Луиз Пенни - Каменный убийца
– Сегодня я буду мамочкой, – тихо сказал Бовуар, и от этой мысли что-то зашевелилось в нем. Что-то связанное с кухней.
Бовуар положил ложку и взглянул на Веронику Ланглуа, которая села по другую сторону Патенода. Бовуар ждал, что вот сейчас его ужалит гнев. Но чувствовал только легкое головокружение оттого, что они вместе сидят в этой теплой кухне и он не стоит на коленях в грязи, пытаясь вернуть жизнь в переломанное и такое дорогое ему тело. Он снова кинул взгляд на Гамаша. Чтобы убедиться. Потом посмотрел на Веронику и почувствовал что-то. Он почувствовал сострадание к ней.
Что бы он ни испытывал к ней прежде, это не шло ни в какое сравнение с тем, что чувствовала она по отношению к этому человеку, этому убийце.
Вероника взяла дрожащую руку Патенода в свою. Притворяться и дальше не имело смысла. Не имело смысла прятать свои чувства.
– Ça va?[97] – спросила она.
Вопрос мог бы показаться нелепым с учетом того, что случилось. Конечно, ему было плохо. Но Патенод с удивлением посмотрел на нее и кивнул.
Мадам Дюбуа принесла Бовуару чашку крепкого горячего чая, потом налила себе. Но она не присоединилась к ним – пожилая женщина отошла от стола. Она старалась не смотреть на двоих других и видела перед собой только Веронику и Пьера. Тех двоих, что делили с ней долгие годы уединения в этой глуши. Они выросли и состарились здесь. Одна влюбилась, другой пал.
Клементин Дюбуа знала, что Пьер Патенод пребывал в бешенстве, когда приехал сюда молодым человеком более двадцати лет назад. Он казался таким сдержанным, двигался с удивительной точностью, был идеально обходителен. Он умел прекрасно скрывать чувства, обуревавшие его. Но по иронии судьбы именно его решение остаться подтвердило ее подозрения. Ни один нормальный человек не стал бы жить в такой глуши, если бы на то не имелись веские основания. Она знала, какие основания есть у Вероники. Знала про свои. И вот теперь наконец узнала и его.
Она знала, что Вероника и Пьер впервые держатся за руки. И возможно, в последний раз. И уж конечно, в последний раз сидят они за этим старым сосновым столом. И говорят о прожитом.
Она знала, что его преступление ужасно и она так и будет относиться к этому через несколько минут. Но пока она чувствовала только злость. Не по отношению к Пьеру, а к Морроу, которые собрали здесь свою семейку, и к Джулии Мартин – за то, что приехала. И была убита. И уничтожила жизнь их небольшого, но идеального кружка у озера.
Мадам Дюбуа понимала, что это нелогично и жестоко. И определенно очень эгоистично. Но несколько долгих минут она потворствовала себе и своей печали.
– Почему вы убили Джулию Мартин? – спросил Гамаш.
Он слышал движение людей в столовой. У распашных дверей стоял агент Квебекской полиции с приказом не препятствовать выходу людей из кухни, но внутрь никого не впускать. Гамашу нужны были несколько минут с Патенодом и остальными.
– Я думаю, вы знаете почему, – сказал Патенод, избегая встречаться с ним взглядом.
Несколько минут назад он заглянул в глаза Вероники и с тех пор не мог поднять свои – они были опущены, отягощены тем, что он увидел в ее взгляде.
Нежность.
А теперь она держала его за руку. Сколько лет прошло с тех пор, как кто-то держал его за руку? Он держался за чьи-то руки на праздниках, когда все пели «Gens Du Pays».[98] Он утешал испуганных и тоскующих по дому детей. Или уязвленных, вроде Коллин, которую он взял за руку, чтобы утешить, когда она обнаружила труп. Труп женщины, убитой им.
Но когда в последний раз кто-то держал его за руку?
Он устремился мыслями в прошлое, пока не уткнулся в стену, за которую не смел заглядывать. Где-то по ту сторону и был ответ.
Но теперь Вероника держала его холодную руку в своей теплой. Постепенно дрожь прекратила бить его.
– Я не понимаю, Пьер, почему, – сказала Вероника. – Скажи мне.
Клементин Дюбуа села напротив него, и втроем они в последний раз погрузились в мир, который принадлежал им одним.
Пьер Патенод с трудом открыл рот, доставая слова из самых своих глубин.
