Луиз Пенни - Хороните своих мертвецов
И на миг он снова испытал то же, что и тогда, увидев лежащего Бовуара.
Он видел себя на экране, как он смотрит на Бовуара, вглядывается в лицо. Щупает пульс. Камера схватывала не события, а ощущения, чувства. Боль на лице Гамаша.
– Жан Ги? – позвал он, и ресницы инспектора дрогнули, веки открылись, а потом сомкнулись снова.
Пули ложились все ближе, и Гамаш, прикрывая Бовуара, оттащил его еще дальше, посадил спиной к стене, расстегнул бронежилет. Его взгляд скользнул вниз, остановился на ране. Кровь. Рванув карман на собственном жилете, Гамаш вытащил бинт, вложил в руку Бовуара, прижал ее к ране.
Склонился к Бовуару, прошептал ему в ухо:
– Жан Ги, ты должен держать руку вот так. Сможешь?
Бовуар снова распахнул глаза, борясь с забытьем.
– Не уходи от меня, – скомандовал Гамаш. – Ты можешь оставаться в сознании?
Бовуар кивнул.
– Хорошо. – Гамаш посмотрел вперед, туда, где шла схватка, и снова на Бовуара. – Медики уже близко. Идет Лакост, будет с тобой через считаные секунды.
Он помедлил и сделал то, что не было предназначено для посторонних глаз и что теперь видели миллионы. Он поцеловал Бовуара в лоб, пригладил ему волосы и исчез из кадра.
Бовуар смотрел на экран широко раскрытыми глазами сквозь пальцы, прижатые к лицу. Он предполагал, что на ролике будут нечетко зафиксированы события. Ему и в голову не приходило, что камеры зафиксируют чувства.
Страх и смятение. Шок и боль. Жгучая боль в животе, к которому он прижимал бинт. И одиночество.
Он видел на экране собственное лицо, искаженное мольбой в тот миг, когда Гамаш оставил его. Одного и с кровотечением. И он видел, как мучительно было Гамашу оставлять его, подчиняясь долгу.
Картинка переменилась, она показывала остальную группу, преследующую стрелков по коридорам. Перестрелка. Ранен полицейский. Упал стрелок.
Вот Гамаш несется через две ступеньки по лестнице, преследует стрелка, тот поворачивается и… не успевает выстрелить. Гамаш бросается на него, и они схватываются врукопашную. На экране мелькают руки, тела, звучат крики. Наконец шефу удается подхватить автомат, который был выбит из его рук. Размахнувшись, он наносит террористу сокрушительный удар по голове прикладом. Тот падает.
Под объективом камеры Гамаш опускается на колени, щупает пульс террориста, надевает на него наручники и тащит вниз. Там его пошатывает, но он удерживается на ногах. С усилием выпрямляется, поворачивается. Бовуар сидит спиной к стене у дальней стены. Кровавый бинт в одной руке, пистолет в другой.
Хрипы, тяжелое дыхание.
– Я… одного… взял, – говорит Гамаш, переводя дыхание.
С того мгновения, как началось видео, Эмиль не шелохнулся. Ему всего два раза за всю карьеру пришлось использовать оружие. И в обоих случаях он убил человека. Не хотел, но выхода не было.
Он хорошо готовил своих подчиненных. Категорически запрещалось брать на операцию оружие, если ты не собирался его использовать. А уж если ты его используешь – стреляй на поражение, в тело. Если выхода нет – убивай.
И вот теперь он смотрел на Гамаша: лицо у того было окровавлено после рукопашной, его качнуло, потом он сделал шаг вперед. Вытащил из-за пояса пистолет. У его ног лежал без сознания террорист. Выстрелы продолжались. Эмиль увидел, как старший инспектор повернулся на выстрелы наверху, сделал еще шаг вперед, поднял пистолет и выстрелил несколько раз подряд. Попал. Стрельба прекратилась.
На несколько мгновений. А потом прозвучала очередь. Гамаш взмахнул руками. Все его тело дернулось вверх, развернулось и рухнуло на пол.
Бовуар задержал дыхание. Он видел это в тот день. Шеф упал на пол и остался недвижим.
– Полицейский ранен, – хрипит Бовуар. – Шеф ранен.
Это длится целую вечность. Бовуар пытается шевельнуться, подползти к Гамашу, но не может. Вокруг стреляют. Он слышит в наушниках, как переговариваются полицейские, отдают команды, называют точки, выкрикивают предостережения.
Но он видит только безжизненное тело перед собой.
Потом он чувствует прикосновение чьих-то рук, и над ним склоняется агент Лакост, встревоженная и решительная.
Ее взгляд скользит по его телу, останавливается на окровавленной руке, прижатой к животу.
– Сюда, сюда! – кричит она, и к ней подбегает врач.
– Шеф, – шепчет Бовуар и слабо машет рукой.
