Фридрих Незнанский - Восточный проект
— Ну?
Это было первое слово, произнесенное Саркисовым за все время допроса. Ничего, лиха беда — начало…
— Потому что работали нагло и вслепую. Подставил вас, не предупредил Митрофанов, что такое убийство, как это ему было твердо обещано и Смуровым, и тем, кто повыше, на тормозах спустить не позволят. Вы ж светились направо и налево, даже не скрываясь. Одна ваша дурацкая история с Настиной сумочкой чего стоит! Мы ж после ужина, вернувшись в номер к Грязнову, составили подробную схему, как все должно произойти, а вы прошли по ней один к одному! Просто мы мотоцикл не предусмотрели, решили, что нападение произойдет позже, когда она одна пойдет домой. Но вы поторопились, ничего страшного. Кстати, Вячеслав составил себе коллекцию «жучков», которые он ежедневно изымал в своем номере. Следовательно, и мы еще умеем работать… Ну что, Рауль Искандерович, сделать вывод за вас, или вы сами попробуете? — с усмешкой спросил Турецкий.
Но тут не совсем вовремя зашел Грязнов. Увидев «мирно беседующих» Турецкого и Саркисова, он едва не задохнулся от злости. Даже кулаки сжал, будто собирался кинуться на задержанного.
— Чего ты с ним, Александр Борисович, ля-ля разводишь?! Он только один метод понимает!
— Погоди, не суетись, — поморщился Турецкий. — Мы не трепом занимаемся, а я Раулю Искандеровичу его перспективы попытался нарисовать. А вот удалось или нет, не знаю. Хотя было бы любопытно… — Александр Борисович поднялся, потянулся, подошел к Славе и спросил, не обращая внимания на Саркисова:
— А ты еще раз с истребителем-самоучкой сегодня беседовал?
— Ну а как же! Можешь взглянуть на его новые показания. Только я теперь думаю, что самому ему нам вряд ли удастся предъявить обвинение. Этим, — Грязнов кивнул на Саркисова, — да, а ему не получится.
— Что, так плох?
— Да не то что плох, но адвокат потребует в обязательном порядке провести с ним судебно-психиатрическую экспертизу. Ну и загонят его потом в «психушку». Полежит, поколют — выпустят, стандартный случай. А раз так, на этого повесим, кто-то ж отвечать должен? Ну, чего молчишь, Саркисов? Сказать, как тебя Настя назвала? Засранцем, так и просила передать при случае, что я с удовольствием и делаю.
Неважно, что не про Саркисова, а про Смурова говорила Настя, но Рауля прямо-таки подбросило на стуле. Он вскочил и заорал хриплым, срывающимся, странно лающим голосом, в котором, наконец, проявился акцент:
— Я трэбую, чтоб он прэкратил издевательства! Я трэбую прокурора!
— Ах, он «трэбует»! Слышь, Сань, ты ж по должности — прокурор! Первый помощник генерального, это — ого! Прими, сделай милость, от него жалобу, а потом мне отдай, я ею подотрусь, как он в свое время показаниями свидетелей в поселке Рассвет… Что, уже не хочешь писать? Твое дело… А давай-ка, Сань, мы его к уголовным сунем? Поспит после приятной любви ночку у параши, завтра шелковым будет. Умолять станет, чтоб его выслушали… Сядь, стервец! — рявкнул Грязнов.
Александр Борисович вмешался, показывая, что он боится, как бы здесь не завязалась потасовка.
— Слав, пойди еще покури. Не шуми, дай нам спокойно договорить, а потом решим, что будем делать с ним.
— Ну, в общем, поступай как знаешь! — Грязнов ожесточенно махнул рукой и выскочил из следственного кабинета, громко хлопнув дверью.
— Будем разговаривать? Нет? — спокойно спросил Турецкий, садясь и открывая свою папку с листами протокола допроса.
— Будем… — пробормотал себе под нос Рауль.
— Ну вот и хорошо, — так же бесстрастно констатировал Турецкий. — Только у меня есть предложение, если не возражаете, Рауль Искандерович. Давайте начнем не с анкетных данных, к ним мы потом вернемся, а вот с чего. Кто мог, по-вашему, дать задание Смурову уничтожить Сальникова физически? Это — первое. И второе — почему, вы считаете, Смуров так легко согласился пойти на особо тяжкое уголовное преступление? Только ли это огромные деньги, которые он мог получить от заказчика и от китайских партнеров? Или у него могли быть какие-то иные мотивы? Давайте порассуждаем спокойно, без криков…
3
А между тем события в Москве развивались по-своему стремительно, правда, не совсем так, как хотелось бы Поремскому и Яковлеву. Постоянное слежение и прослушивание телефонных разговоров Потемкина из дома и с работы приносило массу материалов. Однако их анализ указывал на то, что к ведущемуся расследованию абсолютное большинство из них никакого отношения не имело. Главным образом это были незначительные служебные переговоры, касавшиеся конкретных министерских проблем, и в них даже и упоминания о «Восточном проекте» — в любых его вариациях — не проскальзывало. Но один абонент, точнее абонентша, это была женщина с очень приятным, бархатным, глубоким голосом, заинтересовал Яковлева, кое о чем живо напомнив ему. Да и текст, выданный ею, впечатлял по-своему. Она потребовала от Потемкина, чтобы тот немедленно явился к ней, иначе она сама не знает, что с собой сделает. Постановка вопроса, впрочем, довольно стандартная.
