Леонид Залата - Волчьи ягоды
Она вытерла глаза, вздохнула и снова взглянула на Евгения:
— А дети как? Они ничего об этом не знают?
— Не знают, — ответил Евгений. — Просто переживают за мать очень, любят ее.
— Как бы хоть издали увидеть их? Так хочется, — едва слышно прошептала Унгур.
Евгений сказал, что делать этого не следует, пускай все будет так, как было до сих пор, и поблагодарил ее за беседу.
Тяжело поднялась женщина с краешка дивана, поправила на голове косынку.
— Мне можно идти?
— Можно, — кивнул Евгений.
Дошла до дверей, взялась за ручку, оглянулась.
— Разрешите вас попросить? — обратилась к Евгению.
— Пожалуйста.
Облизнула языком пересохшие губы.
— Вы, конечно, увидите Ирину. Передайте ей от меня большую благодарность. За детей. Пожелайте доброго здоровья и всего наилучшего. Думаю, суд будет к ней справедливым. До свидания. — Рывком открыла дверь и вышла.
Я стоял посередине комнаты, тронутый последними словами этой женщины, и думал, какой тяжелый камень унесла она в душе после нашего разговора. И будет нести еще долго. До конца жизни.
9Через два дня мы были в селе Маяки и встретились с Сергеем Малининым. Работал он в местном совхозе механиком, был женат, имел детей. Годы, конечно, уже наложили на него свой отпечаток, но выглядел еще молодцевато, имел приятный мягкий голос, говорил быстро, бодро. Такие говоруны нравятся женщинам. Но когда Евгений спросил его, помнит ли он Софию Георгице, куда и подевалась его бодрость: сразу сник, лицо посерело.
— Что, подала на алименты? — спросил с тревогой.
Евгений рассмеялся.
— Не беспокойтесь, это вам не грозит. Дети уже взрослые.
— Почему дети? — удивился Малинин.
— Разве вы не знаете, что София Георгице родила от вас двойню, мальчика и девочку? — спросил Евгений.
— Не знал. Я думал — один ребенок.
Евгений продолжал допрос.
— Вы советовали Георгице сделать аборт, когда она сказала вам, что беременна?
— Советовал.
— А когда легла в больницу рожать, быстренько подали рапорт и демобилизовались?
— Да.
— Значит, нашкодили — и в кусты?
— Ну, — замялся Малинин, — сами понимаете... Я же был женат, уже имел ребенка...
— Я-то понимаю, а вот понимаете ли вы подлость своего поступка?
— С кем не случалось в молодости...
— Итак, вы не отрицаете своих интимных связей с Софией Георгице в Одессе и того, что она родила детей от вас?
— Куда же деться, раз вы знаете. Но, если не секрет, разрешите спросить — зачем это вам через столько лет?
Евгений уклонился от прямого ответа.
— В нашей практике бывает, что мы интересуемся событиями и фактами значительно большей давности.
Малинин попытался доверчиво улыбнуться, но это вышло у него неуклюже и неприятно.
— Да я... понимаете, и не боюсь вроде, однако не хотелось, чтобы в селе узнали, не говоря уже о жене...
— Не волнуйтесь, наш разговор останется в тайне, так что это не повредит вам ни в работе, ни в семейной жизни, — успокоил его Евгений.
Когда Малинин вышел, виновато попрощавшись, я спросил Евгения, почему он не сказал ничего об Ирине Гай и о Софии.
Евгений равнодушно махнул рукой.
— Это ему не нужно. Эгоист. Думает только о себе, дрожит за свою шкуру.
Я не стал спорить. У моего приятеля был опыт, наметанный глаз и еще, как говорят, нюх на людей. Мне тоже, по правде, не понравился этот Малинин. Даже не поинтересовался, что с детьми, где они.
Словно читая мои мысли, Евгений сказал:
— Жаль, что нашим законодательством не предусмотрено за такие поступки сурово наказывать мужчин. Я бы этого Малинина и сегодня поставил перед судом.
Однако, что бы там ни было, а этот Малинин, как и София Унгур, свидетельствовали в пользу Ирины Гай, и это меня успокаивало.
— Не торопись радоваться, — заметил Евгений, когда я ему сказал об этом. — Их показания еще могут быть опровергнуты другими неожиданными свидетелями. Впереди еще много работы.
В тот же день мы выехали обратно в Одессу.
10Утром Евгений сказал мне:
— Вижу, ты со мной ничего не напишешь. Так что оставайся, пожалуй, дома и работай, а я поеду в город сам.
— Ни в коем случае! — запротестовал я. — Поедем вместе!
Еще вечером Евгений разработал такой план: найти хотя бы одну из тех девчат, что жили в общежитии с Софией Георгице, встретиться и поговорить с теткой Гай Анастасией Павловной Сормовой, к которой пришла с детьми и почти месяц прожила Ирина.
