Малютка - Мола Кармен
Он назывался «Цветущая верба» и занимал большой особняк на улице Португалете. Никаких вывесок снаружи не было, только скромная металлическая табличка с названием центра на двери, но что-то в облике здания подсказывало: это не обычный дом. Особняк мог бы сойти за частную клинику со своим ухоженным, но безликим садом, опущенными занавесками и двумя кустами по бокам от входа. Было поздно, и Хулио опасался, что двери закроют, а он так ничего и не узнает, но ему повезло. В сквере на проспекте Дарока он заметил троих курящих подростков.
— Вы не из «Цветущей вербы»?
— Тебе какое дело? — отозвался тот, что понахальнее.
— Я ищу одну девочку. Хочу узнать, не в этом ли она центре. Ее должны были сегодня привезти.
— Твои проблемы.
— Двадцать евро?
Мальчишки схватили купюру.
— Она рыженькая, на вид лет восемь.
— С кошкой?
У Хулио не осталось никаких сомнений: он нашел Малютку.
Глава 58
Исабель Майорга, мать Элены, всю жизнь хранила верность ресторану Embassy. Если она была в Мадриде — а в последнее время ее визиты в город становились все короче, — ее каждый день можно было застать там за чашкой чая с лимонными меренгами или с сэндвичами из тончайших кусочков хлеба с огурцом и майонезом. На верхнем этаже за столиком с идеально выглаженной скатертью она регулярно встречалась со столичными подругами. Здесь они чувствовали себя свободно. Исабель всегда говорила, что Embassy — единственное место в Мадриде, куда женщина может прийти одна и даже выпить (сколько коктейлей с шампанским она заказала, когда было что праздновать!), не опасаясь осуждения. Здесь к ней обращались по имени и неизменно предоставляли лучшие места, но, увы, Embassy, как и почти все остальные заведения, где она чувствовала себя как дома, закрылся.
— Мадрид никогда не был моим любимым городом, но теперь… Вместо того чтобы брать пример с Европы, они ориентируются на Америку! Ты видела, все жуют жвачку!
Жвачку Исабель могла обсуждать (и осуждать) бесконечно. Элена впервые попробовала ее уже взрослой, и ей совершенно не понравилось — одна из немногих вещей, в которых они с матерью совпадали. Они встретились в отеле «Риц» за роскошно сервированным карпаччо. Здесь не так чтили традиции, как в Embassy, зато шика, пожалуй, было даже больше.
— Собираешься отменить поездку в Берлин?
— Сейчас совсем неподходящий момент…
— Дела нужно делать когда положено, а не в подходящий момент. Молодые любят бунтовать, но со временем учатся выполнять свои обещания. А ты уже давно не молода.
Элена жалела, что позвонила матери. Вернулась бы лучше домой, приняла душ и легла спать. Их встреча отнюдь не была безотлагательной, хотя Исабель и убеждала дочь в обратном, прося перезвонить. Элене просто хотелось сбежать от одиночества, но в этом мать никогда не могла ей помочь. Элена понимала, что Исабель не проявит участия, не обнимет дочь, не поплачет с ней о Ческе. Она всегда скупилась на проявления чувств. И сейчас ее цель была проста — выяснить планы Элены и как можно скорее завершить их встречу.
— Что я вообще здесь делаю… — пробормотала Элена, оглядывая пышную до нелепости обстановку «Рица».
— Между хорошим вином и этой твоей мерзкой сивухой…
— Она называется «граппа».
— …ты всегда выбираешь сивуху, — продолжала Исабель, пропустив уточнение мимо ушей. — Дорогая, некоторые просто не умеют наслаждаться жизнью.
— А по-твоему, наслаждение — это полететь в Берлин и ублажать этого, как его там, Йенса Веймара, чтобы он дал побольше денег.
— Я не уговаривать тебя пришла, Элена. Может, ты для того мне и позвонила, чтобы я тебя уговорила и вытащила из Мадрида, из полиции, но я этого делать не стану. В жизни не так уж много неизбежного. Разве что смерть да таксисты, норовящие вытянуть из тебя побольше денег… все остальное мы выбираем сами. Вино или сивушную дрянь. Я прошу тебя об одном: не приходи потом жаловаться. Это твое решение.
