Раскаянье дьявола - Гранхус Фруде

— У меня просто предчувствие, — сказал он, хлопнув в ладоши.

— Понимаю. Но на твоем месте я бы не была так уж уверена.

— Почему?

— Его судимости… Кого он избивал?

— Бывших жен. Обе они сказали, что отчим он просто отвратительный.

— Он знал, что в палатке спят два мальчика.

— И что?

— Мужчины, избивающие своих жен, трусы. Если бы пьянка пасынка так его взбесила, он бы дождался, пока тот вернется домой. Я так думаю.

Рино задал этот вопрос только для того, чтобы попытаться сблизиться с напарницей. Он был абсолютно уверен в своем мнении.

— Я подумаю об этом, — сказал он и махнул рукой, через секунду осознав, что заимствовал этот жест у Иоакима. Рино подумал, что взрослому полицейскому он совсем не к лицу.

В это мгновение в дверь постучали. Хенри Леннинг, один из старейших сотрудников в участке, отдавший службе более тридцати пяти лет жизни, показался в дверях. По покрасневшему лицу коллеги Рино сразу же понял: что-то произошло.

— Я вот о чем подумал, — сказал Хенри, переводя дух. Он страдал от гипертонии и плохо переносил стресс, так что в оперативной работе больше не участвовал. За глаза коллеги называли его Сельма II. — Ты, наверное, тогда еще не служил в участке, Рино, но однажды у нас уже случалось что-то подобное. — Хенри вытер пот со лба. — Одного мы тогда поймали.

— Одного?

— А второго — нет.

Глава 11

На этот раз ее несли в большом чемодане. Его стенки были твердыми, и ей пришлось съежиться еще сильнее, чем в рюкзаке. И запах был другим — неприятный, неопределенный. Казалось, воздух вокруг такой же тошнотворный, как дым от костра. Чемодан постоянно трясло, и она представила себе, что ее тащат по узким коридорам. Повсюду звучали голоса, но она не могла уловить, что именно говорили люди. Может быть, кто-то искал маленькую девочку? Она попыталась выдавить из себя крик, но от этого ей стало еще труднее дышать. В этот момент мужчина что-то сказал, но в кромешной мгле чемодана его слова прозвучали нечетко и неясно, словно он говорил на иностранном языке. Она непроизвольно застонала, когда чемодан подпрыгнул на кочке. Голосов стало больше, послышался звук автомобильного двигателя, она поняла, что сейчас ее вывезут на берег.

Если он заберет ее с корабля, мамочка никогда не сможет ее найти. И она принялась кричать изо всех оставшихся сил. Несмотря на кляп во рту, она все-таки выдавила из себя душераздирающий вопль. Невозможно было представить, что находящиеся вокруг люди этого не услышали. От ее крика чемодан задрожал, да, он действительно затрясся. И она все поняла. Он вывез ее на причал. Тряска прекратилась, снова послышались голоса. Сейчас или никогда. И она снова закричала, ворочаясь и пинаясь изо всех сил. Она надеялась, что сейчас кто-то попросит мужчину открыть чемодан, но вместо этого голоса затихли. Она попыталась закричать в последний раз, но едва смогла вдохнуть. Нос заложило, ей показалось, что кто-то встал ей на грудь. Чемодан подняли, она немного покачалась в разные стороны, а потом ее опустили на землю. Хлынул поток света и, наконец, воздух — много воздуха. Мужчина вытащил кляп из ее рта, и она судорожно задышала, всхлипывая, а потом снова погрузилась во тьму.

Девочка поняла, что лежит в машине, сзади — там, куда папа обычно клал свои чемоданы. Однажды она попросилась поиграть в этой маленькой комнатке, но папа твердо ей отказал. Она даже представить себе не могла, где находится. Единственное, что она твердо понимала, — ее увозили все дальше и дальше от матери. Сама того не желая, она представила себе, как корабль постепенно удаляется, становясь лишь маленькой точкой на горизонте. Девочка зарыдала молча, без слез. Она плакала так очень редко, хотя иногда такое случалось. Она называла это «внутренним рыданием». Она плакала от тоски по матери, но при этом думала об отце. Может быть, именно из-за этих бесслезных рыданий.

Ей показалось, что она пролежала в этом замкнутом пространстве целую вечность, но вот мотор наконец затих.