Лицо Лакост еще больше мрачнеет, когда она поворачивается в ту сторону.
Медики работают с Бовуаром, накладывают тугую повязку, делают уколы, вызывают носилки. Бовуар видит, как Лакост и врач кидаются к шефу. Но в это время начинает строчить автомат, и им приходится отступить в укрытие. Гамаш лежит на бетонном полу в зоне, недоступной для них.
Наконец Лакост бросается вверх по лестнице, и они видят с ее камеры, как она стреляет по террористу в дверях наверху. Выстрелы достигают цели, он падает. Она хватает его пистолет и кричит:
– Чисто!
Врач бежит к Гамашу. Бовуар силится разглядеть, что там с ним.
Эмиль увидел, как врач склоняется над Гамашем.
– Merde, – шепчет врач.
Половина головы Гамаша залита кровью, которая стекает в ухо, на шею. Врач поднимает голову, когда к нему подбегает Лакост. Старший инспектор слабо кашляет – он еще жив. Глаза полузакрыты, подернуты дымкой, дыхание затруднено.
– Шеф, вы меня слышите?
Лакост обхватывает руками его голову, приподнимает ее, смотрит в глаза. Он фокусирует взгляд, пытаясь не дать векам закрыться.
– Держите здесь. – Врач хватает бинт и накладывает на рану на левом виске Гамаша.
Лакост прижимает бинт к ране, чтобы остановить кровотечение.
Шеф беспокойно шевелится, ему трудно дышать. Заметив это, врач встревоженно хмурится. Расстегивает бронежилет шефа и ахает:
– Боже!
Лакост смотрит туда и шепчет:
– О нет…
Грудь Гамаша вся в крови. Врач разрывает рубашку на груди Гамаша, открывая рану сбоку.
С другого конца помещения Бовуар видит только ноги шефа, его полированные черные кожаные туфли на полу слегка шевелятся. Но Бовуар старается поймать взглядом руку Гамаша. Правую руку, окровавленную, напряженную, вытянутую. Он слышит в наушниках тяжелое, затрудненное дыхание. Правая рука Гамаша откинута, пальцы вытянуты. Дрожат, сжимаются, словно дыхание не дается ему.
Врачи кладут Гамаша на носилки, а Бовуар снова и снова шепчет, умоляет:
– Нет-нет, пожалуйста.
Он слышит крик Лакост:
– Шеф!
И снова кашель, теперь уже слабее. Потом тишина.
Он видит, как спазматически дергается правая рука Гамаша, а потом легко, словно снежинка, падает.
И Жан Ги Бовуар понимает, что Арман Гамаш умер.
Бовуар, сидевший на неудобном пластмассовом стуле, испустил глухой стон. Ролик продолжал крутиться. Выстрелы полицейских, добивающих последних террористов.
Рут смотрела на экран, ее виски остался нетронутым.
– Шеф! – снова кричит Лакост.
Глаза Гамаша приоткрыты. Губы шевелятся. Они едва слышат, что он говорит. Пытается сказать.
– Рейн… Мари. Рейн… Мари.
– Я ей позвоню, – шепчет Лакост ему на ухо, и он закрывает глаза.
– Остановка сердца! – кричит врач и склоняется над Гамашем, готовясь к сердечно-легочной реанимации.
Подбегает еще один врач, опускается на колени, хватает другую руку Гамаша.
– Стой! Дайте мне шприц.
– Какой, к черту, шприц! У него сердце остановилось, нужно его запустить.
– Бога ради, сделайте уже что-нибудь! – кричит Лакост.
Второй врач роется в саквояже, находит шприц, всаживает иглу в бок Гамашу, надавливает на поршень.
Никакой реакции. Гамаш лежит неподвижно, на его лице и груди кровь. Глаза закрыты.
Два врача и Лакост смотрят на него. Он не двигается. Не дышит.
Но вот, вот. Раздается еле слышный звук. Словно дунул ветерок.
Они переглядываются.
Наконец Эмиль моргнул. Его глаза оставались сухими, словно их песком засыпало, и он сделал глубокий вдох.
Он, конечно, знал остальную историю – разговаривал с Рейн-Мари, приезжал в больницу. Слушал новости по Радио-Канада.
Четыре полицейских убиты, включая первого на обочине дороги. Еще четверо ранены. Восемь террористов убиты, один захвачен. Один ранен тяжело, с малыми шансами выжить. В первых новостях сообщалось также о гибели старшего инспектора. Как эта информация просочилась в новости, никто не знал.
Инспектор Бовуар был тяжело ранен.
Эмиль приехал в тот же день, примчался на машине из Квебек-Сити прямо в монреальскую больницу «Отель-Дьё». Там он нашел Рейн-Мари и Анни. Даниэль летел в Канаду из Парижа.
Они были выжаты, как лимон. Совершенно опустошены.
– Он жив, – сказала Рейн-Мари, обняла Эмиля, прижалась к нему.
