Николай Леонов - Колдовская любовь
После долгих дней одиночества на больничной койке Гуров постоянно испытывал ужасную слабость – не только физическую, но и психологическую тоже, и теперь, глядя на старого друга, сидящего рядом, он невольно растрогался до слез. Ему хотелось смахнуть предательские слезы с глаз, но из этого ничего не получалось – одна рука у него была занята капельницей, а другая до сих пор была как чужая – он повредил ее, когда упал после ранения. Поэтому, чтобы скрыть слабость, Гуров произнес нарочито грубым тоном:
– Ладно, кончай трепаться! В ушах уже звенит. Правильно тебя врачи не пускали – чувствовали, что ты будешь здесь критику наводить и больных пугать… Ты лучше расскажи, что там на воле? Ко мне ведь еще никто не приходил – ты первый. Мария, правда, два раза была, но очень недолго и ни о чем, естественно, не говорила, кроме моей персоны… Берегла мой драгоценный покой. Ей-то ведь тоже все кажется, что меня вот-вот на погост понесут… Пытался переубедить – куда там! «Тебе еще рано волноваться» – и весь разговор. А то, что от неизвестности я еще больше волнуюсь, этого она не понимает!
– Женщины! – притворно вздохнул Крячко. – Разве они могут понять душу мужчины? Вот почему я, скажем, так и не женился? Думаешь, женщины подходящей не встретил? Да ничего подобного – хороших женщин полно! Только будь она самая хорошая-расхорошая, а…
– Постой! Ты чего мне опять заливаешь? – подозрительно спросил Гуров. – Я тебя спросил, как там наши дела, а ты мне про свои матримониальные проблемы! Или тоже нервы мои щадишь? Не разбегайся, прыгай! Прямо говори – плохо дело?
Крячко сделал по-детски удивленное лицо и высоко вверх поднял брови. В тоне, которым он заговорил с Гуровым, звучала легкая обида.
– Почему плохо? С чего ты взял? Уж и потрепаться нельзя! Я ведь тебя с каких пор не видел! И ты меня, кстати, тоже! Что же, сразу о делах? Я вот, кстати, даже не спросил еще, как ты себя чувствуешь… Хотел спросить, а ты меня сбил. Вот, честное слово, думал – зайду и первым делом прямо в лоб: «Как ты тут, Лева, не помер еще?» А увидел тебя и на радостях все забыл. Почти уже вспомнил, да ты не вовремя со своими делами вылез… Ну что ж, если не терпится, могу и о делах.
Такое вступление вызвало у Гурова невольную улыбку.
– А ты, брат, опять в своем репертуаре! – довольно заметил он. – Пожалуй, и правда, наши дела не так плохи, а?
– Да все в порядке! – горячо воскликнул Крячко. – Начну с себя, как полагается. Осознал ошибки, получил строгий выговор и уже приступил к исполнению служебных обязанностей.
– Неужели приступил? – удивился Гуров.
– Ага, – довольно кивнул Крячко. – Все позади, как страшный сон. Только табельное оружие пока не вернули – до конца следствия, говорят. Пока другое под расписку выдали. Но я теперь ученый – из кабинета его не выношу. Лучше голыми руками буду рвать врагов трудового народа…
– Значит, следствие идет? – задумчиво пробормотал Гуров. – А племянник? А что Жукова? Надежда как?
– Не части! – перебил его Крячко. – Время есть. Мне твой врач тридцать минут выделил. Я, пожалуй, тебе все по порядку расскажу, чтобы не сбиваться… С того момента, как ты на пулю нарвался, будто новобранец рядовой, необученный… Ты мне вот скажи, за каким чертом ты на вооруженную стерву с голыми руками полез? Думал, она с тобой обниматься будет?
– Думал – успею, – кратко ответил Гуров.
– Вот ни черта ты ни о чем не думал! – сердито сказал Крячко. – Ни о Марии, ни обо мне – про честь мундира я уж вообще не говорю… Надо же, сыщика Гурова завалила секретарша колдуна! Позор на всю Европу! Ну, это тебе урок будет – ты уже не мальчик, чтобы такие номера откалывать. Пуля теперь быстрее тебя летает…
– Ладно, проехали, – с досадой сказал Гуров. – Дальше давай!
– Дальше все было проще простого, – с готовностью заговорил Крячко. – Эта стерва отстрелялась и бегом в переулок. Оказывается, бедолага Кисловский еще раньше ей ключи от машины передал. Чувствовал, наверное, что ему они уже не понадобятся… Ну, вылетает она в переулок – глаза горят, как у ведьмы, зубы оскалены, из ноздрей дым валит! Жуть – не поверишь!
– Постой, а ты-то откуда про дым знаешь? – недоуменно спросил Гуров. – Я же тебе приказал немедленно уезжать с Надеждой! Голова у меня в порядке – я все точно помню!
– А-а, это… – замялся Крячко и тут же, сделав невинное лицо, добавил: – Я как раз собирался уехать, да аккумулятор что-то забарахлил. Не заводится рыдван – что хочешь делай! Нет, правда! Можешь хоть у Надежды спросить. Ну, а потом, конечно, я выстрел услышал, Надьке велел на пол лечь – и тут эта паскуда выскочила. – По ходу рассказа Стас все более оживлялся. – Прыг она, значит, в «Субару»… А у меня-то ведь и ствола-то нет! А я не из тех, что с голыми руками на пулеметы… Ну, думаю, уйдет – лови ее потом! Тогда я по газам и ка-а-а-к…
– Как это «по газам»? – сделал круглые глаза Гуров. – Ты ж говорил – аккумулятор? Не заводится, говорил.
