Фридрих Незнанский - Черные волки, или Важняк под прицелом
— Гнида, — тихо проговорил он. — Значит, гнида… Ну-ну, посмотрим, кто из нас гнида.
4
С Боровым Апостол встретился в тот же вечер. Дождь уже утих, поэтому встретиться решили в сквере. Вслед за дождем угомонился и ветер. Вечер был необычно спокойным и теплым. Жаль только, что скамейки были влажными, но Апостол это предусмотрел и положил на промокшие доски заранее приготовленные полиэтиленовые пакеты.
— Сядешь? — предложил он Боровому. Однако тот покачал головой:
— Постою. Ты сказал, что у тебя что-то срочное. Давай, выкладывай.
— Разговор будет нелегким, — предупредил Апостол. — Я хочу, чтобы ты спокойно меня выслушал.
— На то ты и Апостол, чтобы я тебя слушал, — насмешливо парировал Боровой.
Апостол подождал, пока Боровой закурит, и лишь потом заговорил:
— Я хочу поговорить о твоем приятеле — Кержнере.
Зажигалка замерла в руке Борового.
— О Сереге Кержнере? — удивился он. — Валяй, говори.
Апостол откашлялся и улыбнулся.
— Ты, конечно, в курсе, что он не русский. Боровой криво усмехнулся:
— Ну, типа да, не русский. Но мать-то у него русская. И сам он такой же, как и мы.
— Такой же, да не такой, — с улыбкой сказал Апостол.
Боровой пожал плечами:
— У тебя тоже есть друзья прибалты. Густав, например. Он ведь эстонец или кто там?
— Неважно. Я бы ничего не говорил о Кержнере, если бы он был эстонцем или латвийцем. Даже если бы он был каким-нибудь… чувашем. Но твой друг Кержнер — еврей.
Апостол смотрел на Борового с грустной улыбкой. Тот молчал, потупив взгляд.
— Еврей, понимаешь? — повторил Апостол. — Жид. А жиды — наши исконные враги.
— Но Серега — нормальный пацан, — возразил Боровой. — Я его со школы знаю.
— А ты думаешь, если бы он был с червоточиной, он бы ходил и всем говорил: «Посмотрите, я вонючий жид и ненавижу русских»? Так, что ли? Жид на то и жид, чтобы хитрить и маскироваться. Снаружи он такой же, как мы. Но если копнуть глубже…
Апостол замолчал, предоставляя Боровому самому определить, что будет, если «копнуть глубже». Боровой, однако, не спешил соглашаться.
— Но ведь и среди жидов есть исключения, — сказал он, недобро сверкая глазами.
Апостол улыбнулся и покачал головой:
— Нет, Боров. Жизнь показывает, что исключений в этом деле не бывает. В любом жиде, каким бы нормальным пацаном он ни был на вид, скрывается червоточина. Мы с тобой не раз это обсуждали, и раньше ты со мной соглашался.
— Но я не знал… Я не думал, что…
— Пойми, Боров, я говорю это все не из-за того, что Кержнер мне неприятен. В нашем деле важна идея. Та идея, за которую наши братья готовы умирать и, если придется, убивать. Мы можем изменить друг другу, но мы не можем изменить идее. Если мы так сделаем, то все, нашему движению конец. Понимаешь? Слишком многое поставлено на карту. Да я бы сам отдал свою паршивую жизнь за Кержнера. Но сделать так — значит предать идею.
Боровой молчал. Тогда Апостол достал из кармана лист бумаги с уставом, скрепленным кровавыми подписями «черных волков».
— Посмотри на это, Боров, — мягко сказал Апостол. — Это все не игра. Мы дали слово. Мы подписались кровью. От нас зависит будущее страны, в которой мы живем. На кону — существование России. Неужели ты не понимаешь?
— Но какой вред России от одного жида? — сухо спросил Боровой.
Апостол усмехнулся.
— Иногда достаточно и одного предателя, чтобы развалить все дело. Кержнер знает о нас. Знает нас по именам, знает в лицо. Зачем, по-твоему, он вступил в бригаду?
— За тем же, зачем и мы.
— Возможно. А если нет?
— Но он считает себя русским!
— Правильно, — кивнул Апостол. — И будет считать до тех пор, пока ему выгодно. А когда прижмет, тут же переметнется на сторону врагов. Какая ему разница, кто перед ним — русский, немец или француз? Евреи считают себя избранной расой. А всех остальных — разменной монетой в их многовековой борьбе. В той самой борьбе, которую они осуществляют с помощью контроля за мировыми финансовыми потоками. Впрочем, не будем в это углубляться. Итак, что ты решил? Боровой помолчал.
— А что я должен решить? — спросил он глухим, растерянным голосом.
Апостол пристально и мягко посмотрел Боровому в глаза.
— А разве ты сам не знаешь?
На сердце у Борового заскребли кошки. Вдруг стало мерзко на душе, и даже во рту появился какой-то тошнотворный кислый привкус.
