Раскаянье дьявола - Гранхус Фруде

Гюру… она продолжала думать о себе как о Гюру. Или Сара? Она и сама не знала. Красивое имя, но вроде как и не ее. Она улыбнулась сама себе. Да, это она. Она Сара.

Гюру медленно поднималась по дорожке к дому. Ноги подгибались. Сказывалась бессонная ночь. И переизбыток впечатлений. Слишком сильных впечатлений. На половине дороги она смогла различить лишь крышу сарая и прибавила скорости, словно опасаясь, что хутор исчезнет. На последних метрах у дома ей показалось, что она попала в свой сон. Маленькие окна, разделенные на квад­ратики, знакомое крыльцо… в этот момент дверь отворилась, и появилась женщина. Гюру знала, что ей пятьдесят шесть лет, но выглядела она гораздо старше. Женщина остановилась, нервно потирая руками бедра, прямо через платье, явно свежевыглаженное по такому случаю. Вязаный ободок с розами придерживал волосы. Эмилия Санде принарядилась для великого воссоединения.

Они поговорили еще раз вчера вечером. И хотя Гюру настаивала на том, что нужно дождаться результатов анализа ДНК, мать уверенно утверждала, что узнала ее голос. Несмотря на все прошедшие годы и возрастные изменения, в этом голосе звучали родные нотки.

По лицу матери текли слезы, уголки губ подрагивали, но огонь в глазах не оставлял никаких сомнений: ее дочь вернулась. Эмилия Санде осторожно спускалась по лестнице, а потом бросилась к Гюру. У Гюру не было сил, но обнимающие ее руки матери помогли ей удержаться на ногах, и она была уверена, что больше никогда в жизни не упадет. Мать заплакала, громко, со всхлипами, но иногда в ее плаче слышался и радостный смех.

Лишь когда мать отпустила объятия и вытерла слезы, Гюру поняла, что она тоже плакала. Избавление. Здесь и сейчас. Как и обещал все это время проповедник.

Глава 90

Рино стоял возле кухонного стола, перед ним была уже вторая за сегодня чашка кофе. Он смотрел на записку от Иоакима, которую нашел вчера вечером на холодильнике.

Мне надо тебе кое-что рассказать. Давай поговорим завтра утром? Я болен, в школу не пойду.

Рино стало нехорошо. Он ведь это и так чувствовал. Чувствовал, что Иоаким что-то скрывает. И что-то похуже тайного курения.

Он все еще не мог отойти от событий вчерашнего вечера. Дело приобрело такой поворот, что Рино едва мог в это поверить. Он не смог выдавить из себя ни слова, просто неловко приобнял Гюру, о чем сейчас очень сожалел. Он и так не отличался даром красноречия и всегда с трудом подбирал слова на похоронах. Что же он мог сказать той, чья жизнь полностью перевернулась?

Он было собрался позвонить, но не решился. Нужно было дать ей время.

Рино услышал, как Иоаким зашел в ванную. Им обоим сейчас было нелегко. Он отхлебнул еще кофе и посмотрел в окно. Там начинался день, который обещал стать превосходным. Томас уже позвонил, чтобы рассказать последние новости. Полицейские осмотрели подвал, но обнаруженные кости оказались не человеческими. Это была либо кошка, либо собака. Также в клетке возле одного из подвальных окошек они обнаружили целое кошачье семейство. Кошки были в ужасном состоянии, но живые. Так что, по всей видимости, в одной из комнат устроили кошачье кладбище.

Свихнувшаяся семейка.

Томас также рассказал, что Хенрика Хансена отвезли в региональную больницу Тромсё. Он все еще находился в коме, и полицейские ждали, когда он очнется, так как им нужно было получить его объяснения. Эйнар Халворсен по-прежнему все отрицал. Почему в свое время Хенрик Хансен передал похищенную им Сару Санде своей бывшей жене? На этот вопрос Рино очень хотел бы получить конкретный ответ.

Наконец появился Иоаким. Он выглядел совершенно изможденным. Взяв апельсиновый сок из холодильника, Иоаким сел за стол и начал пить прямо из пакета.

— Стаканом не воспользуешься?

Иоаким покачал головой.

— А ведь я тоже могу захотеть немного сока.

Судя по выражению лица сына, тот так и не понял, в чем проблема.

