огонька». «Литературную газету» он узнал по шрифту заголовка. Кроме газеты и журнала, в ящике оказались еще письмо и открытка. Открытка была от матери. Она писала, что едет благополучно и подъезжает к Ростову, но волнуется, как он там хозяйничает без нее. Дальше шли обычные наказы.
Письмо было толстое и местное. Почерк на конверте был незнакомый.
— Может, я мешаю? — спросила Наташа, заметив на лице Николая строгую сосредоточенность, с какой обычно распечатывают письма с незнакомым почерком.
Николай ничего не ответил. И только прочитав первые строки, улыбнулся:
— Слушай, буду читать.
В широких спортивных брюках и в большой мужской сорочке, рукава которой закрывали кончики пальцев, Наташа походила на подростка. Забравшись коленками на стул, она положила голову на ладони. Не спуская глаз с Николая, она была полна тихой и ровной радости.
Николай начал:
«Здравствуйте, уважаемый Николай Александрович!
Письмо пишет вам ваш бывший подследственный Анатолий Максаков. Как видите, вместо десяти лет пробыл в лагере всего два с половиной года. Работал с зачетом. Давал по 200–300 процентов в смену. Вот уже полгода, как я вернулся в Москву. За хорошую работу был помилован. Все два с половиной года лагерной жизни я переписывался с Катюшей. То письмо, которое я просил вас опустить в почтовый ящик, она получила с вашей маленькой записочкой. Ее она хранит и сейчас. Вы советовали ей писать мне хорошие письма и подсказали, как можно найти мой адрес. Большое вам за это спасибо.
Катюша нашла мой адрес и писала мне очень хорошие письма. Сейчас она работает техником на заводе, помогла и мне устроиться на этот же завод слесарем-сборщиком. Вот уже четыре месяца, как я работаю. Работа мне нравится. Катя мой начальник. Зарабатываю неплохо. Уже месяц, как меня перевели по шестому разряду. Все хорошо, но есть маленькая загвоздка. Родители Кати против нашей женитьбы. Мать ее даже заявила: или я, или он. Вот и подумай — что тут делать. Причину, конечно, вы знаете, я отбывал срок, а это, сами понимаете, мало кому понравится.
Я просил Катюшу поговорить с матерью по-хорошему, но она горячится, возгордилась и ушла к тетке.
Вот уже полмесяца, как она ушла из дому и ни разу туда не появлялась. Пожениться мы, конечно, поженимся, но со скандалом, а обижать родителей мне не хотелось бы.
Посоветуйте, Николай Александрович, как нам поступить и как нам уговорить стариков по-доброму.
Это, во-первых. Во-вторых, приглашаю вас на свадьбу, которую мы с Катюшей наметили на середину августа.
Еще раз большое вам спасибо за ту маленькую записку, которую вы вложили в письмо Катюше.
Ваш адрес я узнал у того усатого старшины, с которым вы меня привезли в отделение.
С приветом к вам Анатолий Максаков.
Катя тоже хочет что-то написать вам».
На другом листке было написано уже другим, круглым почерком.
«Дорогой, Николай Александрович!
Если б вы знали, как мы часто вас вспоминаем! Толя спит и во сне видит, что бы такого сделать для вас хорошего. Хотя в прошлом он и имеет большие провинности, но вообще он очень хороший, к тому же большой фантазер. А однажды он мне даже сказал, что если бы он очутился с вами в бою и вас ранило, он вас вытащил бы из любого огня.
А то, что он пишет вам насчет моих родителей, — все это мы утрясем сами. Толя преувеличивает. Свою мать я знаю лучше, чем он, пошумит-пошумит и смирится, А нам жизнь жить. Вчера она не вытерпела и пришла сама, велела идти домой и сказала, чтоб я «не дурила», А тете, у которой я сейчас живу, сказала, что раз пришлись друг другу по сердцу, — что же с ними сделаешь, пусть женятся. Меня ругает, а сама готовит приданое. Так что не утруждайте себя, Николай Александрович, советом, о котором вас просит Толя.
Самое главное — приглашаем вас с вашей супругой на нашу свадьбу, о дне которой я вам сообщу.
Прошу вас, ответьте на наше письмо хоть маленькой открыточкой.
С приветом к вам и глубоким уважением. Катя».
Ниже стоял адрес.
Когда Николай кончил читать, Наташа встала со стула и вышла на балкон. Тронутый письмом, Николай думал: «Вот любовь. Эх, если б тогда…» Повернувшись, он увидел, что Наташи в комнате не было. Он прошел на кухню и, не найдя ее там, вышел на балкон. Она стояла, низко опустив голову.
— Что с тобой? — Николай слегка коснулся плеча Наташи. — Чем ты расстроена?
— О Кате я немного знала и раньше, — тихо проговорила она. — Как-то раз после нашей ссоры на Каменном мосту, когда я не вытерпела и принесла тебе домой книги, я случайно заглянула в твой дневник. Он лежал на столе. Пока Мария Сергеевна на кухне собирала обед, мне тайком удалось прочитать в нем несколько страниц. Там было и о Катюше. Я еще тогда поняла, что она прекрасный человек. Ну, а сейчас ты видишь сам…
Наташа умолкла и опустила взгляд в темноту еще неосвещенного дворика.
— Что же сейчас? — спросил Николай, начиная понимать причину такой резкой перемены в ее настроении.
— Что сейчас? — Наташа подняла голову, и лицо ее вдруг стало строгое и даже гордое. — А сейчас, когда я сравнила себя с Катюшей, то поняла, что я не стою ее ногтя.
Сказала и резко отвернулась.
— Не нужно об этом, Наташа.
— Не нужно? Нет, нужно! Она сильная! Она не побоялась любить бывшего вора! Мне стыдно. Больно за себя! Ведь я тоже тебя любила. Но я испугалась, послушалась матери… А Катя не стыдится. Она из-за него даже ушла от родителей. А вот я тогда не могла этого сделать. Ведь ты об этом подумал, когда читал письмо? Скажи, об этом?
— Наташа…
— Нет, ты скажи — можно любить такую?
— Какую?
— Такую, как я? Такую, которая ушла от тебя, когда моя любовь тебе была особенно нужна, и которая пришла к тебе теперь, когда ты…
— Такую, как ты, любить можно, — сухо перебил ее Николай и отвел взгляд в сторону.
Наташа подняла на него глаза и положила руки на его плечи. Так она делала всегда, когда ей становилось невмочь сдерживать чувства. Взгляды их встретились.
— Коля, ты меня любишь?
Николай молчал.
— Любишь все так же?
Молча Николай продолжал смотреть ей в глаза.
Это молчание и пристальный взгляд, в котором, как ей показалось, затаились и любовь, и тоска, отмело все печальные думы. Наташа вся точно преобразилась. В одну минуту к ней вернулась ее восторженная радость, которой она кипела перед тем, как Николай прочитал письмо.
