Ольга Лаврова - До третьего выстрела
— Тридцать первого февраля.
Фитиль улыбается одобрительно: здесь ценят выдумку.
— Почем фунт лиха? — спрашивает сам «председатель».
— Выдается бесплатно, посуда своя, — без запинки отбивает Сенька.
— Для начала достаточно, — решает Миша. — Познакомьте новичка с принципами.
— Принципов покровительства самим себе имеется шесть, — приосанивается Леша. — Стажеру полагается знать три. Запоминай. Бей первым! Смейся последним! И не мешай себе жить, это сделают другие. Приемлешь?
— Само собой. Только почему — «смейся последним»?
— Потому что хорошо смеется — кто? — подсказывает Фитиль.
— А-а, понял.
— Голосуем. Кто «за»? — и Леша первым поднимает руку. — Единодушно. Решение будет утверждено общим собранием, когда съедутся остальные ребята. От имени коллектива поздравляю. Запомни этот миг своей жизни, о Гвоздик, и постарайся дорасти до Гвоздя! Есть стажеру задание?
— Пусть что-нибудь придумает, — капризно складывает губы Наташа. — Чтобы не было скучно.
— Натка, человечество создало целую индустрию развлечений и все продолжает скучать.
— Ну пусть хоть попробует! — настаивает она.
— Придется поднатужиться, брат-стажер, — решает Леша. — Попытайся нас чем-нибудь развлечь. Или хоть удивить.
* * *Знаменский допрашивает простуженного мужчину лет сорока: Губенко.
— Гражданин следователь, ну ни сном, ни духом! — клянется тот. — Я как освободился, жена ультиматум поставила: если, говорит, еще хоть с одной уголовной рожей увижу, — конец. Высчитала, что до дому ходу двадцать две минуты. В восемнадцать ноль-ноль смена кончается, в восемнадцать десять я на проходной, в восемнадцать тридцать пять ужин на столе, и я должен быть как штык, иначе допрос похуже вашего. Хоть соседи, хоть кто хотите подтвердит!
— Жестокая женщина. Позавчера тоже весь вечер провели с женой?
— Она к сестре ездила. А я дома футбол смотрел.
— Хорошая была игра?
— Ну!!
— А куда же вы сломя голову бежали этак в середине второго тайма? Как раз невдалеке от ограбленного магазина?
Допрашиваемый шмыгает носом.
— Эх, мать честная…
— Так куда бежали?
— Футбол смотреть, — уныло говорит он.
— Забавно.
— Телевизор испортился, гражданин следователь. Острый момент, атака на наши ворота, а он, паразит, хлоп — и сдох. Пришлось бегом к дружку — досматривать.
— Не застали его?
— Почему? Застал. Если надо, он подтвердит.
— Но кто мне подтвердит, откуда вы прибежали к дружку? Кто подтвердит, что до той поры сидели дома у телевизора?
— Соседку спросите. Я сначала к ней рвался. Не пустила. Тут международного значения матч, а она муру смотрит, танцы какие-то!
— Ну хорошо, допустим, все все подтвердят. Как мы определим промежуток, в который вас уже не было дома, но еще не было у приятеля?
— Экран у меня вырубился на девятнадцатой минуте. К Федору я ввалился, когда штрафной назначили. Второй гол уже при мне забили. Выходит, минут девять я прозевал.
— Сколько из них вы препирались с соседкой?
— Показалось долго, но, наверно, минуты три.
— Сбрасываем три минуты, остается шесть. Какую часть пути занял переулок?
— Примерно полдороги.
— Значит, вы находились поблизости именно в то время, когда ограбление совершалось или когда грабитель удирал с места преступления. Не заметили чего-нибудь, что может нас интересовать? Думаю, вопрос понятен.
— Понятен… — мужчина тяжело вздыхает. — Парень там один ошивался, гражданин следователь. Тогда я, конечно, ноль внимания, но как теперь рассуждаю — по разным признакам — в общем, на стреме он стоял… Главное, видел я его раньше. Лицо знакомое.
— Где?
— Не помню.
— А если сосредоточиться?
— Пробовал уже, самому интересно. Но вот хоть убей!
— В какой обстановке вам его легче представить: в парикмахерской?., в метро?., в поликлинике?., сигаретами торгует?..
На каждый вопрос Губенко отвечает секундной задумчивостью и пожиманием плеч.
— Опишите его.
— Да так себе, белобрысый, крепкий, румяный. Без особых каких примет. Года двадцать два или двадцать пять. Блондины, они моложе выглядят, личное наблюдение.
— Не мешало бы прийти в милицию и поделиться личными наблюдениями, чтобы вас не разыскивали как предполагаемого сообщника.
— Да ведь, гражданин следователь…
— Между прочим, товарищ следователь.