— Знаешь… — Иоаким опустил глаза.

— Я слушаю.

— Это по поводу Видара.

Именно этого Рино и боялся.

— Ну, знаешь… волосы… или… то, что случилось.

— Ты про то, что кто-то поджег спящего беззащитного мальчика и это привело к ожогам второй степени?

Иоаким кивнул.

— Колись! — Рино заметил, как изменилось поведение сына в последнее время, и причина была вовсе не в подростковом закидоне, здесь явно было что-то гораздо серьезнее.

— Это Видар убил кошку Рене. Когда мы ее нашли, у нее половина шерсти была сожжена. Ее пришлось усыпить.

— И ты отомстил за него?

Иоаким вопросительно посмотрел на отца, а потом яростно покачал головой:

— Не я. Рене.

— Рене?

Иоаким кивнул, не поднимая глаз.

— А ты в этом как-то участвовал?

— Он рассказал мне только на следующий день. Он хотел просто проучить Видара и страшно испугался. Он просил, чтобы я выяснил, какое наказание ему грозит. Ну, потому что ты полицейский. Все это время я уговаривал его признаться. Вчера он решился. Сегодня зайдет к тебе в участок.

Рино сидел и смотрел на сына, чувствуя невероятную гордость. Рене поставил его в ситуацию, выбраться из которой было не так уж просто: всадить нож в спину своему лучшему другу или смотреть на то, как отец терзает невиновного. На глазах проступили слезы. Он быстро вытер их рукавом, похлопал сына по спине и встал.

— Ты злишься? — спросил Иоаким.

— Нет, Иоаким. Я очень тобой горжусь.

Он пошел в ванную, встал перед раковиной и посмотрел на свое отражение в зеркале.

— Сентиментальный дурак, — сказал Рино, пытаясь взять себя в руки. Ему придется принести извинения. И позвонить одному отчиму…

Вторник, 10 сентября

Глава 91

Небо немного заволокло, солнце жарило уже не так сильно, как пару недель назад. В воздухе пахло осенью. Последнюю неделю Гюру провела у матери. Они потихоньку, аккуратно сближались. Расставание повлияло на них обеих — на каждую по-своему. Рино сказал, что мать вызовут к следователю, так как в озере неподалеку были найдены человеческие останки. Он подчеркнул, что вызовут и других соседей. Но Гюру не хотела ничем омрачать их воссоединение. Жизнь ей улыбалась.

Несколько раз она разговаривала по телефону с Вильямом Хансеном — тем самым человеком, который несколько месяцев был ее ненастоящим сводным братом. Он тоже оказался жертвой этой ситуации, и от разговоров с ним становилось легче. Чем больше он рассказывал, тем больше она вспоминала. Она едва помнила свой первый день в школе, но в памяти всплывали все новые и новые воспоминания о том времени, когда она была дочерью Каролине Бендиксен, пусть ей тогда и было всего два года.

По небу медленно плыли похожие на хлопок облака, обещавшие хорошую погоду. Гюру приехала в Вальберг, в одну из идиллических бухт, где тонкая полоска белоснежного песка отделяла горы от зелено-синего моря. Вильям Хансен сидел рядом с ней на большом валуне. Это она предложила ему встретиться, и он так обрадовался ее предложению, словно и сам хотел его сделать, но не решался. Они говорили о воссоединении, о многолетнем горе матери и о том, как она все время пыталась коснуться дочери, чтобы убедиться, что та реальна. Но Гюру не рассказывала Вильяму о своей тьме. Она была еще не готова пускать чужих в свой мир.

— То, что случилось, дало мне не только новое будущее, у меня изменилось прошлое. Тот выбор, который я делала, мысли, которые думала… все это результат того, кем я была. Мои приемные родители, которые всегда прекрасно ко мне относились, довольно рано рассказали мне, что я не их родная дочь. И не проходило ни дня, чтобы я об этом не думала. То есть я не всегда тосковала, нет, но все-таки пыталась узнать, кем были мои настоящие родители, как они выглядели, кем работали, вот такое. А теперь, когда за несколько дней вся моя жизнь перевернулась, я думаю о том, как это на мне скажется. Что со мной будет? Я всегда считала, что моя дорожка уже проложена и мне нужно просто идти по ней, но теперь в этом не уверена.