Он взял ее на руки так, как обычно носила мама, если девочка спала или слишком устала, чтобы идти своими ногами. Она зажмурилась, но не удержалась и приоткрыла один глаз. Деревья. Поросшие травой скалы. И старый дом.

Первым, что она всегда замечала, попадая в незнакомое помещение, был запах. Дома его не было, но в остальных местах всегда чем-то пахло. Вот и здесь она почувствовала какой-то незнакомый ей ранее запах.

Он посадил ее на скамью в коридоре, а потом ослабил ремни у нее на ногах. На одной из стен висело изображение Спасителя на кресте.

— Теперь можешь двигаться.

Она попыталась сделать, как он сказал, но, казалось, невидимая веревка все еще связывала ей ноги.

— Теперь руки.

В этот раз он помассировал кисти, на которых держались ремни. У него были огромные ладони, почти в два раза больше отцовских.

— Хочешь пить?

Она кивнула. В горле у нее пересохло. Прежде чем пройти в соседнюю комнату, он закрыл дверь. Она услышала звук льющейся воды, и ей захотелось почувствовать влагу во рту как можно быстрее. Воду ей можно. На несколько секунд она забылась, перестала тосковать и бояться — она с жадностью выпила полный стакан.

— Еще?

Она залпом выпила второй стакан.

— Бедняжка, тебя замучила жажда.

Он улыбнулся, но из-за плохих зубов улыбка вышла устрашающей.

— Помнишь, что я тебе обещал?

Она опустила глаза и подумала о маме, о грусти, которая постоянно мелькала на ее лице, даже сквозь улыбку.

— Сказочную страну, — зашептал он, наклонившись поближе.

У него изо рта плохо пахло.

— Хочешь посмотреть?

Нет, она не хотела, а этот пугающий шепот отбивал малейшее желание.

— Пойдем, я тебе покажу.

Он открыл другую дверь, и она почувствовала запах влажной земли. Обычно она видела цвет запаха. Например, пицца, которую пекла мама, пахла оранжевым. А этот запах был черным, угольно-черным. Он потащил ее вниз по лестнице, запах превратился во вкус — неприятный вкус. Воздух был сырым и густым, на стенах висела паутина размером с крышку от кастрюли. Она насчитала четыре двери, все они были такими же грязно-серыми, как и стены. В это мгновение ей показалось, что откуда-то слышны сдавленные крики, она представила себе царапающие дверь пальцы. Она принялась звать маму — молча, внутри себя — и этот крик заполнил ей голову.

Он открыл дверь в одну из комнат, и запах стал знакомым. Этим летом мама красила кладовку. Пахло тогда точно так же.

— Я постарался навести для тебя красоту.

Диван и маленький стульчик в чехле из искусственного меха. Телевизор, дома у нее такого не было. Она никогда не интересовалась почему. Он отпустил ее руку, и она почувствовала, что хочет в туалет. Она едва успела подумать об этом, а по ногам уже потекло. Она стояла и смотрела на растекающуюся под ногами лужицу, не до конца понимая, что наделала.

— Просто постучи, когда захочешь в туалет.

Он принес из коридора тряпку.

Просто постучи. Ее здесь закроют. В полном одиночестве. Он поднял одну ее ногу, потом вторую. Она не могла двигаться. Запах мочи заполнил нос, но стыдно, как тогда, на корабле, не было. Держаться оказалось уже просто невозможно. Она вздрогнула, когда он встал перед ней на колени. У него изо рта по-прежнему плохо пахло.

— Не надо бояться. Я буду добр с тобой.

Замри! Они с мамой играли в такую игру в родительской постели, когда папы не было дома. Она складывала оба одеяла в большую кучу, садилась на край кровати и замирала. Мама тихонько толкала ее, во время падения нужно было замереть, у нее почти получалось.

Теперь она замерла. И ничего не могла с этим поделать.

— Хочешь, я кое-что покажу?

Застыли и голова, и шея. Она не могла ни кивнуть, ни покачать головой.

— Думаю, тебе понравится.

Она хотела домой. Домой, к маме.

— Пошли.

Он потащил ее в коридор и остановился у одной из дверей. Его тень на стене была похожа на того монстра, который иногда ей снился. Огромный колосс без глаз. А ее собственная тень напомнила ей о Красной Шапочке.