Фридрих Незнанский - Операция «Сострадание»
Из области, пограничной с внешним миром, они постепенно углубились в запутанные ответвления и магистрали, чтобы вступить в царство сугубо больничных коридоров, вымощенных кафелем, по которому положено было ступать лишь ногам медицинского персонала, — пациентов, уже подготовленных к наркозу, ввозили сюда на каталках. Правильно, вот и каталки выстроились вдоль стен. Что-то похоронное есть в их железно-кожаном строю… Или это так мерещится из-за того, что Великанов, оперировавший здесь, убит? Сначала оперировал сам, затем кто-то произвел операцию над ним — операцию кровавую, грубую и смертельную. Есть ли связь между этими двумя фактами?
Отставник Комаров, вдоволь повозившись со звенящими ключами, открыл помещение операционной. Операционная как операционная, чистая, белая, с окнами во всю стену, оборудована по последнему слову техники, — впрочем, Александр Борисович не медик, ничего в этом не понимал. Не мешало бы, конечно, прихватить эксперта-врача, но начальство ФСБ, и без того со скрипом давшее разрешение на визит посторонних в Видное, его присутствия не потерпело бы. Придется справляться собственными силами…
Внешний осмотр операционного стола и нависающей над ним огромной лампы ничего не дал. В прилегающих к операционному залу помещениях обнаружилась мебель, более привычная глазу: письменный стол, шкафы… И сейф. Небольшой, аккуратный, плотненький, коричневобокий, он подмигивал сыщикам замочной скважиной. Игнорируя его молчаливый призыв, Грязнов и Турецкий первым делом обследовали ящики шкафов и письменного стола, но ничего особенного не нашли. Если не считать великим достижением нацарапанный кривой латынью рецепт, который Грязнов решил захватить с собой.
Пора было заняться сейфом.
— Олег Васильевич! — позвал Турецкий отставника, который, не желая мешать, остался в коридоре. Отставник явился, неохотно возвращая себе военную выправку. — Олег Васильевич, откройте нам, пожалуйста, сейф.
— Сейф?
— Ну да, сейф.
— Вот этот?
— Какой же еще?
— Вот жалость! — Комаров с трудом подавлял прокрадывавшееся в голосе торжество. — Этого ключа у меня нет.
— Так идите и принесите, — сохранял терпение Турецкий.
— Откуда я возьму? Вот, все ключи, которые есть, все при мне. Ключа-то от сейфа у меня никогда не было.
Турецкий и Грязнов вынудили его перепробовать на сейфовой скважине весь комплекс скрежещуще-гремящих ключей; пробовали сами… Но, увы! Ключа от сейфа у коменданта Комарова и вправду не оказалось. Он изображал превеликую готовность приложить все силы к делу открывания сейфа, делал большие глаза, двигал бровями, разводил руками и непрерывно извинялся за то, что «ничем не могу вам помочь, уважаемые коллеги!». Видимо, был здорово проинструктирован вышестоящими товарищами. Но даже если так, что с ним делать? Не пытать же!
— Есть у меня один вариант, — сказал Грязнов, когда Турецкий прекратил бесполезные муки подбора ключей. — Ванька Козлов.
— В самом деле? — Турецкий запомнил этого парня, который работал вместе с ним над расследованием убийства художника-граффера и помог предотвратить теракт в московском метро.[1] — А он тут при чем?
— При чем, Сань, при чем. Отмычки — это его любовь. Такого опытного взломщика, как Ванька, медвежатники на руках носили бы. Ему наш сейф — на один зуб… то есть на один, так сказать, ключ.
Пришлось Грязнову звонить по мобильнику, вызывать Ивана Козлова с набором инструментария. В ожидании квалифицированной помощи Турецкий расспрашивал Олега Васильевича:
— А что там, по идее, должно храниться, в этом сейфе?
Относительно этого пункта Комаров, очевидно, не получил инструкций соблюдать секретность и объяснил, что в сейфе находились истории болезни тех, кому хирург здесь проводил операции. А как известно, в историях болезни должны быть фотографии пациентов. Как до, так и после проведенной операции. Лицо-то ведь получалось другое…
— Как и другие имя-фамилия. Понятно…
Олег Васильевич потупился.
Иван Козлов, который за то время, что Турецкий с ним не общался, успел дослужиться с лейтенанта до капитана, прибыл в Видное на служебной машине, которую сразу же отпустил. Его профессиональные ухватки, с которыми он приблизился к сейфу, а также набор блестящего острого инструментария, извлеченного из чемодана, делали его похожим на хирурга, что как нельзя более соответствовало обстановке.
