Хеннинг Манкелль - Китаец
— Когда?
— В прошлом году.
— Но он не уверен?
— Нет.
— Можете назвать его имя?
Биргитта Руслин записала имя и телефон сёдерхамнского ресторана и закончила разговор. Чуть помедлив, набрала номер полицейского управления в Худиксвалле, попросила соединить ее с Виви Сундберг. Наверно, придется оставить сообщение. Но, к ее удивлению, Виви подошла к телефону.
— Дневники, — сказала она. — Они вам все еще интересны?
— Читать трудно. Но время у меня есть. Кстати, позвольте поздравить вас с успехом. Если я правильно поняла, у вас есть и признание, и вероятное орудие убийства.
— Вы ведь звоните не по этой причине?
— Конечно нет. Хочу еще раз вернуться к моему китайскому ресторану.
Она рассказала о кузене-китайце из Седерхамна и о том, что Ларс Эрик Вальфридссон, возможно, бывал в худиксвалльском ресторане.
— Это может объяснить находку красной ленточки, — закончила Биргитта. — Ниточка ложится в общую картину.
Виви Сундберг выказала весьма умеренный интерес:
— Как раз сейчас ленточка интересует нас меньше всего. Думаю, вы понимаете.
— Тем не менее. Запишите имя и телефон официанта, который, возможно, видел этого человека.
Виви Сундберг записала.
— Спасибо за звонок.
Положив трубку, Биргитта позвонила своему шефу Хансу Маттссону. Ответа пришлось подождать. Она сообщила ему, что через день-другой, после визита к врачу, рассчитывает выйти на работу.
— Мы захлебываемся, — вздохнул Маттссон. — Вернее, задыхаемся. Шведские суды душат всяческими сокращениями. Никогда не думал, что мне доведется пережить такое.
— Что именно?
— Что мы назначим цену правовому государству. Не думал я, что демократию можно оценить деньгами. Без функционирующего правового государства демократия не существует. Мы уступаем, становимся на колени. Опоры в этом обществе трещат, скручиваются, прогибаются. Я вправду встревожен.
— Едва ли я способна тут чем-то помочь. Но обещаю снова заняться своими делами.
— Жду не дождусь.
В тот вечер Биргитта поужинала одна, Стаффан между двумя сменами ночевал в Халльсберге. Она продолжила листать дневники. Единственным, что привлекло ее внимание и что она прочитала, были заметки, завершавшие последний дневник. Июнь 1892 года. Я.А. состарился. Жил он в маленьком домишке в Сан-Диего и страдал от болей в ногах и спине. После долгих пререканий о цене покупал у старого индейца мази и травы, которые, как он считал, только и помогали. Писал он об огромном одиночестве, о смерти жены и о детях, разъехавшихся в дальнюю даль, один сын забрался аж в канадскую глушь. О железной дороге ни слова. Однако, когда писал о людях, он оставался верен себе. Негров и китайцев по-прежнему терпеть не мог. Опасался, как бы в пустующий дом по соседству не въехали черные или желтые.
Дневник обрывался посредине записи. 19 июня 1892 года. Он отмечает, что ночью прошел дождь. Спина болит сильнее обычного. Ночью ему привиделся сон.
И всё. Ни Биргитта Руслин, ни кто другой из потомков так и не узнали, что это был за сон.
Ей вспомнилось, что сказала накануне Карин Виман. О дороге, что вилась в ее голове туда, где однажды вдруг оборвется. Так было и в тот июньский день 1892 года, когда все презрительные комментарии Я.А. о людях с другим цветом кожи внезапно пришли к концу.
Она полистала дневник к началу. Никаких свидетельств о том, что он предугадывал свою смерть, ни слова, предвещающего то, что случится. Жизнь, подумала Биргитта. Моя смерть могла бы выглядеть так же, мой дневник, если б я его вела, тоже остался бы незавершен. Собственно, кто успевает закончить свою историю, поставить точку, прежде чем ляжет и умрет?
Сложив дневники в пластиковый пакет, Биргитта решила завтра отослать их в Худиксвалль. За происходящими там событиями она будет следить как все.
Она сняла с книжной полки именной справочник шведских председателей суда. В Худиксвалле председательствовал Таге Порсен. Для него это будет главный процесс в жизни, подумала она. Надеюсь, он из тех судей, что уважают публичность. Биргитта знала: среди ее коллег немало таких, кто гнушается и боится встречи с журналистами и телекамерами.
По крайней мере, так обстояло с ее поколением и с теми, кто старше. Как относились к публичности судьи помоложе, она не знала.
Термометр за кухонным окном свидетельствовал о похолодании. Она села у телевизора посмотреть вечерние новости. Потом можно и на боковую. День, проведенный у Карин Виман, был насыщен содержанием, но все же утомил ее.
