Флетчер Нибел - Вторжение
— Только не в доме Кроуфорда, — гневно сказал Смит. — Теперь там Чили Амброс, мой человек. Он разоружил Бена, когда тот отказался от Плана Б.
— Но есть ещё остальные пять. — Андервуд был преисполнен терпения. — И ты знаешь, что, самое малое, в четырёх из них события развиваются по планам Стила и Николета.
— Они купились на приманку белых! — взорвался Смит. Он поднял палец, словно собираясь выступить с пророчеством. — Николет и Стил болтают о справедливости, что только так они могут перенять часть власти у белых… Всё враньё… У них просто не хватает мужества драться и умирать ради свободы и независимости чёрных.
— Но они одержали верх на совете и тебе придётся отступить, — продолжал настаивать Андервуд.
— Я никогда не отступлю! — Во взгляде Смита было неприкрытое коварство. — Пусть и не надеются.
— Я так и знал. — Андервуд было задумался, не сводя глаз со своего начальника. Расчётливость никогда не была свойственна Смиту. Самой характерной его чертой было яростное упрямство. — Послушай, Данни. Вот как я представляю положение дел. Если ты сейчас дашь сигнал к началу «Гамала», то окончательно и бесповоротно погубишь его.
— Почему?
— Первым делом потому, что там дети. Я не могу втолковать тебе, но сейчас эти ребятишки стали чем-то вроде стяга. Нравится он или нет, но люди отдают ему честь. Ты слышал, какие речи идут по радио. Все в голос рыдают, пусть слёзы и крокодиловы. Пока в соответствии с замыслами Стила и Николета мы держим эти дома в своих руках — пусть даже больше ничего не делаем — дети представляют для нас большую ценность. Никто из командиров на пойдёт на такую глупость, не будет рисковать, что из-за его действий может погибнуть мальчик или девочка. Но едва только мы начнём «Гамал», то дадим понять, что вступаем в открытый бой и что, ведя огонь, мы захватываем тысячи и тысячи домов. То есть предварительно мы должны освободить малышей. Выпустить их и пусть себе идут. Мы не можем убивать детей. — На этот раз Смит внимательно слушал его. Андервуд продолжал: — И ты не можешь оповестить о начале «Гамала», пока Альфред Николет находится у руководства. У него нити всех связей и контактов. Чёрт побери, да он хоть сейчас может заявиться в Белый Дом. Стоит только нам объявить о «Гамале», и Николет от нас просто живого места не оставит. Он в состоянии выступить по телевизору и не постесняется сообщить федералам, где расположена первая тысяча домов. Как и у нас, они все у него на карте. И первым делом надо заткнуть рот Николету.
— Заткнуть рот? — повторил Смит, и глаза его вспыхнули. — Стереть с лица земли подонка!
Андервуд отрицательно покачал головой.
— Чёрный убивает чёрного — не так надо начинать «Гамал». Чуть погодя нам понадобится каждый умный человек, которого мы сможем найти. Мы не имеем права пролить хоть каплю крови наших чёрных братьев. Ни за что и никогда. — Он помолчал, внимательно глядя на Смита. — Нет. Но есть и другой путь. Ты можешь послать Шорти. Со своей белой физиономией Шорти пройдёт куда угодно и никто не будет задавать ему лишних вопросов. Пусть Шорти, прихватив с собой пять толковых ребят, отправится в Филадельфию, где скрывается Николет и, застав его врасплох, арестует. А когда Шорти вернётся и скажет, что Николет сидит под замком — вот тогда ты и призовёшь к «Гамалу».
Андервуд понимал, что Смит не позволит себе никаких решительных действий, если рядом не будет Шорти. Смит относился к нему, как к своему талисману. Да Шорти и сам по себе был исключительно полезен — белокожий, толковый и сообразительный, смелый до безрассудства, он прекрасно разбирался в любых двигателях и механизмах и интуитивно чувствовал приближение опасности. И Шорти не хуже Смита понимал, кто в данный момент представляет для них основную опасность — Рейли.
Скрестив на груди руки, Смит уставился на мерцающий огонёк лампы. Из того угла, где шёл осмотр и чистка оружия, доносились негромкие разговоры. Где-то за стенами амбара крикнула ночная птица. Смит резко повернулся к Шорти.
— Ну как? Справишься?
— Конечно. — Шорти потёр замасленные руки и пурпурная красавица на предплечье дёрнулась. — Мне нужен лишь адрес в Филли, по которому найти Николета — и ещё немного жратвы и колёса. Без них не обойтись.
— Доставь эту старую развалину в Гринсборо, — сказал Смит. — И сразу же вылетай. Успеешь вернуться завтра к утру?
— Завтра к утру? — повторил Шорти. — К рассвету точно буду.
— Дай ему на пропитание, Говард, — приказал Смит.