— Я должен подумать, — сухо сказал Боровой. Апостол улыбнулся — мягко, почти по-отечески:
— Конечно. Мы не должны принимать необдуманных решений.
— А ты? — спросил Боровой. — Ты тоже будешь думать?
Апостол покачал широкой головой:
— Нет. Я уже все для себя определил. Иначе я бы не стал с тобой об этом говорить.
— Значит, ты не передумаешь? — поглядывая на Апостола исподлобья, спросил Боровой.
Тот покачал головой и твердо ответил:
— Нет. Мы должны… нет, мы обязаны сделать это. И других вариантов тут быть не может.
— А как насчет других? Они тоже имеют право на собственную точку зрения.
— Не всегда, — сказал Апостол. — Иногда один человек должен взять на себя всю степень ответственности. И этот человек — ты. Я всего-навсего идеолог, Боров, а ты… ты наш вождь. Сильный лидер, за которым пойдут слабые и неуверенные.
Боровой вздохнул и сурово сдвинул брови.
— Когда я должен дать ответ? — спросил он.
— Чем скорее, тем лучше. Кержнер может предать нас в любой момент. Ему стоит сказать только слово, и нас тут же возьмут на заметку. И тогда — конец. Мы ведь не обычная банда бритоголовых, Боров. Мы — борцы за идею. Ядро будущей армии, которая вышвырнет из страны инородцев и обеспечит России славное будущее.
Боровой понурил голову и медленно опустился на скамейку. Около минуты он размышлял, разглядывая лужи и плавающий в них мусор. Затем поднял взгляд на Апостола и сказал:
— В общем, так, Апостол. Я знаком с Кержнером уже лет десять. Он всегда был нормальным пацаном. Пару раз он здорово меня выручал. Если бы не он, я бы давно уже сидел на нарах. Но это еще не все, — добавил Боровой, заметив, что Апостол хочет что-то возразить. — Три года назад мы оба кадрили одну девчонку. Серега парень красивый, а я, сам видишь, не Ален Делон. Короче, мне ни хрена не светило. А я сильно запал на эту кралю. Ночей не спал, все о ней думал. И тогда я решил поговорить с Серым. И поговорил. Я попросил его отступиться от нее. И знаешь, что он сделал?
— Ответь сам, — с улыбкой сказал Апостол.
— Он отступился. Бросил ее ради меня. Хотя сам эту сучку любил. Он мне как брат, понимаешь? — Боровой прищурил недобрые глаза. — Вот ты бы, например, как на его месте поступил? Отступился бы, чтобы дать дорогу мне?
— Боюсь, что нет, — ответил Апостол.
— То-то и оно.
Боровой замолчал. Апостол тоже не спешил говорить. Молчание длилось почти минуту. Снова начал накрапывать дождь, намочив сигарету Борового. Наконец Апостол решил прервать молчание и спросил прямо:
— Что ты решил, Боров?
Боровой отшвырнул сигарету, поднял на Апостола мрачный взгляд и резко спросил:
— Ты уверен, что Кержнер предаст?
— Уверен, — спокойно ответил Апостол. — Не сегодня, так завтра. Он захочет уйти, но отпускать его нельзя. Так что ты решил?
— Если Кержнер мешает нашей борьбе, Кержнера не станет, — сухо и спокойно ответил Боровой.
5
— Нет, — сказал Кержнер. — Давайте без меня. Меня что-то ломает.
Боровой усмехнулся. В его темных, глубоко посаженных глазах полыхнул холодный огонек.
— В каком смысле? — спросил он.
— В прямом, — ответил Кержнер. — Заболел, наверное.
— Чем?
— Не знаю. Простыл.
Кержнер встал со стула и подошел к плите. Пока он ставил чайник на плиту, Боровой пристально смотрел на его кучерявый затылок. «Неужели правда? — думал он. — Да нет, не может быть. Лажа какая-то. Серега правильный пацан. Он не может быть предателем».
— Слушай, Серый, — медленно начал Боровой, — че за фигня с тобой происходит? Я тебя не узнаю. Не по-пацански себя ведешь.
— Со мной все в порядке, — огрызнулся Кержнер. Глянул на друга через плечо и мрачно добавил: — А вот с тобой? Что происходит с тобой?
— Ты это о чем? — поднял брови Боровой.
— Да так, — сказал Кержнер небрежно, — ни о чем.
— Нет, братан, ты уж договаривай, раз начал. Тебе что-то не нравится?
— Да. Я… — Кержнер мучительно наморщил лоб, затем махнул рукой: — А, ладно, забудь. Заболел я, понял?
Он затушил спичку и подошел к столу. Сел на табуретку, протянул руку за сигаретами. Боровой быстрым движением перехватил его руку. Потом сгреб в пригоршню ворот рубашки Кержнера и притянул его к себе.
— Что случилось, братела? — процедил он сквозь зубы. — Ты мне скажешь?