Новости уже начались. Биргитта сразу поняла: что-то произошло, и это что-то связано с Хешёвалленом. Репортер интервьюировал криминалиста, многословного, но очень серьезного. Она попыталась разобраться, в чем дело.
После криминалиста замелькали кадры из Ливана. Биргитта чертыхнулась, переключилась на телетекст и тотчас узнала, что случилось.
Ларс Эрик Вальфридссон покончил с собой. Хотя его контролировали каждые пятнадцать минут, он успел-таки порвать рубаху на ленточки, соорудить из них веревку и повеситься. Нашли его почти сразу же, однако все попытки реанимации оказались безрезультатны.
Биргитта Руслин выключила телевизор. Мысли обгоняли одна другую. Он не мог жить под бременем такой вины? Или страдал душевной болезнью?
Что-то здесь не так, думала она. Нет, не мог он совершить эти убийства. Зачем он кончает с собой, зачем делает признание и зачем указывает полиции, где зарыт самурайский меч? У меня нет ответов. Но в глубине души все время гнездилось подозрение, что здесь что-то не так.
Она села в кресло, не зажигая лампы. Комната тонула в полумраке. Мимо дома, смеясь, прошел кто-то. В этом кресле ей особенно хорошо думалось. Здесь она сидела, когда чувствовала, что надо хорошенько взвесить приговор, который предстоит написать, или что-нибудь другое, связанное с судебным процессом. И здесь же размышляла о своей будничной жизни и о семье.
Мысленно она вернулась к исходному пункту. К первым соображениям, возникшим, когда она обнаружила отдаленную родственную связь между собой и людьми, убитыми той январской ночью. Масштаб слишком велик, думала она. Пожалуй, одному человеку, пусть даже целеустремленному, такое не под силу. Но мужчина, живущий в Хельсингланде и имеющий лишь несколько судимостей за побои, сознается в том, чего не совершал. Затем выдает полиции самодельное оружие и вешается в камере. Конечно, есть вероятность, что я ошибаюсь. И все-таки что-то здесь не так. Слишком уж быстро его схватили. И что за месть он выдвинул в качестве мотива?
Уже за полночь она встала с кресла. Может, позвонить Стаффану? Нет, он наверняка спит. Биргитта легла, погасила свет. Мысленно она вновь бродила по деревне. И постоянно возвращалась к найденной в снегу красной ленточке, к кадрам с китайцем на пленке с самодельной камеры наблюдения в гостинице. Полиции известно кое-что, чего я не знаю, — почему Ларс Эрик Вальфридссон был схвачен и каков вероятный мотив. Но они допускают обычную ошибку. Зацикливаются на одной-единственной версии.
Заснуть не удавалось. Когда стало невмоготу ворочаться, Биргитта встала, накинула халат и опять спустилась вниз. За письменным столом записала сводку событий, какие связывала с Хешёвалленом. Почти три часа потратила, чтобы подробно перебрать все, что узнала, обнаружила и пережила сама. И все это время в ней нарастало ощущение, будто она что-то упустила, проглядела существующую здесь связь. Перо было словно корчевалка на вырубке, будь начеку — вдруг рядом затаился детеныш косули. Когда она наконец выпрямила спину и, потягиваясь, вскинула руки над головой, было уже четыре утра. Захватив записи, она снова устроилась в кресле, включила лампу и стала перечитывать написанное. Все время стараясь заглянуть между собственными словами, вернее, за них, нет ли там камней, которые она не перевернула, неувязок, которых не увидела. Но там не нашлось ничего, что бросилось бы в глаза, никаких новых, ранее не замеченных взаимосвязей. Она не полицейский, привыкший искать пробелы в свидетельских показаниях и допросах подозреваемых. Однако же она хорошо умела выявлять противоречия, ставить логические капканы и много раз в ходе слушаний вмешивалась, задавая обвиняемым вопросы, какие прокурор, по ее мнению, упустил.
Только вот здесь ничто не заставляло ее насторожиться и замереть. Пожалуй, ей лишь стало еще яснее, что это преступление не могло быть делом рук безумца. Слишком оно хорошо организовано, слишком хладнокровно, чтобы его мог совершить не совершенно спокойный и холодный злодей. Возможно, пометила она на полях, стоит задаться вопросом, не побывал ли преступник в деревне заранее. Ночь была темная, вероятно, у него имелся яркий фонарь. Но многие двери стояли на замке. Значит, он определенно располагал точными сведениями о том, кто где живет, и предположительно запасся ключами. И мотив у него наверняка был настолько весомый, что он действовал абсолютно без колебаний.
