Филлис ДЖЕЙМС - Неестественные причины
– Мы испытываем мерзкое пристрастие к фактам, – сухо заметил Лэтем.
Но на Селию его слова не произвели ни малейшего впечатления.
– Что ж, если это было убийство, нашей Джейн Далглиш очень повезло, что она нашла труп не одна, а в присутствии Адама. А то могли бы возникнуть подозрения. Но рядом был суперинтендант из Скотленд-Ярда, а уж он-то, конечно, знал, какое значение имеют следы и всякие там улики, оставленные на месте преступления.
Далглиш даже не нашелся, как отреагировать на столь двусмысленное замечание, и подумал, уж не забыла ли Селия, что он тоже сидит в гостиной. И действительно, никто из присутствующих на Адама даже не взглянул.
– Какие такие подозрения могли бы возникнуть? – вкрадчиво спросил Лэтем
Брайс засмеялся:
– На вашем месте я не стал бы подозревать мисс Далглиш, Селия. Иначе вскоре вам придется столкнуться с очень деликатной проблемой. Ведь наша хозяйка как раз готовит сейчас кофе для нас. Вы свою чашку выпьете или потихоньку выльете содержимое в цветочный горшок?
Элиза Марли вспыхнула:
– Да заткнитесь вы оба! Дигби Сетон умер, и умер ужасной смертью. Может, вы его и недолюбливали, но он тоже был человеком. Больше того, Дигби умел по-своему получать удовольствие от жизни. Вы, допустим, живете по-другому, но что с того? Дигби нравилось мечтать про свои дурацкие ночные клубы, про то, как он поступит с деньгами. У вас это вызывало презрение, но он ведь ничего плохого вам не сделал. И вот он мертв. Причем убил его кто-то из нас. Я не вижу в этом причины для шуток.
– Не расстраивайся, милочка, – звучным, прочувствованным голосом пропела Селия, бессознательно переходя на ту интонацию, с которой диктовала наиболее трогательные пассажи из своих произведений. – Мы все привыкли к Джастину. Они с Оливером всегда терпеть не могли ни Мориса, ни Дигби. Разве можно от этих людей ожидать соблюдения приличий, не говоря уж об уважении к памяти усопших! Боюсь, эти двое никого, кроме самих себя, не любят. Чистой воды эгоисты. Эгоисты и завистники. Они не могли простить Морису его писательского таланта. Сами-то они умеют только критиковать написанное другими и глумиться над творческим даром. О, это весьма распространенное явление – зависть окололитературного паразита к художнику. Вспомните пьесу Мориса. Оливер просто растерзал ее, ибо не мог смириться с чужим успехом.
– А, вы о той пьеске! – рассмеялся Лэтем. – Дражайшая Селия, если Морису хотелось эмоционально разрядиться, следовало сходить к психиатру, а не выплескивать все это в виде драматического произведения на бедного зрителя. Для того чтобы быть драматургом, требуются как минимум три вещи: уметь писать диалоги, понимать, что такое драматический конфликт и иметь хоть какое-то представление об устройстве сцены.
Это был излюбленный конек Лэтема, и на Селию реплика не произвела ни малейшего впечатления.
– Только умоляю, Оливер, не надо говорить мне о профессиональном мастерстве. Когда напишете что-нибудь, в чем будет хоть малая искра творческого начала и оригинальности, тогда и поговорим на эту тему. К вам, Джастин, это тоже относится.
– А как же мой роман? – обиделся Брайс. Селия с состраданием взглянула на него и тяжело вздохнула. О романе Брайса она явно предпочитала не высказываться. Далглиш сообразил, о чем идет речь: имелось в виду давнее и весьма скромное по объему сочинение, отличавшееся изысканной чувствительностью и хорошо встреченное критикой; на повторное свершение подобного рода энергии у него уже не хватило.
Элиза Марли засмеялась:
– А-а, та самая книжонка, про которую писали, что в ней чувства и действия на средний рассказ? Да это, собственно, и был не более чем рассказ. Подумаешь – даже я могла бы расчувствоваться на сто пятьдесят страниц.
Далглиш не стал ждать, пока Брайс разразится воплями протеста. Спор превращался в литературную перебранку. Адам давно знал эту писательскую склонность, но участвовать в сражении ему не хотелось. А следующим этапом непременно будет обращение к нему как к арбитру. Затем спорщики рьяно возьмутся за безжалостный разбор его собственных стихов. Конечно, привычная перепалка отвлекала присутствующих от мыслей об убийстве, но все же это был не самый лучший способ скоротать вечер.
Далглиш открыл дверь, чтобы впустить тетушку, принесшую из кухни поднос с кофейником, и, воспользовавшись случаем, выскользнул из гостиной. Бросать тетю в подобной ситуации было не очень красиво, но Адам знал, что она менее, чем он, чувствительна к колкостям гостей.
