Фридрих Незнанский - Самоубийство по заказу
– За что ты их так?
– А то ты не знаешь? – уже зло воскликнул Турецкий. Поддал немного жарку в слишком спокойное течение переговоров. – Он же, сукин сын, за халяву папашу родного уроет! Ты можешь себе представить, чтоб человек скрутил из рубашки веревку и на ней удавился? Вон, за дверью одни бывшие военные. Спроси любого, это возможно?… А эти не стесняются! Для кого пишут? Ты – военный человек! Попробуй, скрути! Слабо… Ладно, извини.
– А ты откуда знаешь-то? – с подозрением спросил Паромщиков. – Это вроде никто не оглашал…
– Игорь, ты что, забыл, что армия никогда никаких секретов хранить не умела? О чем мы говорим! Короче, ты готов?
– Я могу подумать? До… до вечера?
– Так уже вечер, – Турецкий посмотрел на часы.
– Ну, дай пару часов хотя бы.
– На, – улыбнулся Турецкий. – Помолись, если не успел. Только, Игорь, будет очень скверно, если эти материалы попадут к военным раньше, чем к твоему шефу.
– А ты ж сам только что… насчет секретов-то…
– Но в данном случае мы с тобой немедленно вычислим, кто. Либо я, либо ты, либо твой шеф. Четвертого не дано. Если ты мне веришь, конечно…
А вообще говоря, я могу тебе еще один сильный ход предложить. Знаешь, какой? Я сейчас попрошу, чтоб мне принесли пленку с записью голоса матери убитого солдата Андрея Хлебородова, ну, того, который лично наговорил своей невесте на магнитофон то письмо. Но само письмо – это наша с тобой заначка. А вот голос матери было бы очень неплохо услышать прокурору. Подумай.
– Договорились, тогда я поеду?…
– Давай на дорожку… Как говорил один умный человек, выпьем за успех нашего совершенно безнадежного дела. Знаешь, почему он так говорил?
– А ну? – Паромщиков даже улыбнулся, что было несомненным успехом.
– Потому что этот философ знал, как знаем и мы с тобой, что абсолютно безнадежных дел просто не существует. Это трусы и мудаки придумали… Давай, твое здоровье. И вот еще что. Тебя сейчас кто-нибудь из наших ребят на машинке домой подбросит. Не надо пока пешком ходить. «Жучка»-то нам, между прочим, на вашей стоянке прилепили… Значит, знали, что я к тебе приеду.
– Смотри-ка… – и по тому, как он это сказал, Турецкий понял, что Паромщиков не играет, он действительно озадачен.
Глава двадцать восьмая МЕРКУЛОВ
Суббота и первая половина воскресенья прошли относительно спокойно, без серьезных происшествий. Появилось даже ощущение, близкое к сожалению, что можно было бы вполне провести еще пару деньков там, за горизонтом… там, тарара-там-там… Нет, Ирина была искренне благодарна за то, что Шурик ее, прервав ответственную командировку, примчался в Москву, практически только ради нее. Чтоб отвезти в Шереметьево и помахать из окна взлетающему компактному стоместному «Боингу» чешских авиалиний. Костя специально заказал на него билеты, памятуя о качестве кухни.
В аэропорт он привез свою Лелю, Турецкий – Ирину. Идиллия! Лайнер пошел на взлет, пять вечера, делать нечего. Ну, фигурально выражаясь. Костя намекнул было, что неплохо бы… Но Саня, зная заранее, чем кончатся якобы непредвиденные посиделки, сослался на несколько важных дел и предложил сделать так. Он смотается домой, завершит задуманное, а потом можно будет созвониться. И если у Кости настроение не изменится, что ж, он подъедет. Если, естественно, не будет еще поздно.
Меркулов не понял причины отказа. Вернее, понял как отговорку.
– Да чего это ты, как женщина? Уговаривать, что ли?
– Ты?! Уговаривать женщину?! Костя, очнись!
К лицу ли тебе?!
– Перестань говорить глупости, – нахмурился Меркулов. – Что ты все переиначиваешь? Не хочешь, не надо. Была бы честь предложена, понимаешь…
– Слушай, не поверишь, сегодня весь день от разных людей слышу одно и то же – честь да честь! Будто все опомнились. Или дурман, что ли, рассеялся? Я уж и сам стал поминать это слово! Не понимаю, что с нами происходит?… Ладно, я тебе перезвоню. Часиков в семь, если не возражаешь. Если у тебя планы не изменятся. Дама какая-нибудь там, нет?
– Прекрати, ну тебя к черту! – кажется, Костя всерьез разозлился. Достал-таки его Саня. Ничего, на пользу. Злостью иной раз трусость изгоняется, выветривается. И Турецкий не стал спорить, просто пожал руку и сказал:
– Пока, Костя, до вечера…
Турецкий вошел в квартиру и остановился в прихожей. Что его вдруг резко остановило, он объяснить не мог, – стоял и оглядывался. Все было как обычно, как три часа назад, когда выходили с Ириной, чтобы ехать в аэропорт. И что-то было уже не то.