Говард отсчитал в протянутую руку Шорти шесть десятидолларовых купюр. В затянутые паутиной окна сарая уже начали пробиваться первые сполохи рассвета, и Адервуд, прикрутив фитиль лампы, задул её. Шорти, подрагивая от утренней свежести, залез в кабину своего фургона и вытащил кожаную куртку. Он открыл боковую дверь амбара, и в помещение хлынула волна свежего бодрящего утреннего воздуха. Пологие низины нежились в лёгкой туманной дымке. Шорти, сухой и жилистый, повернулся к Смиту.
— Гамал, — как бы с мольбой сказал он.
— Гамал! — взревел в ответ Смит. Его громовой голос заполнил пространство амбара и вырвался за его пределы, эхом прокатившись по туманным лощинам.
ГЛАВА ЧЕТЫРНАДЦАТАЯ
Многие американцы так и не смогли забыться сном к рассвету этого дня 10‑го июля.
Эдвард Ли, секретарь Казначейства, продолжал ждать телефонного звонка в гостиной своего дома в Лэнгли, в Вирджинии. Широкие окна, из которых открывался вид на пологие лесистые берега Потомака, были закрыты портьерами, но сквозь них просачивались янтарные лучи раннего рассвета. Мебель, выдержанная в стиле колониальных времён, имела неухоженный вид, словно проснулась не ко времени. На длинном диване валялись разбросанные газеты, несколько пепельниц были забиты окурками, а под мраморной крышкой кофейного столика валялись небрежно сброшенные туфли-мокасины, напоминая лежащие на боку лодки.
И комната и её обитатель находились в растерзанном состоянии. На Эде Ли была мятая, в пятнах, рубашка. На скулах торчали неподбритые клочки бакенбардов. Ему удалось прикорнуть пару часов тут же на диване и, будучи по натуре человеком аккуратным, он с брезгливостью воспринимал свой помятый вид, с отвращением ощущая кислый запах во рту. Дыхание, как он предположил, тоже было несвежим.
Вся эта история, думал он, просто нетерпима. И вся нация, и администрация Рэндалла в таком же помятом состоянии, как и его рубашка, которую он не снимает вот уже второй день. Большую часть ночи он слушал новости, которые поступали к нему по специальной линии из ситуационной комнаты Белого Дома и по телевизору, дикторы которого старательно доказывали, что Америка — страна жуликов и сентиментальных идиотов. Ли, сам отец двух детей, которые ныне стали молодыми банкирами, думал, что если он услышит ещё хоть слово о несчастной судьбе детей, его просто вытошнит. Отвращение к этой мелодраме дополнялось тем фактом, что он вынужден быть секретарём Казначейства в правительстве человека, который, скорее всего, относится к экономике с нахальной беспардонностью первокурсника. Фил Рэндалл был для Ли не столько обыкновенным налогоплательщиком, сколько представителем тех проклятых либералов, которые почему-то считали, что деньги — это зло и поносили тех представителей администрации, которые заботились о них.
Президент упорно отказывался обращать внимание на хворающий доллар. Эд Ли объяснял ему ситуацию, пока у него не появились мозоли на языке: платёжный баланс складывается не в нашу пользу; золото поступает, но его немного; за границей турист покупает на доллар столько, сколько на три здесь; на мировых рынках немецкая, японская и даже русская продукция вытесняет американскую; к доллару относятся с подозрением. Фил Рэндалл, как правило, слушал его с болезненной улыбкой, как бы давая понять, что эти заботы касаются только секретаря Казначейства Ли и какой-то третьей стороны, например, президента Чейз Манхэттен Банка. Своим отношением он словно хотел сказать: если уж сам Эд Ли с финансистами и банкирами не могут выправить дело, что же вы хотите от скромного Президента Соединённых Штатов?
И теперь ещё эти дома. Ли растёр колючую щетину щёк, закурил очередную сигарету и поморщился от горечи во рту. Как он и предупреждал на встрече в Белом Доме двадцать четыре часа назад, доллар оказался в беде. Если федеральное правительство не вырвет эти дома из рук чёрных бандитов и не вернёт собственность её законным владельцам — и не сделает это достаточно решительно, есть ли там дети или нет их — Ли опасался серьёзного финансового кризиса. Перед ним маячила жуткая перспектива развития событий, когда стоимость огромных запасов американских акций на европейском рынке стремительно покатится вниз. Затем не замедлит себя ждать и падение доллара, суматоха в финансовых учреждениях Нью-Йорка и не исключено, что даже и откровенная паника. Разве он не втолковывал Рэндаллу, и не раз, и не два, что структура финансового благополучия столь неустойчива, что может рухнуть под ударом первого же шторма? И вот уже слышны его завывания. В серой мрачной атмосфере занимающегося утра металлическим голосом задребезжал телефон. Линия шла через диспетчерскую Белого Дома. Ли посмотрел на часы. Это может быть герр Фредерик Хохвальд, его швейцарский банкир. Хохвальд отличался пунктуальностью, и в Женеве сейчас было четверть одиннадцатого — на это время они и договаривались. Ли оказался прав. Он услышал в трубке вежливый голос, в английских дифтонгах которого, тем не менее, чувствовалась властность и уверенность.