Лучший исторический детектив – 2 - Балашов Александр
Дверь парадного оставалась закрытой, никто без её ведома не выходил. У них в доме телефона нет, и полицию вызвал владелец бистро напротив. Она никуда не отлучалась и никого постороннего не видела.
Инспектор Дюбуа осмотрел комнату — убитый, одетый в пижаму, лежал лицом книзу на полу, сжимая в руке револьвер с тремя стреляными гильзами в барабане. Сам он получил два ранения — в грудь и в печень. Ящики письменного стола и шифоньера были выдвинуты, вещи перерыты. Следователь выглянул в окно, и увидел, что соседняя крыша почти вплотную примыкает к галерейке, с которой имелся вход в комнату убитого.
Очевидно, грабитель пробрался с неё под утро в комнату, надеясь поживиться чем-то ценным, и полагая, что хозяин крепко спит, либо отсутствует. Того разбудил шум, и он вышел из спальни в гостиную. Между ним и грабителем завязалась перестрелка, хозяин был убит, а гостю, опять-таки, через крышу, удалось уйти. Мсьё Дюбуа послал полицейского осмотреть крышу и галерейку. Тот обнаружил следы крови, которые привели его к пожарной лестнице. Очевидно, вор получил лёгкое ранение, и ему удалось уйти.
А через час пришло сообщение о том, что через три улицы обнаружили тело мужчины, сильно повреждённое наехавшим на него автобусом. Очевидцы показали, что погибший появился из подворотни, сильно шатаясь и зажимая рукой левый бок, из-под пальцев сочилась кровь. В таком состоянии он вышел на мостовую, где и был задавлен автобусом, водитель которого никак не ожидал его появления.
Несмотря на многочисленные ранения, несчастный был ещё жив, когда его грузили в карету скорой помощи, он кричал от страшной боли, иногда начиная бормотать что-то вроде: «Большие арбузы, тысячи долларов!», явно бредя. По отпечаткам пальцев определили, что это мелкий воришка, сводник и кокаинист, из русских эмигрантов, неоднократно задерживаемый полицией. Эти же отпечатки нашли в комнате убитого, да и группа крови совпала.
Таким образом, начавшееся столь неприятно дело обернулось для инспектора Дюбуа полным триумфом. Преступление было распутано за один день, дело закрыто за смертью преступника, в нём была полная ясность. А уж что там хотел найти у обычного одинокого холостяка этот мелкий жулик, и про какие арбузы и тысячи он бредил перед смертью, никого не волновало.
На радостях у мсьё Дюбуа даже прошла изжога. После работы он зашёл в номера мадам Сюзанны, где плотно пообедав и выпив полбутылки «Каберне-Совиньон», задержался ещё на часок у одной из её девиц — в пику жене, испортившей ему воскресный вечер.
Глава 1. Одесса, конец января, 1920
— Ну, и как ты жил эти годы, Николка, что делал, расскажи!
— Да что там рассказывать, — Николай устало махнул рукой, всё как у многих. Вернулся я домой перед самой Германской, всё пытался товарищей найти по Японской кампании, помочь, если надо…
Друзья снова встретились в Одессе, снова встреча оказалась случайной, снова они сидели за столиком, но уже не в приличном ресторанчике, а в грязной, обшарпанной забегаловке, где, впрочем, подавали довольно сносный «кофе» то ли из желудей, то ли из ячменя, пекли какие-то лепёшки из отрубей. Да и друзья переменились заметно. Одетые в старьё, плохо выбритые, всё время мёрзнущие на холодном январском ветру.
— Я помню, ты писал мне, — Савелий кивнул.
— Ну да, писал. Снял я себе квартиру — деньги оставались ещё — думаю, жениться пора, сколь можно холостяком ходить! Была у меня на примете девица, дочь одного ротмистра, Татьяна. Сирота, бесприданница, зато красивая, и характер добрый. Она при графине Разумовской в компаньонках состояла, тем и жила. Ну, сладили мы с ней быстро, ведь давно знали друг друга. Аккурат в июне 1914-го объявили о помолвке. Думали на Покров венчаться, но тут вся эта заварушка началась — Фердинанд, Австро-Венгрия: война на пороге! Все же понимали, что просто так это не кончится, большая бойня будет!
— Не все, Николка, понимали, — тихо сказал Савелий, — ох, не все!