— Правильно, товарищ следователь. Вы учтите мою ситуацию: соседка пожаловалась жене, что я ее обругал за телевизор по-нехорошему, я жене объясняю обстоятельства, но я говорю, что бегал к Сосновым, а бегал-то я к Феде Антонову потому что до него ближе, а Федор тоже судимый и, значит, по жениному пониманию, он для меня под запретом, а она мне ультиматум поставила, так что теперь, если узнает, она мне такое выдаст…
* * *Миша Мухин, он же Сэм, валяется дома на диване с книгой. В соседней комнате вполголоса препираются мать Миши и ее отец, древний благообразный старец.
— Папаша, послезавтра Константин из поездки вернется. Скажите вы своим богаделкам, чтобы не ходили пока.
— Неча ими брезговать! Сестры они мне по древлепрославленной нашей вере.
— Вам — сестры, а Косте — хуже горькой редьки.
— Срамишь седины мои, Аксинья. Чужие люди идут за духовным наставлением, а родная дочь лба не перекрестит. Гореть тебе дура, в геенне огненной.
— Да отстаньте, папаша, молюсь, молюсь я.
— Когда тебе молиться, ты телевизор смотришь.
— А то вы не смотрите!
Чего дед не желает слышать, то он попросту пропускает мимо ушей.
Мухина переобувается в передней.
— В магазин? — осведомляется дед.
— Хлеба к обеду.
— А что на обед?
— Щи вчерашние да яичницу зажарю.
— Знаешь ведь, что нынче постный день! — Нет чтобы отцу грибочков подать, рыбки. Котлеты да яичницы — словно назло во искушение вводишь!
— Грибочки, папаша, на базаре кусаются. И рыбка в цене: вы ведь не селедку просите, а что поблагородней.
— Константину небось припасла уже и красненького и беленького. Как приедет, пир горой. А отцу жалеешь!
— Мне ваши посты влетают дороже пиров! — Она направляется к двери.
— Стой! Куда простоволосая? — и таким грозным тоном, что Мухина без звука повязывается косынкой.
Дед переключается на Мишу.
— Все читаешь?
— Что поделать, грамотный.
— А чего читаешь?
— Исторический роман.
— Из какой же истории?
— Времен царя Алексея Михайловича.
— Тьфу! С него вся скверна пошла.
— Никона разжаловал, что ли?
— Не разжаловал, а низложил на собрании всех патриархов. Законно низложил.
— Тогда какие к Алексею Михайловичу претензии?
— Исконное наше двоеперстие, истинное, кто запретил? Никон. До Никона все двумя перстами крестились. А если Никона потом вон, да в простые монахи, можно сказать, как врага народа, то почему троеперстие его сохранили? Как об этом в романе объясняется?
— Никак.
— Дурак твой историк.
— Дед, ругаться грех, — уличает Миша.
— С вами кругом грех.
За окном слышен условный свист. Перед домом дожидается вся компания. Выбегает Миша. Обычные приветствия, и дальше разговор на ходу.
— Чего застрял?
— Дед все ведет среди меня религиозную пропаганду.
— И как ты?
— Ничего, мне на пользу: заставляет извилиной шевелить. Слушайте, какую недавно мыслишку подпустил. Насчет происхождения людей. Если, говорит, человек — венец творения, по образу и подобию, то с него и спрос великий. Происхождение, так сказать, обязывает. Поэтому, говорит, вы нечестивцы, и решили быть лучше от обезьян. С обезьяньих потомков что возьмешь? Никакой ответственности. Если говорит, считать, что ваши прабабки нагишом по деревьям скакали, тогда, говорит, конечно, кругом сплошной прогресс. Хоть бомбы друг в друга кидайте, хоть пьяные под забором дрыхните — все равно можете гордиться и возноситься, потому что обезьянам до вас далеко. Даже последний, говорит, болван все ж таки на двух ногах ходит и даже в штанах.
— Богатая идея! — смеется Леша.
Наташа добавляет:
— И с ядом.
— А что ты ответил? — спрашивает Сенька.
— Начал про эволюцию, про научные данные. А он говорит: ваша «еволюция» — чушь. Небось, говорит, сколько ни копают, а в главном-то месте дырка. Тут обезьяна — тут человек, а переходного звена промеж них нету.
— Да откуда он знает?
— Начитался журнала «Знание — сила», таскает у меня потихоньку.
— Силен старик! — Сеньке разговор любопытен.
— Да, въедливый. При отце помалкивает, а без отца — хозяин в доме. Мать его до сих пор боится. Как зашипит: «Аксинья, прокляну!» — она чуть не в ноги: «Папаша, простите!»
— Ничего себе! — фыркает Наташа.