Но в сопроводиловке к этой кассете сообщалось, что после звонка этой женщины Потемкин словно ошпаренный сорвался с места и понесся к ней. Можно было подумать, что у него где-то и что-то действительно горит. Назывался и адрес, по которому умчался Потемкин. Увидев его, Яковлев немедленно понял, почему он сам сразу так клюнул на этот страстный призыв.
Рассказывая о своем посещении Марины Смуровой, Володя, разумеется, ни словом не обмолвился Поремскому о той «безумной ночи любви», которую провел у свидетельницы. Он и сам, как человек достаточно твердых, несмотря на некоторые издержки, принципов, вспоминая о своих ночных приключениях в чужой постели, в общем-то и не мыслил об их повторении, внутренне краснея от слишком уж ярких отдельных видений. И вот теперь, когда в его и Поремского руки попала кассета с разговором, который вел Юрий Игоревич Потемкин с «неизвестной» женщиной в ее доме, а фамилию ее спецам определить пока не удалось, Яковлева словно в грудь ударило. Ну, точно! Он мгновенно вспомнил и словно стонущие от неутоленного желания, и одновременно бодрые, и сердитые, даже злые интонации Марины Евгеньевны. И сказал об этом Поремскому. Тот, пожалуй, и не удивился. Стало понятно, во всяком случае, почему, еще до того момента когда она начала жаловаться на трудные отношения со своим мужем, они с Потемкиным долго обсуждали вопрос о том, кто станет временно исполняющим обязанности министра. Ну конечно, с кем же, как не с женой Смурова, и обсуждать Потемкину столь важную государственную проблему…
Они разговаривали долго. Коснулись и расследования убийства — это теперь трактовалось однозначно, Потемкин сказал, что те сведения, которыми он располагает от Алексея Петровича, пока не могут показать ему всей картины — что следователям известно, а что нет. Но то, что «гвардейцы» Жорки засветились, — это уже бесспорно, и вся надежда остается лишь на личное доброжелательное отношение министра к Митрофанову. Может, на высоком уровне и удастся погасить назревающий скандал. Во всяком случае, сведения такие у него, Потемкина, имеются.
А когда у них там беседа от слов вдруг как-то сразу и без предисловий, без подготовки, перешла к делу, да такому бурному и стремительному, что стало ясно: это у них уже не в первый раз, вот тут Володе, помимо собственной воли, пришлось покраснеть, на что немедленно отреагировал хитрый и язвительный Поремский.
— Э-э, брат! — иезуитски захихикал он. — Что я вижу?! Вот она, кошка, которая чужое мясо съела! А то он — мне: «Побеседовали, кое-что есть… информация скудная… баба темпераментная, с одного на другое перескакивает…» Я вижу теперь, как перескакивает! Это что же, она, поди, и тебе жаловалась на холодность Смурова к ее страдающим прелестям? И как ты отреагировал, а? Словом или конкретным делом, как подобает полнокровному розовощекому мужчине? Ну, колись, опер!
И Поремский восторженно захохотал, хлопая себя по ляжкам и окончательно смутив Яковлева. Но быстро посерьезнел.
— Я вот чего думаю, Володя. Ты эту кассету с воплями еще разок внимательно прослушай, тебе ж, полагаю, не впервой, но я имею в виду то, что касается полезных для нас с тобой сведений. И обобщи. Ну а чем они там занимаются, тебе, конечно, виднее, — он снова хохотнул, — но ты все-таки прослушай до конца. Я искренне сочувствую твоей ревности, однако ничего не поделаешь — существует и оперативная необходимость. Не исключаю, что где-нибудь в перерывах, в антрактах или в конце, как это часто бывает у давних любовников, которых мучают одинаковые проблемы, а так оно, видно, и есть, они запросто могли вернуться и к нашим вопросам. Знаешь, расслабились, потом то, другое… В общем, я слушать больше не хочу, а то у меня вкус к размеренной жизни пропадет, а ты уж, как говорится, пожертвуй личным ради общественного… Плохо, очень плохо, никак не можем мы выйти на заказчика. Ни слова о нем, заметил?