— Тогда быстро собирайся и пошли! — скомандовал Евгений, хотя я уже стоял одетый.
С теткой Гай было легко, Евгений знал ее адрес, а вот найти девчат из общежития представлялось сложнее. Их или давно уже не было в Одессе, или вышли замуж и поменяли фамилии.
— А зачем тебе, в конце концов, те девчата? — спросил я Евгения по дороге к трамваю. — Что они тебе могут подтвердить? Ведь София им соврала, что родила ребенка и он умер.
— Вот именно это пусть и подтвердят, — ответил Евгений. — И еще пускай подтвердят личность Малинина. Он же приходил к ним в общежитие, и они его должны знать. Каждое свидетельство людей заинтересованных надо подтвердить свидетельством людей посторонних.
Через час мы были возле городского управления внутренних дел, и Евгений исчез за его массивной дверью. Там он должен был договориться о поиске Елены Приходько и Екатерины Шкребтий. А пока их будут искать, мы поедем к тетке Гай, послушаем, что она расскажет о своей любимице Ирине.
Пробыл Евгений в городском управлении недолго, минут двадцать, и мы отправились на улицу Пролетарскую, сорок один, к Сормовой.
Это была уже старая, немощная бабуся. Но не из таких, что с годами становятся равнодушными к своей внешности, обстановке в квартире. Анастасия Павловна, еще довоенный фармацевт, в небольшой однокомнатной квартире поддерживала идеальный порядок.
Встретила нас Сормова приветливо, сразу предложила сесть, пододвинула к столу крепкие деревянные стулья с гнутыми спинками и ножками.
— Садитесь, а я сейчас согрею чай, — сказала она громко, направляясь на кухню.
Я хотел было возразить, но Евгений остановил меня: пускай, неудобно отказывать старому человеку в гостеприимстве. Да и потом, за чашкой чая, откровенней становится разговор.
Чайник закипел быстро. Евгений попросил Анастасию Павловну выслушать его внимательно, ответить на вопросы, а уж затем он расскажет, что интересует его.
— Я сразу поняла, что-то случилось, — сказала старушка. — Рассказывайте. — Она села на табурет возле Евгения и наставила на него левое ухо, пояснив, что плохо слышит.
Когда Евгений закончил рассказывать, Анастасия Павловна не заплакала, как я ожидал, а сокрушенно вздохнула и громко заговорила:
— Вот оно, значит, как! Я еще тогда замечала — что-то не то с детками у Ириночки. Не было у нее того материнского чувства к ним, какое появляется у женщин после родов. И то, что нет у нее молока, показалось мне странным. И одолженные деньги, которые она отнесла кому-то на второй день.
— Простите, Анастасия Павловна, — перебил ее Евгений. — А Ирина отдала вам те деньги, что тогда одолжила?
— Отдала. А как же. Все отдала, до копеечки.
— И еще после того одалживала? — поинтересовался Евгений.
Анастасия Павловна кивнула головой.
— Одалживала, и не раз. И тоже возвращала. Не скоро, правда, но возвращала.
Евгений достал из портфеля квитанцию, найденную во время обыска квартиры Гай.
— Эти тоже вы получили?
Анастасия Павловна приблизила к глазам очки и подтвердила.
— Тогда рассказывайте, пожалуйста, дальше, — попросил Евгений.
Старушка перевела дыхание, выдержала паузу, наверное вспоминая, на чем остановилась, и снова стала рассказывать:
— Замечала я, что Ирина все время вроде бы чего-то остерегается. С детьми во двор выходила редко, а когда, бывало, и выйдет, то на полчаса — и в квартиру. Я никак не могла взять в толк: с чего бы это? Думала, молодая еще, стыдится, или, может быть, оттого, что забот мне прибавляет. А оно, видишь, отчего...
— Анастасия Павловна, — наклонился к ней Евгений, — а вы не помните, к вам никогда не приходил мужчина, о котором рассказала нам Ирина? Он мог выдавать себя за слесаря, электрика, сантехника.
Старушка сморщила в задумчивости лоб, прищурила маленькие, в сетке морщинок, когда-то красивые светло-синие глаза.
— Нет, не помню. — А потом, смотря куда-то поверх наших голов, печально закончила: — Подумать только, как все нехорошо сложилось. Это ж ее теперь будут судить, Ирину? И сколько ей дадут? — резко повернулась к Евгению.
Тот смущенно пожал плечами:
— Не знаю, не могу сказать. Но, думаю, суд рассмотрит ее дело очень объективно, с позиций высокого гуманизма.
— Что ж, как будет, так и будет, — скорбно вздохнула Анастасия Павловна, и тут же вдруг лицо ее словно озарило солнцем, она даже выпрямилась на табуретке. — Подождите! — воскликнула и схватила сухой, с синими прожилками рукой Евгения за плечо. — Я вспомнила! Вспомнила!
