Иван Лазутин - Сержант милиции
— Ну, вот теперь нас никто не сглазит, — мокрая с ног до головы, сквозь смех проговорила Наташа.
— Что ты наделала? Где я достану тебе сухое платье? Как ты пойдешь домой?
— А ты чего меня гонишь? Я еще не собираюсь уходить. Ступай принеси мне свои спортивные брюки и какую-нибудь рубашку.
Наташа была счастлива. Ей, как ребенку, хотелось дурачиться. Чувство, которое, как ей казалось, Николай сдерживал где-то в глубине, у нее вырывалось наружу, Вся мокрая, повернувшись к зеркалу, она тихо запела:
Можно ль наше прошлое
Замести порошею?..
Что с тобою, девочка,
Нежная, хорошая?
Расскажи мне, милая,
Плач, но не таи,
В мои руки сильные
Положи свои.
Я тебя согрею
Голубиной лаской,
Расскажу хорошую,
Неземную сказку…
Что с тобою, девочка,
Нежная, хорошая…
Можно ль наше прошлое
Замести порошею?..
Увидев в зеркале вошедшего Николая, Наташа оборвала песню и, зло прищурив глаза, спросила:
— А за клевету по вашим уголовным кодексам что дают?
— Ты опять о своем Ленчике?
— Да, о нем.
Николай посмотрел на часы.
— Через двадцать минут он будет арестован, а дней через десять его будут судить.
— Судить?
— Да, но только не за клевету, а за убийство.
— Убийство? — со страхом, почти шепотом, спросила Наташа.
— Да. После кутежа в «Астории» он и трое его друзей угнали чужую машину и задавили человека. За рулем сидел Ленчик.
19
Ленчик стоял перед раскрытыми окнами в своей комнате и не сводил глаз с нового многоэтажного дома, который еще не был полностью заселен.
Виктория Леопольдовна, усевшись в кресле, рассматривала журнал мод.
— Сплошная безвкусица! Никакой фантазии! То, что в Париже уже сдали в архив, у нас выдают за крик моды! Ох, эти Нюшки!
Виктор не слушал матери. Он думал о своем, но сказал, как бы отвечая на ее слова:
— Да! С тех пор как перед нашими окнами вымахали это здание, мне кажется, что мы живем в колодце.
— Полно тебе, Витенька. Как-никак, мы занимаем больше пятидесяти квадратных метров. Лифт, ванна, телефон, холодильник. Чего тебе не хватает?
— Дикари тоже радовались, когда научились в своих пещерах разводить костры. Но дикарям это простительно, они не знали, что жилища можно делать из дерева и обогревать их специальными печами. А я — человек, и радость дикарей меня не утешает!
— Об этом ты говори с отцом.
— Что с ним говорить? Разве он сам не понимает, что мы очутились на задворках у этого дома? Может ли тут родиться светлая мысль, когда взгляд закован в бетон? Вот уже два года, как я не написал ни одной светлой поэтической строки.
— А удобно ли отцу настаивать на квартире в новом доме, когда у нас довольно терпимые условия?
— Чепуха! Неудобно будет, когда с балконов десятого этажа на голову нам начнут бросать окурки.
— Я сама задыхаюсь в этом колодце, но что поделаешь, если у тебя отец такой бессердечный человек. Что ему семья, когда для него существует одна работа.
Неожиданно осененная какой-то мыслью, Виктория Леопольдовна подошла к окну.
— Это ужасно! Это ужасно! Теперь-то я, наконец, поняла, почему у меня последнее время такое подавленное состояние. От нас загородили солнце! Да, да, загородили. Ты прав, мы очутились в колодце! Все понятно. Все понятно…
Когда Виктория Леопольдовна вышла из комнаты, Виктор поднес к глазам бинокль и направил его в сторону нового дома. Пока он бродил любопытным взглядом по балконам и заглядывал в окна квартир, Виктория Леопольдовна разговаривала с супругом по телефону.
— Вечные совещания! Я жду тебя, немедленно приезжай. Совершенно неотложный разговор. Наконец-то у меня открылись глаза на такие ужасные вещи, мимо которых я спокойно проходила два года.
На одном из балконов десятого этажа Ленчик задержал бинокль. Профиль и прическа девушки показались ему очень знакомыми. Он ждал, когда девушка повернется, чтобы лучше рассмотреть ее. «Неужели она? А кто же тогда он?» — Словно мучая Ленчика, девушка долго не меняла положения. Наконец она повернулась. Это была не Наташа. Но то волнение, с которым он ждал ответа на свои предположения, не улеглось. Недоброе предчувствие, которое Ленчик испытывал все эти дни, не давало ему покоя. Тяжелый военный бинокль упал из его рук на зеркало, лежавшее на столе,
— Ведь все равно она обо всем узнает, — простонал он, склонясь головой на треснувшее зеркало.