Элена сослалась на неоконченное расследование. Сейчас она должна найти Хулио, но потом обязательно вернется работать в фонд, с матерью. Хотела ли она уезжать из Мадрида? Как только Элена закрыла за собой дверь квартиры на Пласа-Майор, этот и еще тысяча вопросов безжалостно навалились на нее.
Сил думать не было, и она снова вышла на улицу. Медленно двинулась по маршруту, когда-то такому привычному: по улице Больса до Хасинто Бенавенте, где торчало уродливое здание центра Гальего, дальше по улице Анхель, мимо кафе «Сентраль», которое любил ее муж Абель. Оставить слева площадь Санта-Ана, спуститься по Уэртас, пересечь площадь Матуте, которая ей почему-то ужасно нравилась, и, наконец, прийти туда, где не бывала уже много месяцев, — в караоке-бар Cheers’.
Войдя, Элена увидела его другими глазами — как ей могло нравиться такое безвкусное и бездушное заведение? — но не успела она пожалеть, что переступила порог, как к ней бросился Лукас, который пел песни Нино Браво лучше, чем сам Нино Браво. И Кармина, виртуозно исполнявшая песни Жанетт. И Эду, без особого успеха пытавшийся воспроизвести интонации Фрэнка Синатры…
— Элена, как здорово! Как давно ты к нам не заглядывала! Ты же нам что-нибудь споешь? Мы пустим тебя без очереди.
— У меня есть бутылочка твоей любимой граппы. Налить? — приветствовал ее Хоакин, официант.
— Ага. И бутылку далеко не убирай…
Элена заказала не итальянскую песню. Она пришла почтить память Чески, поэтому решила отдать предпочтение бразильской музыке, но не Каэтану Велозу, а песне Винисиуса ди Морайса и Антониу Жобина «Счастье»…
Она была пьяна. Элена уже почти забыла это ощущение. Вокруг мелькали огни и лица, слова песен переплетались и смешивались. Она погрузилась в эту расплывчатую реальность, мечтая сбежать от собственных чувств и не беспокоясь о том, куда заведет ее этот побег. Возможно, мать права: она сама цеплялась за боль и отказывалась от счастья. Сарате… Почему она запретила себе любить? Почему опомнилась, только когда стало слишком поздно? В памяти вдруг всплыли слова Виктора Франкла, австрийского невролога и психиатра. Его цитировал военный репортер в каком-то документальном фильме. Страдание подобно газу в пустой камере: оно расширяется, пока не займет все доступное пространство.
Глава 59
Сарате не хотел напиваться: ему всегда казались жалкими люди, которые хватались за бутылку, как только у них начинались проблемы. В этом было что-то искусственное, киношное. К тому же он любил «Махоу», даже за ужином предпочитал вину пиво. Выйдя с работы, Анхель отправился домой, чтобы подумать о Ческе; попытался даже написать что-то вроде прощального слова для похорон. Впрочем, похорон, скорее всего, не будет, ведь им и хоронить нечего, но прощальную церемонию наверняка устроят, и он хотел выступить на ней, чтобы все увидели Ческу такой, какой он сумел описать ее Ребеке. Хотел рассказать, как она мечтала поучаствовать в карнавале в Рио, танцевать в маскарадном костюме самбу на Самбодроме.
— Если хочешь, поехали вместе. Оторвемся на карнавале! Костюмчики себе придумаем безбашенные.
— Не буду я в перья наряжаться.
— Наденешь то, что я скажу, это же моя мечта!
Но, размышляя о том, насколько хорошо он знал Ческу, и вспоминая, как весело и интересно было рядом с ней, он понял, что не сможет перенести свои мысли на бумагу. Молодец Ческа, нашла и убила подонков, которые изнасиловали ее, когда она была еще ребенком. Кто посмеет осудить ее? Девочка-подросток сходила на праздник, а на обратном пути встретила жениха сестры. Она ему доверяла. Она и представить не могла, что этот человек и его дружки собирались с ней сделать. Коллективно изнасиловать, навсегда исковеркать ей жизнь. Беременность, разрыв с семьей, дочь, отданная чужим людям, чувство вины. И пока душевные раны Чески болели все сильнее, чудовища, напавшие на нее той ночью, жили как ни в чем не бывало. Заботились о родителях, строили семью, обретали счастье. Или, как Антон, превратились в садистов-извращенцев. Разве жертва не имеет права забрать то, что у нее украли? Разве у Чески не украли жизнь?