– Ну и что? – не смутился Крячко. – Сначала не заводился, а как эта ведьма появилась – сразу завелся, с пол-оборота. У этих ведьм, знаешь, какая энергетика? Вокруг них все искрами брызжет, и негодные лампочки загораются! Видно, подпитала она наш аккумулятор…
Видя, что у Гурова не нашлось сразу подходящих слов, чтобы отреагировать на такое объяснение, Крячко торопливо принялся рассказывать дальше.
– Впечатал я ей аккурат в левый бок, – с удовольствием сказал он. – Но не сильно – так, чтобы не покалечить. Дверку у нее, конечно, заклинило, и пистолет она потеряла, а мне только этого и нужно… Пока она в другую дверь выбиралась, я уже на подхвате стоял. Конечно, может, она и колдунья, но я этого как-то не ощутил – скрутил в два счета, как цыпленка…
– А только что говорил – искры от нее сыплются! – ехидно заметил Гуров. – Врешь ты много, брат!
– Вру, – легко согласился Крячко. – Но самую малость. Для плавности повествования.
– Ну, повествуй! – усмехнулся Гуров.
– А, собственно, конец уже, – сказал Крячко. – Пистолета у меня не было, но наручники в машине имелись. Приковал я мадам к сиденью и пошел посмотреть, где у нас полковник Гуров. А полковник Гуров уже на полпути к небесам… Ну, я, знаешь, человек простой – «Скорой» дожидаться не стал, сам взвалил тебя на плечи, в машину и до ближайшей больницы. А ты говоришь – немедленно уезжать! Где бы ты был, если бы я твоего глупого приказа послушался?
– А Надежда-то как? – поинтересовался Гуров, решивший не задерживаться на этом вопросе.
– В порядке Надежда. Хотя шок у нее был будь здоров! В одной машине с ведьмой и двумя полковниками – это хоть кого доконает. Очень она испугалась, когда тебя с дыркой в груди увидела. Думала, что опера от таких дырок умирают, дурочка…
– Ладно, с этим все ясно, – сказал Гуров. – А с убийством-то что? Если с тебя подозрения сняли, значит, и племянника выпустили?
– Выпустили, слава богу! – сказал Крячко. – Не сразу, правда, но выпустили. Ситуация больно щекотливая была. Понимаешь, что получилось? Пока эти ребята во дворе веселились, кто-то из жильцов ОМОН вызвал. Я-то успел сорваться, а те подзадержались. У тех ведь и у других командиров выбили. Палычу-то повезло. Его пулей только контузило. А Любимов отдал богу душу. Прямо на руках ОМОНа и умер. Ну, а остальных повязали. Они вроде начали там права качать, намеки всякие строить – так им еще и вломили хорошенько. Кисловский-то к тому времени тоже уже труп был.
– Неужели под суд пошли? – взволнованно спросил Гуров.
– Да как тебе сказать, – уклончиво протянул Крячко. – Сначала дело вроде лихо пошло. Всех, включая Палыча, за решетку посадили. Жукову тоже. Прокуратура публично поклялась вывести всех на чистую воду и покарать достойно. А потом как-то затихло все. Меня даже на допросы перестали вызывать. А в один прекрасный день его превосходительство меня под свои светлые очи потребовал и милостиво разрешил приступить к работе. Сказал, что все вопросы ко мне сняты. Вот так – запросто, безо всяких объяснений. А через сутки племяш на свободу вышел – ввиду отсутствия состава преступления.
– И опять без объяснений? – спросил Гуров.
– Без них. Только потом подкараулил меня у главка Терехин – не забыл еще такого? В принципе, хороший мужик. Он-то мне все и растолковал. Оказывается, мадам наша в камере сразу всех закладывать начала – без скидок на чины и заслуги. А тут еще общественность каждый день разъяснений требует. Естественно, такая стрельба среди бела дня, три трупа… Ну, не три, а два с половиной – неважно. И это еще цветочки! А вот когда в прокуратуру вдруг заявился господин Васильков и дал свои показания – тут уж все за голову схватились. Васильков-то не от своего имени пришел, а по настоянию Терехина, который к тому времени компромат уже из тайника забрал, скопировал и в надежное место определил.
В общем, произошел у них тут закулисный торг, в котором участвовали все заинтересованные стороны. Чуть ли не сам Версталин приезжал лично. Долго мусолили. Сошлись на том, что всю основную вину на покойника валить нужно. То есть выходит так, что убийство Блока задумал и осуществил полковник Любимов в сговоре с несколькими подчиненными. В принципе, так оно, видно, и было – они меня вычислили, пасли до последнего момента, потом проникли в квартиру, похитили пистолет и прикончили Блока. Только в качестве мотива теперь взяли ревность – мол, полковник был без памяти влюблен в Жукову. Все портили показания Жуковой, но ей тоже предложили выбор – или немного поменять их, или пожизненное заключение в северном климате. Она немного поломалась, но на Север не захотела. Таким образом, фамилия Версталина из дела окончательно исчезла.