— Гляди, Санек, гляди, — шепнул Грязнов Турецкому, — в ключах Ванька — гений!
Гениальный Иван Козлов вскрыл сейф за десять минут двадцать две секунды, учитывая время доставания инструментария. Турецкий не бросился к жалобно звякнувшей дверце: с его места было видно, что внутренность сейфа, на которую возлагалось столько надежд, абсолютно пуста.
Наши следователи поняли, что до них в этой «операционной» кто-то уже побывал. Скорее всего, «смежники», то есть люди того же генерал-полковника Карпушина.
Открытие произвело тягостное впечатление на Славу Грязнова, который, как заведенный, бросился по второму кругу осматривать помещение, безудержно твердя: «Ну ведь так не может быть! Ну ведь осталось же что-то, правда?» Турецкий предпочел иную тактику.
— А где отдыхал Великанов, когда оставался на ночь в городе Видное? — спросил он отставника Комарова.
— А вот в другом крыле здания у него была маленькая комнатушка, — ответил Комаров. — Там он пил кофе, отдыхал, делал какие-то записи.
— Записи? Это интересно. Пошли в комнатушку!
«Комнатушка» была в полном смысле слова комнатушкой — высокой, узкой, в точности пенал, поставленный на-попа. К ней прилагался микроскопический санузел, вмещавший впритирку раковину, унитаз и стоячий душ с черным резиновым ребристым ковриком. В самой комнате царил минимальный гостиничный уют, где нет ничего лишнего, но все необходимое имеется. Желтый стол, прожженный сигаретами, два косоногих стула. Кожаный низкий диван. Шкаф… Турецкий распахнул створки шкафа. Внутри тоже все стандартно: справа — большое платяное отделение, слева — вертикальный ряд ящиков, которые Александр Борисович без особых надежд повыдвигал. Точно, сплошное убожество: окаменевшая банка с сахаром, коробка пропахших затхлостью чайных пакетиков, кружки, ложки…
Чем-то его, однако, продолжал тревожить этот шкаф. Захлопнув его и отступив на несколько шагов, Турецкий задрал голову.
— А там что? — спросил он Комарова.
— Хлам какой-то, — высказался Комаров с явным неодобрением по адресу бывшего постояльца, который захламил вверенную ему комнату. — Давно выбросить пора.
Турецкий молча взял стул и подвинул его к шкафу.
— И охота вам связываться, — занудно резонерствовал Олег Васильевич, пока Турецкий с риском для жизни исполнял на трещащем стуле акробатический этюд. — Ну кто хорошую вещь на шкаф положит? Вряд ли это вам пригодится. Так, небось, ерунда какая-то.
— А вот мы посмотрим, — пыхтел Турецкий, — хорошая это вещь или нет, пригодится она нам или нет. С детства, понимаете, обожаю в хламе копаться, уж такой у меня характер. В подвалы люблю забираться, на чердаки… опять же, на шка-а… а… Апчхи!
Следом за Александром Борисовичем расчихались все присутствующие: со шкафа на них низвергся селевой поток пыли. Зато вещь, которую Турецкий заприметил еще снизу, оказалась у него в руках. Толстая красная папка, содержавшая несколько общих тетрадей в клеенчатой обложке, исписанных почерком убитого хирурга. Как показал беглый просмотр, записи были датированы и представляли собой нечто вроде дневника. Этих бумаг, по всей вероятности, не заметили «смежники» при обыске. Вернее, не придали осмотру особого значения: ведь то, что им было нужно, они нашли в сейфе. И изъяли…
Дальновидный Турецкий пригласил понятых, составил официальный протокол изъятия вещественных доказательств, то есть обнаруженных письменных документов. В протоколе поставил свою подпись и отставник Комаров. Разочарование, что за столько времени он не нашел бумаг покойного Великанова в таком доступном месте, а теперь уже никогда не узнает их содержания, проступало на его физиономии так явно, что становилось неприличным — как если бы полковник в отставке, скинув с себя одежду, исполнил перед заезжими следователями танец живота. Не в состоянии посочувствовать Комарову, Турецкий тем не менее отлично понимал его: ему тоже позарез хотелось узнать, что же такое понаписал Анатолий Валентинович, если вынужден был скрывать рукопись от самых близких людей.
И не мелькнет ли между строк разгадка его смерти?
День, переполненный событиями, приближался к концу. Зимой темнеет рано, и вечер представлялся глубокой ночью. Прихватив с собой Ваню Козлова, Грязнов с Турецким погрузились в машину и тронулись в обратный путь. По дороге дело не обсуждали, не желая вовлекать Козлова в его перипетии, а потому в машине слышался лишь звук мотора — отстраненный, ровный, убаюкивающий…