— Да не в этом дело, Савка! Я-то всё понимал! Обвенчались мы с Таней в августе, сразу после Успенья, не успели толком семьёй пожить, я всё на фронт рвался. Да все от меня отмахивались: хромой, в запас списанный, куда лезешь? В начале, ты помнишь, эйфория такая была: мы наступаем, разгром врага близок! А потом начался 1915-й. Ты ведь писал небось про это, и про зимнее наступление, которое наши провалили, и август с немецким уже наступлением…
— Помню, как же, — Савелий улыбнулся, — только не обо всём писать разрешали тогда…
— Ну, кто хотел, тот знал, — Николай отмахнулся, — там сразу видно было по отношению ко мне. То всё гнали, мол, без тебя обойдёмся, а как начало прижимать, стали присматриваться, где меня использовать можно. В общем, в марте отправился я на фронт командиром вспомогательной роты тылового обеспечения. Ладно, думаю, мне бы только до фронта добраться, а там посмотрим…
Татьяна-то моя так и думала, что я буду тыловыми складами заниматься, а я её не разочаровывал, пусть думает и ни о чём не переживает, она ж тогда уже беременная была.
— Плохо она своего мужа знала! — усмехнулся Савелий. — Я бы сразу догадался, что ты не в тыл поехал, а в самое пекло!
— Ты знаешь, Савка, — Николай задумался, — мне кажется теперь, что всё она понимала. Только знала, что удерживать меня бесполезно. Ну, и делала вид, что верит, а сама небось испереживалась вся… Ну, а я, конечно, как приехали, сразу рванул на фронт. Уж как я свою тыловую команду оставил, да как уговорил себя в боевой полк записать, это долгая история, не буду тебя нагружать подробностями: всё равно писать об этом нельзя, а просто так — зачем оно надо?
— И что, Николка, как воевалось, никаких портфелей больше не находил?
— Да какие портфели, там, Савка, всё гораздо хуже было, чем в Японскую, страшнее. Воевал, как все, ранен был три раза, дослужился до полковника, офицерского Георгия заработал. Ещё вот и левую руку зацепило, так и скрючилась кисть, еле управляюсь. Письма приходили тогда нерегулярно, но получил весточку, что родила мне Татьяна дочь, назвала Еленой. Я на фронте, понятное дело, уехать не могу. Думал, разобьём немца, тогда и встретимся. А тут, сам знаешь, какая беда началась… Где меня только не носило: и у Алексеева успел повоевать, и у Деникина. Да вот ты знаешь, одно дело против германцев биться, другое — против своих же русских. Ну конечно, понимаешь, что это комиссары, что они смуту затеяли, царя свергли… А всё равно жутко, знаешь, когда на нас пехота в атаку прёт с криком «Ура!». Иное дело, если петлюровцы какие-нибудь атакуют, или кто ещё там. А вот против Красной-то армии совсем тяжко воевать было. Там ведь те же солдаты, которых ты недавно, может, сам в атаку поднимал, против тевтонца. И вдруг они на тебя в лоб идут, а ты им навстречу, и тоже «Ура!» орёшь.
А я всё домой, в Одессу, рвался. Устал непонятно с кем воевать, да и за Таню с дочкой переживал, как они там? В Одессе, по слухам, всё время власть менялась: то комиссары, то Антанта, то Румчерод какой-то.
Да и по всей стране не было власти крепкой, что тебе рассказывать, сам всё знаешь. Наш полк тогда разбили, велено было всем офицерам искать своих самостоятельно, сказали на юг пробиваться. Так я и попал к красным в первый раз. Нашли мы городишко какой-то скверный, на юге, от Одессы уже не так далеко. То ли Елизаветовка, то ли Екатериновка. Добровольцы оттуда выбили какого-то атамана, а сами, вместо того, чтоб остаться, тоже ушли. Я-то надеялся, что они надолго, утром собирался идти регистрироваться, думал — к своим прибился!
А поутру оказалось, что там уже комиссарская власть — какие-то красные части вошли в город ещё ночью, сопротивления не встретили, ну и захватили его. Тут хозяин гостиницы подсуетился, и сдал своих постояльцев новым властям: «Вот, дескать, здесь беляки, ахвицеры обретаются!».
Ну, а те долго рассуждать не стали, там, в номерах нас человек десять было, всех скопом и арестовали. Привезли в какое-то здание, закрыли в подвале. Потом по одному вызывали на допрос. Не били, не издевались, чего многие ждали. Просто спрашивали имя, фамилию, род занятий, что делал в этой самой Елизаветовке-Екатериновке, смотрели документы, у кого были.