Что ни говори, а жизненный опыт, как нечто абстрактное, если уж он есть, так не исчезнет в одночасье. Даже если ты к нему и обращаешься нечасто, и – даже! – как бы игнорируешь. Думаешь, мало ли что примерещится? Чушь собачья, кому это нужно? Но нет, опыт, оказывается, и сам способен вмешиваться в твои помыслы. Вот ты решил что-то сделать, а опыт говорит: не надо. А ты ему не веришь, ты ж сам умный! И вдруг – бац! – оказывается, сидишь в луже. И ведь знал же, ну, предполагал, во всяком случае, но не поверил. И – сел. Вот это и надо знать.
Попытка первичного анализа подсказала, что остановило его непонятное чувство неуюта. Он догадывался, чем оно вызвано: Ирка же уехала. Дом и опустел, понятное дело. Не раз такое бывало. Но ощущение одиночества – чувство в данном случае кратковременное, обыкновенно паузы между служебными делами заполняли друзья и дела другого рода. Да и сейчас было что-то иное, скорее внутреннее неудобство, чем неуют… Ну, ничего, пройдет. Надо сделать парочку телефонных звонков, а потом можно и в самом деле поехать к Косте, да там, у него, и заночевать, чтоб не возвращаться на своей машине. Обязательно ж выпить придется. Хотя бы за удачную посадку в Праге. Ну и обсудить в конце концов свои возможности, чтобы завтра, прямо с утра, и начать действовать, нечего тянуть… А неудобство пройдет, и временный неуют тоже – не самое страшное на этом свете…
Вечером в пятницу Паромщиков, несмотря на свое твердое обещание, так и не позвонил, не сказал об окончательном решении. А связана его «тягомотина» была с тем вероятно, как предположил Александр Борисович, что держать свое слово Игорь мог только после разговора с Федоровским.
Обычно в субботу в прокуратуре находились дела, и главный приезжал ненадолго. Вот на это, видно, и рассчитывал Паромщиков. Перехватить… Но наверняка не было шефа, напрасно прошел день в ожидании.
Турецкий, конечно, мог догадываться, где был Федоровский, но твердо знать это мог только Костя.
Ну, а в воскресенье кто ж разрешит тревожить важное государственное лицо? Так что не виноват Игорь в задержке. Хотя и мог бы свое личное мнение высказать. Ну, осторожничает, и ладно… Пока Бог простит.
Турецкий подумал, что, если бы Игорь уже принял решение и оно было отрицательным, тянуть с ответом у него не было бы нужды. Значит, он все-таки склонялся к сотрудничеству? Но еще не знал, как отреагирует прямое начальство. Ну, что ж, подождем, один день ничего уже не сделает. Тем более, что в воинской части обязаны дождаться ответа на свою телеграмму от матери покойного солдата, и без любого ее пожелания никаких радикальных мер они принимать не могут. А мать – в больнице, ждите.
Но выходные – они выходные для службы, а не для внеслужебного общения. И Турецкий, открыв ящик письменного стола, полез в свои старые записные книжки, в которых хранил фамилии тех людей, вместе с которыми работал в разные годы в оперативно-следственных бригадах и кто оставил в его памяти след как высокий профессионал, честный человек, умница, с которым приятно иметь дело, и так далее. Немало сохранилось в памяти и патологоанатомов, людей специфических, если так можно выразиться. Были среди них великие, такие как Борис Львович Градус, например.
Вот и несколько лет назад, а кажется, совсем недавно, расследуя частное дело об изнасиловании и убийстве девушки, дочери крупного бизнесмена, хорошего знакомого, кстати, Александр Борисович столкнулся с очень интересным, новым для него человеком. Был он тоже патологом, уже немолодым, кстати, работал в городской клинической больнице в Подмосковье и читал лекции студенткам медицинского училища. Внешне – Божий одуванчик, а внутренне – Геракл, сражающийся со всеми гидрами в лице бессовестных, продажных «следаков». Вот его-то и хотел найти Турецкий. Помнится, при их последней встрече Антон Юлианович Липинский, так его звали, совершенно серьезно заметил: «Мне было приятно работать вместе с вами, молодой человек». Знавшие его говорили, что это – пожалуй, высшая похвала из уст этого профессионала.
А теперь, имея в виду, что один судебный медик уже здорово «прокололся» на трупе солдата, – неважно, выполнял ли он волю армейского начальства, или сам был пьян с стельку, – повторная экспертиза, если за нее возьмется Антон Юлианович, естественно, все поставит на место.
