Линда Фэйрстайн - Ничего хорошего
— Ты сам-то понимаешь, какую чушь несешь?
— Ага, прекрасно понимаю. Поэтому и сказал вслух то, что не решилась сказать ты. Ты действительно думаешь, что этот чистоплюй-адвокат, два года носивший траур по жене, ночью проник в больницу, чтобы нанести Доген больше десяти ножевых ранений? И если забыть на минуту о твоей природной красоте, то какого черта ему тогда понадобилось с тобой знакомиться? Чтобы убить тебя, чтобы ты больше не занималась этим делом, потому что он не хочет, чтобы оно было раскрыто. Я понимаю, что именно об этом ты сейчас думаешь. Так вот, на твое счастье, я здесь и могу сказать тебе, что все это — глупости. Возможно, он просто не любит говорить о жене. И, вполне вероятно, не помнит имени врача.
— Может быть, может быть, может быть. Я просто хочу знать ответы на эти вопросы. Я ненавижу все эти «может быть» и ненавижу совпадения.
— Ты ненавидишь то, что не можешь контролировать. Возьми себя в руки и выброси эти мысли из своей усталой головы до нашего возвращения.
Мы уже почти дошли до конца коридора, и я видела, как пассажиры выходят через ворота А20.
— Иди в самолет. А я попытаюсь еще раз позвонить Джоан.
Я остановилась у телефона-автомата, набрала номер и подождала, пока меня соединят. В это время по громкоговорителю объявили, что посадка на наш рейс заканчивается. Майк указывал на меня какой-то женщине — наверное, из службы безопасности авиакомпании, — а последние пассажиры предъявляли посадочные талоны и заходили в самолет. Женщина взяла билет Майка, а он рванул ко мне, пока я отчаянно просила Джоан снять трубку. Но ее не было дома, поэтому я попросила, чтобы она позвонила мне на следующий день в Кливден.
Майк подхватил мою сумку с пола, твердо взял меня под локоть и повел к стюардессе у посадочного коридора.
— Эта дамочка тоже полетит с нами.
Я отдала служащей посадочный талон, она сделала на нем какие-то пометки и дала мне другое место. Затем стюардесса отдала талон охраннице, которая попросила нас следовать за ней в самолет. Вместо того чтобы повернуть направо и протискиваться между пассажирами, которые старались расставить ручную кладь в ящиках над сиденьями, она повела нас налево.
— Ваши места в первом классе, 2А и 2Б. Желаю приятного полета!
— Я даже боюсь спрашивать, кого ты подкупил, чтобы нас посадили в первый класс. Ты же никому не показывал значок и не просил, чтобы нас разместили с комфортом, да? — по крайней мере, я опять улыбалась. — И не уволят ли какую-нибудь бедную стюардессу за такой произвол?
— Откуда столько скепсиса, блондиночка? Я просто захотел сделать тебе сюрприз. Помнишь Чарли Бардонга? — Чарли когда-то был лейтенантом в офисе окружного прокурора, а теперь работал частным детективом. Мы с Майком хорошо его знали. — Его жена — начальник охраны в «Американ Эйрлайнс». Я позвонил ей сегодня утром, и она сказала, что если будут свободные места, то мы получим их без проблем. Улыбнись, Куп. Несколько коктейлей после взлета, и я забуду, что боюсь летать, а ты — о своем Лью...
— Дрю.
— Какая разница? Говорю тебе, не ищи черную кошку в темной комнате. Это дело и так сложное.
В отсеке первого класса оказалось всего двенадцать мест, и половина из них была свободна. Я села у иллюминатора, достала из сумки несколько журналов, надела тапочки, предоставляемые авиакомпанией, и свила себе удобное гнездышко из подушки и пледа. Майк заказал мне «Девар», а себе двойной «Джеймесон» — так он начал приводить в исполнение план по приобщению меня к ирландскому виски.
К тому моменту, как мы набрали высоту, в иллюминатор уже не было видно ничего, кроме темного неба и огоньков других самолетов под нами. Мы с Майком уже выпивали по второй, закусывали жареными орешками и спорили, что заказать на обед. Алкоголь заставил меня расслабиться, и я уже не так переживала из-за обстоятельств знакомства с Дрю. У меня будет достаточно времени, чтобы прояснить этот вопрос, когда мы вернемся в Нью-Йорк. Я была счастлива оказаться в шести милях над землей, вне досягаемости пейджеров. Я наслаждалась полетом и свободой от мира.
Пока разносили еду, Майк что-то без умолку рассказывал. О старых делах, о своих бывших любовницах, о нераскрытых убийствах, о жертвах, которых так и не опознали. Когда принесли мороженое и бренди, было почти десять вечера. Я опустила спинку кресла. Мы летели где-то к востоку от Гренландии.
— Если бы ты могла быть кем угодно, то кем бы стала?
— Что?
