Флетчер Нибел - Вторжение
Обзор книги Флетчер Нибел - Вторжение
Флетчер Нибел
Вторжение
Посвящается Теодору Льюису
— Убирайся с моей земли!
— Чего ради?
— Потому что она моя.
— От кого ты получил её?
— От своего отца.
— А он откуда её получил?
— От своего отца.
— Как она досталась ему?
— Он дрался за неё.
— Ну, а я буду драться с тобой за неё.
Карл СэндбергГЛАВА ПЕРВАЯ
Когда повернули на Грейт-роуд, высоко на зелёном склоне перед собой она увидела дом. Едва только взглянув на него, она сразу же поняла — что-то не так. Эта мысль не давала покоя, царапала душу.
Он увидел дом одновременно с ней, но это вызвало у него столь знакомые и в то же время сложные чувства. Здание напомнило о том, что давно прошло; мысли эти были окрашены лёгким разочарованием и печалью. В последние месяцы воспоминания о Фейрхилле, каким он был когда-то, редко посещали его. Скорее, сегодняшняя жизнь за пределами Фейрхилла представлялась ему бесконечным листом чистой бумаги, на котором ещё ничего не было написано. Он устал.
Она непроизвольно прислонилась к нему, когда «Ягуар» с откинутым верхом, резко развернувшись, пошёл наверх, вписываясь в длинную асфальтовую подъездную дорожку, что по дуге вела к дому. Выпрямившись, она отпрянула, вернувшись в своё тесное маленькое пространство, на границе которого сразу же воздвигла баррикаду, как и в субботу вечером, когда, пропустив по коктейлю на патио, они покинули Бретертонов.
Он испытывал раздражение — «на мелком месте», как она называла такое его состояние — что нередко с ним случалось после нескольких рюмок в любой компании, где он чувствовал себя легко и раскованно с подобными себе. Она понимала, что его беспокоила её подчёркнутая замкнутость, и поэтому он гнал машину на полной скорости. Типично мужская реакция…
Воздух со свистом обтекал машину, мимо которой летели купы стройных берёзовых стволов, группками по три или четыре дерева обступавших дорожку. Бесконечное поле зелени плавно вздымалось кверху, как изумрудная морская волна. Дом закрывали кизиловые деревья, высаженные тут ради тени. Величественно, не шевеля ни единым листиком, высился мощный ствол огромного дуба. В вечерних сумерках первых июльских дней Фейрхилл со спокойной уверенностью парил над всей округой.
Здесь в тишине царствовала такая незамутненность бытия, словно летом Фейрхилл становился символом Принстона, и обаяние его тихих вечеров никогда не покидало и этот дом, и его лужайки, и лесные заросли, за которыми на той стороне холма бежал ручей. Она именно так воспринимала свой дом, двух мнений тут быть не могло. Она любила исходящую от него силу, его изящество и невозмутимость. Фейрхилл господствовал над прочими поместьями, что тянулись вдоль Грейт-роуд и были поменьше размерами, и в нём чувствовалась царственная умудрённость годами. Или же она бессознательно приписывает какие-то подробности своего брака тому месту, которое так повлияло на её решение? Тиму не хватало изящества Фейрхилла, но в нём была его сила и стойкость. Она всегда ценила его непробиваемую надёжность, но часто, особенно в такие вечера, она вызывала в ней представление о тяжёлой неподъёмной мебели. У Бретертонов он был так рассудителен, он так умно и убедительно говорил. Беда была лишь в том, что все его соображения были неверны, ибо он толком так и не понимал, о чём идёт речь. Из всех, кого она знала, её муж был одним из самых логичных людей, которого было невозможно пронять никакими доводами.
Лиз ещё раз бросила взгляд на длинное светлое строение. Местами из-под белой краски, облупившейся от дождей и ветров, виднелись пятна красной кирпичной кладки. Развернувшись, Тим подрулил к пятачку асфальта перед гаражом на три машины. Да, что-то было не так. Наконец она поняла, что не давало ей покоя одно из окон верхнего этажа.
— Почему ты поднял шторы в нашей комнате? — спросила она, чётко понимая, что она, Лиз Кроуфорд, апостол свободы духа, в то же время предстаёт в облике просто Лиз, занудной домохозяйки. Где-то в глубине сознания она грызла себя за это.
Тим поставил машину на тормоз, выключил зажигание и рассеянно, без интереса, огляделся. Жена, как всегда, вызвала в нём юмористическое настроение.
— Ну и глаз! — Тим заметил, что штора на одном из окон их спальни, в самом деле, приподнята на пять или шесть дюймов. Все остальные, и наверху и внизу, строго соответствовали предписанному порядку. — Это не я. Я и не притрагивался к этой чёртовой штуке.
— Ну, а я тем более, — сказала Лиз. Лёгкая нотка упрёка дала понять, что оба они знали, кто был виновником непорядка. Она испытала недовольство собой, злилась, что завела разговор на столь банальную тему. Но ошибка Тима крылась в том, что он стал поддразнивать её. После четвёртого джина с тоником он становится просто невыносим.
Порознь, не разговаривая, они подошли к парадным дверям, которые, как принято в Принстоне, оставались открытыми. Небольшой портик с колоннами был в окружении азалий, чьи соцветия, распускающиеся в начале мая, давно осыпались. Лиз опять посмотрела на штору и пожала плечами.
Холл был погружён в полумрак — так же, как вытянутая в длину гостиная слева от него и столовая справа. Приняв прямую строгую осанку, словно явились по приглашению, они прошли мимо широкой полукруглой лестницы, и спустились в нижний холл, к библиотеке. Подавшись вправо, Лиз скинула туфли на каблуках и зашвырнула их в комнату, где она занималась шитьём. Этим движением она подчеркнула своё право на отдельное существование. «Портняжная», по сути, представляла собой олицетворение самых разнообразных интересов Лиз — на столе среди груды бумаг размещалась портативная пишущая машинка, стоял неоконченный холст, на полках и на полу валялись тюбики с краской и кисти, теннисные ракетки, лыжи, стопки журналов, а в углу под чехлом покоилась швейная машинка. Её туфли были родом отсюда и носи она сегодня чулки, те бы полетели вслед за ними. Избавившись от обуви, она босыми ногами прошлёпала в библиотеку — вотчину Тима.
Оба чувствовали, что семейная сцена не заставит себя ждать. Тим знал, что одно лишь слово может дать выход раздражению, которое она в себе сдерживает. По крайней мере, схватка произойдёт на его территории, что, впрочем, мало успокаивало его. Ему явно недоставало энергии для военных действий и больше всего ему хотелось, чтобы она куда-нибудь тихонечко удалилась и села читать книгу. Он лишь молча вздохнул, понимая тщетность своих надежд. Хотя снаружи было ещё светло, Тим включил бронзовую настольную лампу. Теперь поле боя было ярко освещено — ковёр цвета лесной зелени с высоким грубоватым ворсом, полки от пола до потолка, забитые книгами, полукруглое окно с частым переплётом, аккуратный письменный стол, стены в дубовых панелях и два удобных кожаных кресла. Чувствовалось, что тут обитает мужчина, и Тим предположил, что именно этот факт должен раздражать Лиз. Ей придётся вести сражение на вражеской территории.
Тим стащил лёгкую летнюю спортивную куртку и кинул её на подоконник. Распустив галстук, он пододвинул кресло поближе к камину. Тимоти Раш Кроуфорд-младший пребывает у себя дома. Тётушка, увлекающаяся генеалогией, проследила их шотландских предков вплоть до колониальных времён. Несколько лет назад она выяснила, что один из Кроуфордов сражался вместе с генералом Вашингтоном. У Тима были густые вьющиеся светло-каштановые волосы, которые в соответствии с последними требованиями моды падали ему на уши. Лицо у него было удлинённым, с резкими угловатыми чертами и слегка выступающим подбородком. Глаза его было принято считать голубыми, но на самом деле цвет их был настолько неопределён, что даже старые друзья затруднялись назвать его. Он был высок, шести футов с дюймом, и для своих тридцати восьми лет довольно строен. По утрам Тим бегал рысцой, вот уже три сезона каждый уик-энд играл в теннис, а зимой катался на лыжах. Он старался быть в форме, но понимал, что слишком много пьёт, не в силах вырваться из оков той бессмысленной тоски, что давно поселилась в нём.
Он посмотрел на Лиз, которая, не теряя насторожённости, свернулась в другом кресле. Мужчина привыкает и к красоте своей жены и к её обаянию, которое, пусть даже она сама не подозревает о нём, всё же вызывает зависть у других женщин, не столь щедро одарённых природой. Черты, которые он так хорошо знал, сливались в гармоническое единство — высокие дуги бровей, маленький прямой нос. Она была высока ростом и в своё время страдала излишней худобой, но сейчас созрела и округлилась. За эти годы она не меньше дюжины раз меняла причёску своих угольно-чёрных волос. Теперь они падали ей на плечи, слегка завиваясь по краям. Белая ленточка стягивала волосы, открывая безукоризненную дугу лба. Тим не сомневался, что Лиз могла бы блистать в сообществе юных дам Принстона, если бы не её упорное стремление демонстрировать не лучшие черты своего характера, что лишало Элизабет Фейрклот Кроуфорд, как и любую женщину, безупречности. Тим предположил, что их с Лиз могли бы считать прекрасной парой, но Лиз всегда отвергала сомнительные комплименты. «По сути, Лиз старается быть немного сукой, — как-то сказала её подруга Пегги Абингдон, — и порой это у неё получается».