– Мне было восемнадцать, когда умер отец. Инфаркт. Но на самом деле причина была иная, и я это знал. У нашей семьи прежде были деньги. Он владел компанией. Большой дом, большие машины. Частные школы. Но он совершил одну ошибку. Вложил деньги в предприятие одного молодого человека. Своего бывшего служащего. Которого он уволил когда-то. Я присутствовал при этом увольнении. Был тогда мальчишкой. Отец говорил мне, что каждый человек заслуживает второго шанса в жизни. Но не третьего. Он дал этому человеку второй шанс, но, когда тот не оправдал его надежд, уволил его. Однако тот молодой человек нравился ему. И они поддерживали контакт. Отец даже приглашал его на обед после увольнения. Может быть, чувствовал себя виноватым. Не знаю.
– Кажется, он был добрым человеком, – сказала мадам Дюбуа.
– Да, он был добрым.
Патенод встретился с ней взглядом и снова удивился нежности, которую увидел в ее глазах. Неужели он всегда был окружен этой нежностью? Неужели она всегда присутствовала в этих глазах? А он видел только темные леса и глубокие воды.
– Он инвестировал в этого человека собственные деньги. Это была глупость, что-то вроде безумия. Позднее этот человек заявил, что мой отец и другие были такими же корыстными, как и он сам. Может быть, это и верно. Но я так не думаю. Я думаю, он всего лишь хотел помочь.
Он взглянул на Веронику, чье лицо было таким сильным, а глаза такими ясными.
– Я верю, что ты прав, – сказала она, слегка сжимая его руку.
Патенод моргнул, не понимая этого внезапно явившегося ему мира.
– Этого человека звали Дэвид Мартин, верно? – спросила Вероника. – Муж Джулии?
Патенод кивнул:
– Мой отец, конечно, обанкротился. Он потерял все. Моей матери было все равно. Мне было все равно. Мы любили его. Но он так и не оправился. Не думаю, что дело было в деньгах. Скорее, свою роль сыграли стыд и предательство. Мы никогда не ждали, что Мартин вернет деньги. Это было инвестирование. К тому же плохое. Так случается. Отец оценивал риски. И Мартин ведь не украл эти деньги. Но он ни разу не сказал, что сожалеет о случившемся. И когда он заново сколотил состояние в сотни миллионов долларов, он ни разу не позвонил отцу, не предложил ему компенсировать потери. Или инвестировать в отцовскую компанию. Я видел, как разбогател Мартин. И как упорно трудился отец, пытаясь восстановить утраченное.
Он замолчал. Добавить к этому, казалось, было нечего. Не мог он объяснять здесь, что чувствовал, когда видел, как отец, которым он восторгался, стал испытывать трудности и в конце концов полностью разорился, а совершивший все это человек опять поднялся наверх.
Что-то новое родилось в его душе и стало расти. Ожесточение. Шли годы, и это чувство сожрало его сердце, и на этом месте образовалась пустота. А потом оно сожрало все его внутренности, оставив там одну темноту. А еще вой, старое эхо, циркулирующее по замкнутому кругу. И с каждым кругом усиливающееся.
– Знаете, я был счастлив здесь.
Мадам Дюбуа своими старыми пальцами прикоснулась к его руке.
– Я рада, – сказала она. – И я была счастлива иметь здесь такого человека. Это казалось чудом. – Она посмотрела на Веронику. – Двойная благодать. Ты был так добр с молодыми. Они тебя боготворили.
– С ними я чувствовал себя так, будто отец вернулся ко мне. Мне почти что слышалось, как он нашептывает мне, говорит, что я должен быть терпелив с ними. Что им нужна крепкая, но любящая рука. Вы нашли Элиота?
Этот вопрос был обращен к сидящему рядом с ним Бовуару, и тот кивнул в ответ:
– Только что позвонили. Он находился на автобусной станции в Норт-Хэтли.
– Недалеко добрался, – сказал Патенод и невольно улыбнулся. – Всегда было нелегко направлять его на верную дорогу.
– Вы порекомендовали ему бежать, месье. Пытались подставить его, месье, – заметил Бовуар. – Пытались выставить дело так, будто это он убил Джулию. Нашли записки, которые он ей писал, подбросили их в камин, зная, что мы их там найдем.
– Он тосковал по дому. Я знаю признаки, – сказал Патенод. – Часто видел это. И чем дольше он здесь оставался, тем злее и разочарованнее становился. Но когда он узнал, что Джулия Мартин из Ванкувера, то так и прилип к ней. Поначалу мне это было некстати. Я боялся, он сообразит, что я делаю. А потом я понял, как этим можно воспользоваться.
– И ты бы допустил, чтобы невиновного человека арестовали за твое преступление? – спросила Вероника.
Бовуар отметил, что она не обвиняет, не осуждает. Просто спрашивает.
– Нет, – устало ответил Патенод. Он потер лицо и вздохнул. Энергия в нем иссякала. – Я лишь хотел запутать дело, только и всего.
Бовуар не поверил ему, но Вероника, кажется, поверила. А может, и не поверила, но не отреклась от своей любви.