— Никогда не задумывалась над этим? Никогда не пыталась сбросить свою шкуру и притвориться кем-то еще? — спросил Майк. — Назови мне трех людей — ныне здравствующих или уже нет, не важно, — которыми ты бы хотела быть. Просто пофантазируй, никаких «я не смогу». И не называй мне мать Терезу, Альберта Эйнштейна, Джонаса Солка[26] или Клару Бартон[27]. Давай поиграем, с кем бы ты поменялась местами, если бы могла?
Я сидела в кресле, пождав ноги и закутавшись в одеяло. Обхватив бокал руками, я обдумывала ответы.
— Первый вариант — Шекспир.
— Ты? Никогда бы не догадался. Я знал, что ты любишь красивые шмотки, но не думал, что тебе нравится переодеваться в мужчину.
— Я просто не могу представить себе гения, который создал все эти прекрасные произведения — их язык, темы, образы, столько разных миров и идей. Возможно, мне бы понравилось даже быть миссис Шекспир — ждать его по вечерам, чтобы он приходил и зачитывал мне строчки, над которыми работал весь день. Быть музой великолепной поэзии. Мне кажется, никто ни до, ни после него не смог так раскрыть красоту языка.
— Значит, вот что тебе нравится? Я хочу сказать, ты что, читала все его пьесы?
— Не все, но любимые могу перечитывать много раз. В основном трагедии и хроники. Хотя, конечно, эти хроники по большей части тоже трагедии, — я приподняла голову с подушки и посмотрела на Майка. — Думаешь, со мной что-то не так, да? Потому что мне нравятся трагедии? И загадочные убийства, и моя работа, такая специфическая...
— Ты только сейчас догадалась?
— Нет, просто иногда это становится очень заметно. А кем бы хотел быть ты?
— Нилом Армстронгом. Первым человеком, побывавшим на Луне. Быть самым первым из всего человечества...
— Время вышло, — я нажала кнопку на подлокотнике кресла и изобразила звук, как бывает в телевикторинах во время неправильного ответа. — Ответ неправильный. Ты боишься летать, ты не можешь быть астронавтом.
— Я просто хочу быть парнем, который первым ступил на Луну. Я ничего не говорил о полетах...
— Так нечестно. На Луну можно попасть только одним способом, а тебе он совершенно не подходит. Слишком долгий полет, никакой выпивки. Следующий вариант.
— Хорошо, — он задумался. — Обычно я меняю выбор в зависимости от того, чью биографию читаю. Но обычно это Веллингтон. Великий стратег — гений, выигравший Ватерлоо. Хотя иногда это Наполеон. До Ватерлоо. Вот откуда я черпаю образы — из 1815 года. Правда, иногда, мой выбор падает на Ганнибала, того, кто перевел слонов через Альпы. В общем, думаю, ты поняла мой типаж — великий генерал, ведущий войска в битву. Умереть, сражаясь, и все такое. А кто идет вторым номером у тебя?
— Тут ничего необычного. Балерина, — я посмотрела на часы. — Прямо сейчас кто-то другой сидит на моем месте в Американском театре балета и вздыхает, наслаждаясь мастерством Кэтлин Мур. Это искусство, которое не терпит несовершенства — публика видит любую ошибку, оплошность или некрасивое движение. Мне очень хотелось обладать такой же грацией и элегантностью. Наталья Макарова — вот кем я хотела бы быть больше всего. Но и тут у меня богатый выбор. Я бы не отказалась ни от Ферри, ни от Кент, ни от Мур. Хотелось бы мне танцевать, как нимфе, и раствориться в музыке. Знаешь что? А ведь даже в балете мне больше нравятся истории с трагическим концом. Может, мне стоит поволноваться по этому поводу?
— Уже поздно. Ты когда-нибудь танцевала ведущие партии? Ну, когда училась в балетной школе?
— Царицу виллис. Такова моя судьба. Мне не доставалась ни Одиль, ни Коппелия, ни принцесса Аврора.
— Что за виллисы такие? Никогда о них не слышал.
— Девственницы, которые умерли от неразделенной любви или до свадьбы, это из «Жизели». Их там несколько рядов в тюлевых пачках, они занимают всю сцену. Почти весь второй акт они затанцовывают до смерти тех, кто разбил им сердца. Когда-нибудь я свожу тебя на «Жизель». Лично мне этот балет кажется моим отражением. Так, кто у тебя следующий?
— Джо Димаджио. Иногда я выбираю между Малышом Рутом и Миком, но, с другой стороны, Джо был не только легендарным бейсболистом, у него еще была Мэрилин Монро. И потом, он такой стильный тип. Все эти герои американского спорта, блиставшие, пока какой-нибудь пропущенный мяч не испортил им карьеру... По правде говоря, я был там, на стадионе, на шестой игре чемпионата, которую выиграли «Янки». Тогда я с радостью поменялся бы местами с каждым из них — с Берни Ульямсом, Дереком Джетером. Я был готов продать свою бессмертную душу за то, чтобы стать Уэйдом Боггсом, когда он совершал круг почета после всех тех лет, что провел, просто мечтая попасть на чемпионат. Вот это был момент!