На стук прибежала Виктория Леопольдовна.
— О боже, что с тобой! Продолжается цепь несчастий. Разбито стекло. Это не к добру…
Ленчик медленно, пошатываясь, встал и, не глядя на мать, процедил сквозь зубы:
— Если мы не переедем в новый дом, я сниму себе угол в сыром подвале и буду чахнуть. Только тогда вы оба с отцом, может быть, поймете кое-что. Но будет поздно!
— Виктор, что с тобой? Что ты хочешь?
— Двести рублей и машину на всю ночь.
— Витенька…
— Мне нужно рассеяться. Неси быстрее деньги и звони отцу, чтоб немедленно высылал машину.
— Я сейчас все сделаю, только ты успокойся.
Когда мать вышла, Ленчик резким рывком дернул шнур гардин и, занавесив окно, опустился в кресло. Через минуту Виктория Леопольдовна тихо положила перед сыном деньги и собралась уходить. Но не успела она сделать и двух шагов, как Виктор остановил ее и попросил том энциклопедии со словом «галлюцинация».
— Только быстрей! Может быть, это просто игра воображения.
Через минуту в дверях послышались шаги. Ленчик открыл глаза и увидел перед собой не мать, а неизвестного человека средних лет.
— Вы будете гражданин Ленчик Виктор Андреевич? — спросил вошедший.
— Я…
— Вы арестованы. Прошу следовать за мной. — Неизвестный предъявил ордер на арест.
— Зачем? За что? — со страхом попятился Ленчик.
— Разберемся в отделении.
На улице Ленчика ждала машина, но только не отцовская, а милицейская.
20
Стоя на балконе, Николай Захаров заметил, как внизу, через дворик, усаженный молодыми липами, шел мужчина и, задрав голову, смотрел на верхние этажи. Вот он остановился взглядом, кажется, на Захарове. «Чего он смотрит? Неужели думает, что я какой-нибудь ловкач, который въехал в новый дом с черного хода, а на балкон вышел, чтоб махнуть рукой своему шоферу: дескать, свободен, можешь катить на все четыре стороны… Неужели он подумал то же, что иногда ошибочно думал и я, проходя мимо таких же добротных домов?»
Повернувшись, Николай увидел на соседнем балконе пожилого, лет пятидесяти, человека. Одет он был в новую штапельную пижаму с красно-желтыми полосами. Положив свои крупные, узловатые кисти рук на перила, он смотрел вниз. «Чему он улыбается? Неужели он, как и я первое время, чувствует себя не в своей тарелке от такой роскошной квартиры? А может быть, он переселился сюда из какого-нибудь тишинского полуподвала? Хороший сосед. А руки! Руки!.. Разве это не биография его?»
И действительно. Несмотря на то что сосед в штапельной пижаме только что принял душ или ванну — это можно было заключить по его раскрасневшемуся лицу, шее и еще не просохшим волосам, — на больших кистях его рук остались несмываемые никаким мылом следы масла и металла.
Захарову было приятно, что рядом, за стенкой, живет не какая-нибудь мещанка с нервным и бледным лицом, с собачками и клетчатыми пледами, а простой рабочий, один вид которого уже располагал к себе. Он даже и пижаму-то, наверное, купил только потому, что получил новую квартиру.
Ощущение физической силы, соседство с рабочим, у которого такое открытое русское лицо, высота, с которой он смотрит на город, — все это вместе сливалось в одно большое, невыразимое чувство, от которого Николаю хотелось что-то делать, с кем-то спорить, что-то утверждать. Он даже не заметил, как на балконе появилась Наташа.
— Ты о чем думаешь? — спросила она, видя, как твердо сжаты у Николая губы.
— О чем я думал? Ты хочешь знать?
— О чем, Коля?
— Сказал бы, да слов подходящих не подберу.
— А ты займи у других, — пошутила она.
— У других? Можно! — Николай прошел в комнату, взял с этажерки томик Горького и позвал Наташу.
— Если б актер, играющий горьковского Протасова, перед тем, как во втором действии выйти на сцену, мог хоть в десятой доле почувствовать то, что чувствую сейчас я, своей игрой он потряс бы зал…
Наташа удивленно подняла глаза.
— Ты что, не помнишь Протасова, этого влюбленного в жизнь человека?
— Я решительно ничего не понимаю. Причем тут Протасов?
— Может быть, тебе и трудно понять это чувство. А вот ему, рабочему, что стоит на соседнем балконе, оно будет понятно без труда. Оно им выстрадано, оно его ведет…
Строго посмотрев на Наташу, Николай раскрыл книгу и, с минуту подумав, точно что-то вспоминая, начал читать:
