Луиз Пенни - Самый жестокий месяц
Все затаили дыхание, а Гамаш посмотрел на Бовуара.
– Покойник? Он покойник? – прошептала Клара.
– Покойник? Мне послышалось «полковник». А, не берите в голову, – сказала Рут.
– Как она умудряется писать стихи? – спросил Питер у Оливье, и они вдвоем снова отошли, чтобы посмотреть последнюю головоломку Питера.
– Так кто это сделал? Вы уже знаете, кто убил Мадлен? – спросила Рут. – Или вы были слишком заняты – раздавали людям взятки и пили, а до работы так руки и не дошли?
Бовуар открыл было рот, но Гамаш поднял руку, заверяя его, что это шутка.
– Мы не знаем, но уже приближаемся к разгадке.
Для Бовуара такое заявление оказалось неожиданным, однако он успешно скрыл удивление.
– Вы все знаете, что у нее был рак? – спросил Гамаш.
Все стали переглядываться и кивать.
– Но это было давно, – сказала Мирна.
Гамаш подождал, не выскажется ли кто-либо еще, потом решил, что должен яснее сформулировать вопрос.
– И вам всем было известно, что у нее продолжается ремиссия?
Все встревожились и снова начали переглядываться в поисках ответа, как это делают добрые друзья, понимающие друг друга без слов.
– Ни о чем другом я не слышал, – сказал Питер, и все с ним согласились.
Гамаш и Бовуар переглянулись. Разговор завязался снова, и Питер отправился в кухню – проверить, готов ли обед.
Гамаш последовал за ним и увидел, что Питер помешивает тушеную баранину. Тогда Гамаш взял французский батон и хлебный нож и выжидательно посмотрел на Питера, который благодарно ему улыбнулся.
Они принялись тихо работать вдвоем, прислушиваясь к разговору в соседней комнате.
– Говорят, завтра наконец-то будет хорошая погода, – сказал Питер. – Солнечная и теплая.
– Апрель всегда такой, правда? – подхватил Гамаш, нарезая батон и раскладывая ломтики на деревянном блюде, покрытом салфеткой.
Приподняв салфетку, он увидел характерную обработку дерева. Явно творение Сандона.
– Вы хотите сказать, непредсказуемый? – уточнил Питер. – Трудный месяц.
– Сегодня солнечно и тепло, а завтра – снег, – согласился Гамаш. – Шекспир сказал об этом так: «блеск обманчивый апрельских дней»[66].
– Я предпочитаю Т. С. Элиота. «Самый жестокий месяц»[67].
– Почему вы так говорите?
– Все весенние цветы гибнут. Это происходит почти каждый год. Их обманом выманивают на свет божий, они расцветают. И не только весенние луковицы, но и почки на деревьях. Розовые кусты, всё. Все они пробуждаются к жизни и радуются. И вдруг – раз, и снежная буря всех убивает.
У Гамаша возникло такое чувство, будто они говорят вовсе не о цветах.
– Ну а чего бы вы хотели? – спросил он Питера. – Они должны расцветать, хотя бы на короткое время. И они вернутся на следующий год.
– Но не все. – Питер повернулся к Гамашу, не замечая, что с деревянной ложки капает густая подливка. – Некоторые погибают совсем. У нас был великолепный розовый куст. Несколько лет назад он только-только начал давать почки, и тут сильный мороз убил его.
– «Мороз нагрянет, – процитировал Гамаш. – Изгложет корни, и падет он так же, как и я»[68].
Питер задрожал.
– Кто падет, Питер? Клара?
– Никто не падет. Я этого не допущу.
– Странное канадское свойство: мы постоянно говорим о том единственном, что не в состоянии контролировать. О погоде. Мы не можем остановить мороз, не можем воспрепятствовать цветам делать то, что им предназначено. Если такова твоя природа, то лучше уж расцвести хоть на мгновение, чем всю жизнь прятаться.
– Не согласен.
Питер повернулся спиной к гостю и принялся так активно перемешивать мясо, что чуть не превратил его в пюре.
– Извините. Я не хотел вас обидеть.
– Вы меня ничуть не обидели, – сказал Питер в стену.
Гамаш отнес нарезанный батон на длинный сосновый стол, подготовленный для обеда, и вернулся в гостиную. Он подумал, что Элиот назвал апрель самым жестоким месяцем не потому, что он убивает цветы и почки на деревьях, а, напротив, потому, что он чего-то не делает. Как трудно приходится тем, кто не цветет, когда вокруг все дышит новой жизнью и надеждой.
– Давайте-ка без всяких задних мыслей, – сказал Оливье.