В его комнате, надежно отделенной каменным полом и дубовыми досками от голосов спорщиков, было мирно и очень тихо. Далглиш открыл задвижку на окне, выходящем в сторону моря, и с трудом, обеими руками распахнул створки – так сильно дул ветер. В комнату ворвался вихрь, зашелестел складками покрывала на кровати, смел со стола бумаги, быстро, словно невидимой рукой, перелистал страницы томика Джейн Остен на тумбочке. Адам, чуть не задохнувшись, прижался грудью к подоконнику, с облегчением подставил лицо холодным брызгав и сразу же ощутил на губах привкус соли.
Когда он вновь закрыл окно, тишина стала еще более всеобъемлющей. Рев прибоя превратился в приглушенный стон, который доносился откуда-то издалека, с неведомого берега.
Было холодно. Далглиш накинул на плечи халат и включил электрообогреватель. Потом подобрал разбросанные ветром бумаги, с преувеличенной заботливостью жил их в ровную стопку и положил на маленький письменный стол. Белые прямоугольные листы, казалось, взирали на Адама с укором, и он вспомнил, что так и не написал Деборе. Не то что бы он ленился или был так уж сильно занят расследованием. Далглиш прекрасно понимая, в чем тут дело. Он просто трусил. Боялся еще больше связать себя, пока не принял окончательного решения. А оно казалось сегодня столь же далеким, как в день приезда в Монксмир. Когда Адам прощался с Деборой, он не сомневался. – она понимает значение этой поездки для них обоих; знает, что он сбегает из Лондона не просто отдохнуть после треволнений предыдущего расследования. Иначе Дебора не отпустила бы его в Монксмир одного – не так уж занята она была своей работой. Но Адам не позвал ее с собой, и она ничего не сказала. Только на прощание произнесла: «Будешь в Блайборо – вспомни меня». Она училась там в школе, хорошо знала и любила Суффолк. Далглиш вспоминал о ней. И не только в Блайборо. Ему вдруг очень захотелось ее увидеть. Так сильно захотелось, что все опасения и соображения отошли на задний план. Увидеть ее лицо, услышать ее голос, а все остальное – страхи, недоверие к себе – несущественно и нереально, как жуть ночного кошмара в лучах утреннего солнца. Хорошо было бы поговорить с Деборой по телефону, но аппарат находился внизу, в гостиной. Далглиш; включил настольную лампу, сел и отвернул колпачок авторучки. Слова, как это иногда с ним случалось, пришли без всякого усилия, сами. Адам записал их, почти не думая, даже не спрашивая себя, насколько он сейчас искренен.
«Будешь в Блайборо, вспомни меня», –
Ты сказала, как если бы было
В мире средство надежнее силы,
Что к тебе привязала меня.
Околдован мой разум тобой,
Снова жаждет он в месте священном
Вспомнить лик, без того незабвенный, –
Ищет он новой встречи с тобой.
И в Блайборо, и где угодно
Не быть душе моей свободной.
«Это метафизическое сочинение, как большинство малозначительных стихов, написано с задней мыслью. И ты знаешь, с какой именно. Не стану утверждать, будто хотел бы, чтобы ты была здесь, со мной. Но я определенно хотел бы быть там, с тобой. Тут витает дух смерти и дух мерзости. Не знаю, какой из них хуже. Если только позволит Господь и суффолкская полиция, вечером в пятницу буду в Лондоне. Был бы рад, если в это время ты оказалась бы в Куинхайте».
Очевидно, письмо заняло больше времени, чем казалось Далглишу. Тетя постучала в дверь и сказала:
– Адам, гости уходят. Ты не хочешь с ними попрощаться?
Далглиш спустился вниз вместе с ней. Гости и в самом деле были уже у дверей. Адам с удивлением заметил, что на часах двадцать минут двенадцатого. На его возвращение никто не обратил внимания, как прежде никто не заметил его исчезновения. Огонь в камине погас, оставив кучку белого пепла. Брайс как раз помогал Селии Кэлтроп надеть пальто.
– Ах, как некрасиво было с нашей стороны засиживаться допоздна, – сказала та. – А ведь мне так рано вставать. Вечером позвонила Сильвия из «Сетон-хауса» и попросила отвезти ее с утра в гостиницу к Реклессу. Она хочет сообщить ему нечто очень важное.
Лэтем, уже стоявший на пороге, обернулся.
– Что она имеет в виду?
– Откуда мне знать, дорогой Оливер? – пожала плечами мисс Кэлтроп. – Она намекнула, что ей известны какие-то обстоятельства, связанные с Дигби. Скорее всего, бедняжка Сильвия просто выдумывает, вы ведь ее знаете. Но разве я могла ей отказать?