– Он почти никогда не говорит такое, – заверил Габри Клару и взял одну креветку с блюда, которое пытался всучить ему Оливье, чтобы Габри предлагал угощение гостям.
– Ведь Пасха – не христианский праздник? – спросил Оливье.
– Христианский, – ответила Жанна. Эта маленькая невзрачная женщина каким-то образом сумела доминировать в комнате, где было немало сильных личностей. Она сидела в углу дивана, затиснутая между подлокотником и Мирной, и все глаза были устремлены на нее. – Но ранняя церковь не знала точно, когда был распят Христос, а потому выбрала дату, которая выпадала на день одного из языческих ритуалов.
– Зачем им это понадобилось? – спросила Клара.
– Ранней церкви, чтобы выжить, нужно было привлекать язычников. Время было опасное и хрупкое. Чтобы победить язычников, церковь приняла некоторые их праздники и ритуалы.
– Церковные благовония сродни нашим травам для окуривания, – согласилась Мирна. – Когда мы поджигаем пучки сухих трав, чтобы очистить место.
Она посмотрела на Клару, и та кивнула ей. Но это был утешающий ритуал, полный радости, он не имел ничего общего с размахиванием кадилом, угрюмым и смутно угрожающим. Мирна никогда не считала, что между двумя этими ритуалами есть что-то общее, и теперь подумала: что бы сказали священники, услышав такое сравнение? Или колдуньи.
– Верно, – кивнула Жанна. – То же самое и с праздниками. Мы иногда называем Рождество йолем[69].
– Да, в некоторых рождественских сказках, – сказал Габри.
– А еще есть йольское бревно, – вспомнил Оливье.
– Йолем в древности называли праздник зимнего солнцеворота. Самая длинная ночь в году. Двадцать первого декабря. Это языческий праздник. И на эти же дни ранняя христианская церковь решила назначить Рождество.
– Чтобы его праздновали несколько десятков ведьм? Да бросьте вы! – фыркнула Рут. – По-моему, вы хотите казаться важнее, чем на самом деле.
– Категорически нет. Церковь долгие века не интересовалась нами, разве что в качестве топлива для костра, как вам известно.
– Что значит это ваше «как вам известно»?
– Вы много раз писали о старых верованиях. Эта тема присутствует в ваших стихах.
– Вы приписываете им то, чего в них нет, Жанна д’Арк, – сказала Рут.
Жанна процитировала, глядя в глаза Рут:
Меня повесили за то, что я жила одна,
за то, что я голубоглазая и загорелая,
И да, еще за груди.
Как только разговор о демонах заходит,
все это пригождается.
– Вы хотите сказать, что Рут – ведьма? – спросил Габри.
Жанна оторвала взгляд от высохшей старухи, которая сидела выпрямившись, будто кол проглотила.
– Викане верят, что большинство старых женщин – хранительницы мудрости, целительских знаний и всяких историй.
– Рут практикует вискультизм. Это идет в счет? – спросил Габри, вызвав взрыв смеха.
Улыбнулась даже Жанна.
– В древние времена большинство людей были язычниками и отмечали праздники на старый манер. Йоль и Пасха. Весеннее равноденствие. Вы практикуете ритуалы? – спросила Жанна у Мирны.
– Кое-какие. Мы празднуем солнцестояние и делаем окуривание. Это что-то вроде сборной солянки из языческих и индейских верований.
– Это кошмар, – проворчала Рут. – Я была на двух таких. Кончилось тем, что от меня потом несло шалфейным дымом. Люди в аптеке решили, что я накурилась.
– Иногда магия действует, – с улыбкой сказала Мирна Кларе.
– Обед! – крикнул Питер из кухни.
Они переместились в кухню, где Питер уже расставил тарелки и блюда с тушенкой и овощами. Клара и Бовуар зажгли свечи, расставленные по всей кухне, и, когда все уселись на свои места, ощущение было такое, что они находятся в планетарии, под темным небом с точками светящихся звезд.
Тарелки были щедро наполнены тушеной бараниной, картофельной запеканкой с мясом, свежим хлебом, взбитым картофельным пюре и молодыми бобами. Все принялись уплетать угощение и болтать о садах и о грозе, об Обществе женщин англиканского вероисповедания и о состоянии дорог.
– Я пригласила и Хейзел, но она сказала, что они не смогут прийти, – сообщила Клара.
– Она почти всегда отказывается, – сказала Мирна.
– Правда? – удивился Оливье. – Я что-то этого не замечал.
– И я тоже, – сказала Клара, отправляя в рот ложку пюре. – Правда, теперь я вспоминаю, что, когда мы хотели устроить обед после смерти Мадлен, Хейзел и слышать об этом не хотела.
